бы она сама не отказалась от
долгожданного свидания!
     Накануне сочельника, когда Орнелла снова приехала в тюрьму, неудачник
беглец уже сидел в строгом карцере,  злополучную пилу и веревку нашли, все
в тюрьме встало на свои места,  настроение у капо диретторе улучшилось. Он
был так любезен, что сам проводил очаровательную просительницу до двери.
     В  конце концов,  кому хочется портить себе праздник и начинать Новый
год  неприятными объяснениями с  красивой девушкой?  Все стражники,  кроме
"Примо всегда прав",  после того как получили к рождеству Христову награды
и поощрения, стали приветливее. По итальянскому поверью, в последние дни и
часы  уходящего года лучше ни  с  кем  не  ссориться,  не  бросать дела на
полдороге и  не брать деньги в долг -  все это плохие приметы.  А если все
время  скандалить и  грубить,  можно  попасть в  грешники.  Либо  на  тебя
нажалуются в министерство юстиции, либо - господу богу.
     На  этот  раз  в  роли  "третьего лишнего"  оказался доброжелательный
надзиратель родом из Лигурии.  Он не вслушивался,  что там Орнелла кричала
через две решетки.  А она ловко,  по клочкам,  прокричала Ренато все,  что
требовалось.  Лигурийцу послышалось -  она  напоминала жениху,  что  нужно
каждое утро чистить зубы порошком... Или что-то в этом роде.
     Предупреждение  пришло  вовремя.  В  новогоднюю  ночь  Этьен  выкинул
безнадежно полысевшую зубную  щетку,  порошком же  по-прежнему пользовался
старым.


                                    76

     Этьен перебирал в  памяти минувшие новогодья,  они запомнились лучше,
чем прожитые Первомаи или Октябрьские годовщины.  И  не  трудно догадаться
почему:  Новый год  они с  Надей каждый раз встречали в  новом месте -  то
дома,  с  друзьями,  то в клубе военной академии,  то у Старостиных,  то в
ресторане.
     И вновь его обступили воспоминания.  Под вечер он  пошел  на  Главный
телеграф,  чтоб  послать  телеграмму  своим  старикам  в Чаусы и отправить
заказные письма. Сколько народу толпилось у окошек, нужно выстоять длинную
очередь.  "Мне  только  марки  купить!" - проталкивался кто-то.  "Ну дайте
человеку пролезть еще раз без очереди,  последний раз в этом году!"  -  он
пристыдил нахала в каракулевой шапке.
     В  клубе  в  новогодний вечер  было  по-настоящему весело.  Толпились
вокруг  цыгана  с  попугаем.   Попугай  вытаскивал  конверты,  там  лежали
заготовленные  впрок   предсказания.   Новогодняя  комиссия   сочиняла  их
несколько дней подряд.  Из комнаты,  где собрались прорицатели, доносились
взрывы смеха.
     Этьен до  сих  пор  помнит,  что  было написано на  бумажке,  которую
попугай  вытащил для  него:  "Вы  родились под  знаком  Ориона.  Вы  часто
задумываетесь.  Не делайте этого.  Не утруждайте себя.  Обращайтесь в Бюро
предварительных  заказов.  Гастроном  ј  1  освобожден  от  приема  пустой
посуды".  Они с  Надей едва не опоздали на встречу Нового года.  Извозчика
найти  не  удалось,  догнали  трамвай,  который  на  минуту  задержался  у
остановки:   номер  был  запорошен  снегом,  и  вагоновожатый  ждал,  пока
стрелочник сметет  снег  с  номера.  Разной жизнью живут  в  Москве ночные
трамваи!  Возвращается смена с  фабрики "Парижская коммуна" -  и  в вагоне
пахнет кожами;  угадает трамвай под театральный разъезд -  из вагона долго
не выветривается запах духов.  А  в предновогодний час пустой,  прозрачный
вагон был пронизан насквозь светом.  Кожаные петли,  за которые уже некому
держаться,  согласно раскачиваются на поворотах.  Пассажиры -  раз,  два и
обчелся -  нервно поглядывают на часы.  Кондукторша сочувственно кивнула в
сторону  моторной  плошадки:   "Не  повезло  нам  с  Дмитрием  Петровичем.
Неприютное  дежурство!"   Надя  успела  поздравить:   "С  наступающим!"  -
кондукторшу,  Дмитрия Петровича,  и тут же Лева с Надей соскочили, трамвай
опустел...
     Назад ехали по  заснеженной Москве на  извозчике уже под утро.  Тогда
еще над улицами не висели запретные знаки -  лошадиная голова перечеркнута
наискось:  гужевому транспорту проезд запрещен.  Помнится,  на  чай он дал
извозчику не гривенник и  не двугривенный,  а  целый полтинник -  все-таки
Новый год!..
     Он уже не помнит, какой то был Новый год, кажется, 1925-й, но помнит,
что в  ту  зиму на московских улицах появились первые таксомоторы "рено" и
"фиат".  Он  тогда  впервые услышал название "фиат".  Можно было  бы  ради
праздничка и потратится,  прокатиться на автомобиле, как нэпману. Но разве
поймаешь  на  московских изогнутых улицах  один  из  тридцати автомобилей,
затерявшихся среди десяти тысяч извозчиков?
     Вспомнилось,  они  снимали  полутемную комнату с  окном,  выходящим в
коридор;  неказистый дом в Девкином переулке.  Хозяйки - сестры, портнихи,
обе  работали в  костюмерной Художественного театра.  Они  часто  ругались
между  собой,  дрались,  и  квартирантам приходилось их  разнимать.  Но  в
Елоховскую церковь сестры всегда ходили под ручку,  смиренные,  чинные,  а
когда устраивали скандалы квартирантам, действовали тоже дружно, сообща. И
одевались они одинаково,  и присказки у обеих были одни и те же,  и вкусы.
Если  когда-то  у   сестер  и   были  разные  характеры,   то  они  успели
снивелироваться.  Был  случай,  они вывели квартиранта из  равновесия,  он
вспылил,  выхватил  пистолет,  хозяйки  с  визгом  попятились из  комнаты,
крестясь на икону.  Комнату хозяйки сдали с условием, чтобы икону со стены
не снимали. Под иконой стоял фанерный столик. Маневич расстилал на столике
карты, когда занимался топографией или тактикой.
     У Нади не было приличного платья, не в чем пойти на новогодний вечер.
Отрез синего шевиота он подарил давно,  но платье не на что было сшить.  И
вот в начале зимы, когда хозяйкам привезли дрова, квартирант предложил им:
"Все равно будете нанимать дворника.  Так лучше я вам наколю дров, а вы за
это сшейте Наде платье к  Новому году".  Отныне,  приходя из академии,  он
брался за топор.  Расколол все привезенные дрова, но хозяйки-сестры тащили
и  подтаскивали из  сарая  старые  суковатые колоды,  чурбаки,  которых не
смогли  когда-то  разделать  дровоколы.  Не  так  просто  было  превратить
чудовищные коряги в поленья.  Надя стояла поблизости,  смотрела,  как Лева
мучился, и плакала. Ей стало ненавистно новое платье до того, как оно было
скроено, сметано, примерено, сшито и надето...
     А теперь вот наступает 1938 год, второй год он встречает за решеткой.
Сколько их еще осталось, таких горемычных праздников, на его веку?..
     В камере царило радостное возбуждение, оно коснулось в тот вечер всех
заключенных -  политических и  уголовных.  Под Новый год,  в  день святого
Сильвестра,  разносили праздничный обед, всем раздали по порции пасташютта
и по четвертинке кьянти.
     Каждый обитатель камеры,  получивший праздничную посылку,  внес  свою
долю  в  новогоднюю трапезу.  Каждому  досталось  по  нескольку шоколадных
конфет из посылки,  которую прислала секретарша.  Рыжий мойщик окон угощал
всех "панеттоне" -  куличом,  который едят и  в  рождественские праздники.
Другой товарищ роздал по  куску  знаменитого торта "дзукатто":  торт  этот
пекут только во Флоренции, по форме он напоминает шляпу священника.
     Чаяния и надежды всех неслись куда-то за тюремные стены и решетки,  в
родные семьи,  где  близкие,  любимые встречали сегодня Новый  год.  Этьен
вспомнил,  что  в  Белоруссии канун Нового года называют "щедрым вечером".
Чем новый год расщедрится для Этьена? Что новый год, то новых дум, желаний
и  надежд исполнен легковерный ум и мудрых,  и невежд.  Лишь тот,  кто под
землей сокрыт, надежды в сердце не таит...
     Этьен таит надежду в сердце.  Но к кому он должен, собственно говоря,
себя причислить - к живым или к тем, кто под землей сокрыт?
     Новогодний вечер был  для Этьена праздником прежде всего потому,  что
он твердо знал:  в этот вечер все близкие -  и Надя с Таней и Старостины -
мысленно с ним. А недавно ему переправили в тюрьму и привет от семьи:

     "Мой дорогой, с Новым годом. Я и дочь любим тебя, ждем и будем ждать.

                                                                    Н. Т."

     Вместе с  приветом Этьен  получил подтверждение,  что  его  последняя
шифрованная записка дошла по  назначению,  и  это  тоже  была немаловажная
причина, почему он встречал Новый год в приподнятом настроении.
     Хотелось думать,  что и  Старик не забудет его сегодня,  в новогоднюю
ночь.


                                    77

     На  следующий день  после того,  как  Гитлер оккупировал Австрию,  12
марта  1938  года,  Бруно  показал Кертнеру записку,  тайно  полученную из
камеры ј 3:
     "Эпидемия в городе Штрауса".
     Для  Кертнера,  для  Бруно,  для  других  политзаключенных  оккупация
Австрии  не  явилась  неожиданностью.  Еще  в  середине февраля фашистские
газеты напечатали сообщение о  том,  что федеральный канцлер Шушниг вызван
из  Вены к  Гитлеру,  ему  предъявлен ультиматум:  в  течении трех дней он
должен  включить  в  свой  кабинет  министров-наци.  9  марта  Шушниг  еще
высказывался за плебисцит,  а вчера эсэсовцы схватили канцлера прямо в его
резиденции Ам  Бальхаузплац.  Гитлер оккупировал Австрию,  не  поставив об
этом  в  известность Италию,  и  аншлюс  явился  для  Муссолини неприятным
сюрпризом.
     Политзаключенные понимали,  какими  кровавыми  последствиями  чревата
оккупация Австрии.  Но  во всей тюрьме не было человека,  для которого эта
новость прозвучала столь  трагически,  как  для  Кондрада Кертнера.  Бруно
сразу понял:  он  принес своему другу зловещую новость.  Ведь по приговору
Особого  трибунала  Кертнер  после  того,   как   кончится  его   тюремное
заключение,  должен быть выслан из  Италии.  Навряд ли Кертнера согласятся
выслать в страну,  которую он изберет. Скорее всего, его вышлют в Австрию,
поскольку он  числился  австрийским гражданином.  А  после  аншлюса  такая
высылка - смерть.
     16 марта Муссолини сказал в парламенте: "Границы священны, о границах
не  спорят,  их защищают".  Но пафос его быстро слинял,  негодование стало
смирным, дуче стал покладистым и примирился с аншлюсом.
     После мартовских событий в  Вене  Кертнера несколько раз  вызывали на
допросы   какие-то   чины   из   ОВРА,   которые  специально  приезжали  в
Кастельфранко. Из Турина пожаловал Де Лео, тот самый доктор юриспруденции,
который присутствовал на  первых допросах Кертнера.  Заканчивая свой новый
допрос, доктор сказал:
     - Теперь вам  уже  ничто не  может помочь.  Вы  неудачно выбрали себе
родину. Австрии больше не существует. Во всяком случае - для вас.
     Прошло еще несколько дней, и Кертнера вызвал к себе капо диретторе.
     В тот  день  дежурил  Карузо,  и  он  сопровождал заключенного 2722 в
канцелярию. Пока они шли по длинным коридорам, по лестнице, через тюремный
двор,  Карузо  успел  выложить  заключенному  2722  множество  музыкальных
новостей.  На  днях  миланская  фирма  "Воче  дель  падроне"  записала  на
грампластинки  всю  "Богему" с участием Джильи.  Что ни говорите,  а Джина
Чинья поет в "Аиде" лучше,  чем Мария Канилья.  Джина Чинья - лучшая Аида,
какую   слышали   когда-либо   в   "Ла   Скала".   Заключенный  2722  имел
неосторожность похвалить какого-то модного провинциального певца.
     - Вы считаете,  что у этого тенора хороший голос?  Может быть,  может
быть...  -  ядовито сказал Карузо. - Но только, выходя наружу, голос сразу
портится...
     Карузо выразил свой восторг по поводу  последних  гастролей  русского
певца  Шаляпина,  а  потом  неожиданно  спросил  у заключенного 2722 тоном
заговорщика:
     - Почему Баттистини пел до  семидесяти лет и  голос у  него оставался
молодым?  -  Карузо остановился возле чахлого персикового дерева, выдержал
паузу и пояснил:  - Потому, что он двадцать шесть зим подряд жил в России.
На русском морозе сохраняется и молодость и хороший голос.  Впрочем, что я
с вами об этом говорю,  -  он сдержал улыбку.  - Вы же в России никогда не
были, и не знаете, что такое настоящий русский мороз. А я слышал, в России
можно даже глаза обморозить...
     Заключенный 2722 не  поддержал разговора Карузо на  русские темы,  он
прошел весь двор молча...
     - По-видимому,  вам  известно о  событиях в  Вене?  -  этим  вопросом
Джордано встретил Кертнера.
     - Когда  недавно  умер  Габриэле д'Аннунцио,  префект  Гордоны синьор
Риппо телефонировал Муссолини:  "С болью сообщаю вам хорошую новость..." А
вы с радостью сообщаете мне плохую новость...
     Джордано поинтересовался,  как себя чувствует заключенный,  а Кертнер
пожаловался на холод и голод.  На дворе середина марта,  а каждый камень в
тюрьме промерз до основания.
     - Назовите,  пожалуйста,  свое настоящее имя,  сообщите,  пожалуйста,
откуда  вы  родом,  и  все  ваши  невзгоды  быстро  окончатся,  -  любезно
посоветовал капо диретторе: он говорил тоном дружеского участия.
     - Мне сознаваться не в чем.
     Кертнер стоял изможденный,  с  трудом удерживаясь от кашля,  пряча за
спиной опухшие руки с  перебинтованными пальцами,  смотрел на  Джордано со
спокойным достоинством,  отлично понимая, что приглашение в этот кабинет и
весь разговор ничего хорошего ему не сулят.
     Лицо капо диретторе было непроницаемо.  Ах,  если бы Этьен мог знать,
что  скрывается за  лысым  черепом,  вяло  обтянутым кожей;  весь  череп в
складках, в морщинах, будто когда-то он был объемистее, а теперь съежился.
     - Помнится,  как только вы попали ко мне,  я вас уговаривал облегчить
свою участь. Еще до того, как вы изволили устроить голодовку, до того, как
мы с вами поссорились.
     - Мне сознаваться не в чем.
     - Вы  опять  говорите  неправду,   -   в  голосе  Джордано  зазвенели
металлические нотки.  -  Будем откровенны. Чего вы боитесь? Никто не ведет
стенограмму нашей беседы.  Следствие давно закончено. Мужской разговор без
свидетелей, наедине.
     - Вы ошибаетесь,  синьор,  есть свидетель.  Вот он! - Кертнер показал
подбородком на  портрет  Муссолини,  висящий  над  директорским столом.  -
Полагаю,  этот свидетель не даст показаний в  мою пользу.  Он -  свидетель
обвинения.
     Лицо Джордано стало отчужденным. Правду неприятно слушать, даже когда
беседуешь с глазу на глаз.
     - Мы с дуче слишком разные люди, - усмехнулся Кертнер. - Единственно,
что меня с ним объединяет, - мы оба летчики-любители...
     - Сыскной агент, которому это было поручено, проверил вашу легенду на
месте,  - перебил Джордано сухо. - Он побывал в Вене на Нибелунгенштрассе,
11,  это рядом с оперным театром.  Да, вы снимали там комнату. Но жили под
другой фамилией. Хозяйка просила вам кланяться. Она сообщила, что вы часто
ходили в  театр.  Что вы два раза в  неделю ездили на аэродром,  летали на
планере.  Не расставались с  фотоаппаратом.  У хозяйки до сих пор хранятся
фотографии, снятые вами: фрау с молитвенником в руке, фрау с внучкой, фрау
с таксой...
     "Не пожалели денег на поездку сыщика в  Вену.  Значит,  охранке очень
важно установить, кто я такой. Даже спустя пятнадцать месяцев после суда".
     - Ваши  паспортные  данные  оспариваются  муниципальным советником  в
Вене,  -  Джордано снова заглянул в бумагу, лежавшую на столе. - Отныне вы
лишены прав гражданства,  ваш паспорт аннулирован. Таким образом, в глазах
нашей юстиции вы  перестали быть иностранцем.  Независимо от того,  кем вы
являетесь на самом деле - русским, сербом или австрийцем..
     Кертнер пожал плечами:
     - Какое же государство признается,  что это его гражданина обвиняют в
шпионаже?  Сегодня  вся  Австрия перепугана,  не  только  тот  полицейский
чиновник, у которого наводили справки обо мне...
     - Все  страны  выменивают своих  агентов,  -  вежливо  напомнил  капо
диретторе.
     Кертнер промолчал и  при этом подумал:  "Когда наши найдут возможным,
меня тоже обменяют. Признают своим и обменяют. Но как это отразилось бы на
судьбе Блудного Сына и других, кто сидит по моему делу?"
     - Вы  теперь человек без родины,  -  жестко сказал капо диретторе;  у
него сделалось каменное выражение лица.
     - Странно  было  бы,  если  бы  обо  мне  сейчас в Австрии кто-нибудь
позаботился.  Где тут до какого-то заключенного,  если пропали без вести и
сам президент и федеральный канцлер!
     - Нужно признать, что вы держитесь стойко. Даже юмора не утратили. Но
боюсь, что это - юмор висельника. И вам не удастся сбить меня с толку тем,
что вы говорите на разных языках.
     - Мы  с  вами  разговариваем на  разных языках,  даже когда я  говорю
по-итальянски, - усмехнулся Кертнер.
     Кертнер  чувствовал  себя  скверно,   его   очень  утомила  словесная
перепалка с капо диретторе,  и он все больше раздражался оттого, что стоит
рядом с пустым креслом, а Джордано не предлагает ему сесть.
     Наверное,  никто  другой  ни  в  одной  итальянской тюрьме чаще,  чем
Джордано,  не  говорил  "прего" и  "пер  фаворе",  что  означает "прошу" и
"пожалуйста".   Благодаря  подобным  пустякам  Джордано  удалось  прослыть
учтивым, добрым, но только - среди посетителей тюрьмы, а не ее обитателей.
     Если  бы  Джордано  мог  сейчас  прочесть  мысли  стоящего перед  ним
заключеного 2722,  он прочел бы:  "Умелый притворщик, опытный лицемер, чем
ты вежливее, тем опаснее, с тобой нужно держать ухо востро".
     - Извините,  пожалуйста,  но  вы  сами  виноваты,  -  донесся  как бы
издалека металлический голос Джордано.  - Давно нужно  было  написать  мне
чистосердечное  признание,  сообщить о себе родным,  и ваша участь была бы
облегчена.  Очевидно, в вашей стране считают вас потерянным. Я не припомню
за многие годы,  чтобы так бросили узника на чужбине.  Я не получал насчет
вас никаких заявлений,  никаких прошений.  Во всех странах в таких случаях
интересуются своими гражданами,  осужденными за рубежом.  И пожалуйста,  я
даю справки,  посильно помогаю.  А для вас никто и пальцем не пошевелил...
Правда,  еще  зимой  появился  неизвестный  господин,  он  выдавал себя за
швейцарского адвоката.  Но без формальной доверенности от  родных  или  от
какого-либо посольства,  аккредитованного в Риме.  Пришлось указать ему на
дверь.
     "Провокация  тайной  полиции?  -  успел  подумать  Этьен.  -  Грязная
фантазия Джордано?  Или попытка наших протянуть ко мне руку?  Но и  в этом
случае лучше пока не проявлять никакой заинтересованности".
     - Про швейцарского адвоката я слышу в первый раз.  Но требую свидания
без  свидетелей  с  синьором  Фаббрини.  Он  защищал  меня  по  назначению
миланской коллегии адвокатов.
     Непроницаемого  лица   капо   диретторе  не   коснулась  даже  легкая
полуулыбка, и глаза его ничего не выразили, хотя внутренне он сейчас вовсю
смеялся над заключенным 2722. Капо диретторе вспомнил в эту минуту, как он
уговорил Фаббрини взять с собой на свидание с Кертнером,  под видом своего
помощника,  агента  ОВРА  Брамбиллу.  Джордано  руководствовался тем,  что
заключенный  никогда  не   видел  Брамбиллу  в   лицо.   Но  Фаббрини  был
сверхосторожен,  он  уже не  раз убеждался в  необычайной проницательности
своего подзащитного.  И тогда возникла мысль - переодеть агента Брамбиллу,
посадить его на стул, пусть изображает "третьего лишнего".
     "Кертнер в поисках защиты добивается свидания с  нашим  осведомителем
Фаббрини!"
     - Я не прошу,  а требую свидания с моим адвокатом,  - настаивал между
тем Кертнер.  -  В  моем положении всякое обращение к законности не только
уместно,  но  обязательно,  хотя я  и  не  питаю каких-либо иллюзий насчет
современного правосудия.  Я  хочу быть уверен,  что мой адвокат сделал все
шаги, дозволенные законом, для облегчения моей участи.
     Кертнер говорил раздраженным тоном и глубоко прятал усмешку,  которой
сопровождал свою просьбу. Ведь его настойчивая просьба - только для отвода
глаз, для того, чтобы скрыть от Джордано свое недоверие к адвокату.
     - Я  разрешаю вам  свидание с  адвокатом Фаббрини без  свидетеле