И  еще до  того,  как захлопнулась дверца и  автомобиль тронулся,  он
принялся тщательно и неторопливо поправлять свой галстук.


                          ЧїАїСїТїЬї ВїТїОїРїАїЯ


                                    33

     Паскуале Эспозито успел  сделать на  "Патрии" три  рейса  в  Испанию.
Конец лета и  всю осень он  бы  занят доставкой самолетов и  сборкой их  в
портах Франко,  преимущественно в  Альхесирасе.  Обычно такой рейс  длился
недели три или четыре.
     Вернувшись  из  плавания,   Паскуале  отправлял  из  Турина  открытку
Джаннине на почтовый ящик конторы "Эврика" и извещал,  что пока хлопоты не
позволяют  приехать  к  ней.   А  это  означало,  что,  в  соответствии  с
конспиративным регламентом, Паскуале в ближайшую пятницу приедет в Милан и
встретится с Кертнером в траттории близ виале Корсика.
     Приезды Паскуале в конце концов не могли вызвать ни у кого подозрений
- отчим хочет повидаться с падчерицей, успел соскучиться.
     Кертнер  познакомился с  Паскуале вскоре  после  того,  как  Джаннину
приняли в контору.
     Завод  "Капрони" выполнял тогда  большой заказ для  Советской России.
Оказалось,  у  нескольких самолетов моторы  с  дефектами,  хотя  и  хорошо
скрытыми.  Русские приемщики забраковали моторы.  Дирекция фирмы "Капрони"
решила,  что это происки заводских коммунистов.  На  заводе прошли аресты.
Паскуале тоже арестовали,  но вскоре,  убедившись в ошибке,  освободили, и
фирма даже командировала его в Ленинград, где он учил русских собирать эти
самолеты.
     По  возвращении из  России Паскуале с  возмущением узнал,  что  фирма
получала за него по договору двести лир в  день,  а ему выплачивали из них
всего тридцать.  Ну не грабеж ли? Скупой Паскуале одинаково страдал, когда
его обсчитывали или когда ему приходилось вынужденно быть щедрым.
     Но  когда дело касалось Джаннины,  он денег не жалел.  Какое Паскуале
купил  ей  ко  дню  ангела батистовое белье  с  кружевами,  да  еще  сразу
полдюжины!  И  если жена упрекала его в  скупости,  он  оправдывался,  что
хочется сколотить денег на приданое Джаннине.
     Сыновья-близнецы были  совсем  взрослыми,  когда  Паскуале женился во
второй раз.  А  через год после свадьбы потерял обоих сыновей.  Он помнит,
как  Фабрицио  молодцевато приколол к  отвороту пиджака  красную  повестку
рекрута,  а  рядом понуро стоял Бартоломео с такой же повесткой;  красными
бумажками была расцвечена вся толпа новобранцев.
     Нельзя сказать,  чтобы Паскуале стал примерным мужем.  Но  он полюбил
падчерицу,  обратил к  ней отцовскую любовь,  которой ему в прошлом так не
хватало на сыновей.
     Паскуале не  отличался твердым  характером или  твердостью убеждений.
Когда-то, еще в молодости, он бывал в Турине на улице Арчивесковадо, где в
старинном доме работал Грамши,  а позже Тольятти,  где помещалась редакция
"Ордине Нуово"  -  первой  ежедневной газеты  коммунистической партии.  Но
после разгула реакции,  после резни в  Турине в декабре 1922 года Паскуале
отошел  от  коммунистов.   Он  стал  аполитичным  и,  хотя  часто  склонял
революционные  фразы,   по  существу  примиренчески  отнесся  к   рождению
фашистского режима.  Позже,  будучи в армии,  он присоединился ненадолго к
анархистам,  потом отошел и от них и лишь после трагедии с сыновьями снова
сделался врагом Муссолини.  Но и теперь иные его поступки,  убеждения были
половинчатыми. Робость мешала его активной деятельности.
     А   меркантильность  и   скопидомство  отчима   заставляли   Джаннину
иронически улыбаться, когда он с пафосом провозглашал:
     - Я пролетарий, и мне нечего терять, кроме своих цепей!
     Он  проработал в  фирме "Капрони" без  малого тридцать лет и  вот-вот
должен был выйти на пенсию.  Он скопил кругленькую сумму на домик в родной
деревне, он давно мечтал о домике с садом и виноградником. Джаннина знала,
где находится тайник с  накопленными деньгами,  -  между двойными стенками
ночного столика у кровати родителей...
     Кертнер полагал,  что  Паскуале вновь уплыл вместе с  Блудным Сыном в
Испанию,  а  Паскуале уже  находился в  руках тайной полиции,  его терзали
ежедневными допросами...
     Свет померк для  Паскуале,  когда следователь сообщил,  что  Джаннина
тоже арестована.
     - Видимо,  вы очень плохо ее воспитали,  - ухмыльнулся следователь. -
Упрямая девчонка!  Конечно,  вы -  не родной отец с  вас спрос меньше.  Но
могли бы все-таки воспитать своего звереныша построже и в большем уважении
к дуче и королю.  Даже непонятно, как молодая набожная итальянка может так
непочтительно отзываться о  короле,  в котором ведь тоже есть божественное
начало!  Но нам некогда играть с  капризной синьориной в фанты.  Поскольку
она столь неразговорчива и  не  захотела быть искренней,  как на исповеди,
пришлось проверить - не боится ли она щекотки.
     Следователь с  удовольствием потер  руки,  будто  именно  он  щекотал
Джаннину,  и встал на цыпочки во весь свой карликовый рост. Он прошелся по
кабинету,  заложив руку  в  карман,  подбоченясь и  выставив вперед плечо,
стараясь принять вид победителя.
     Паскуале побледнел и опустился на табуретку.
     На следующий день следователь снова вызвал Паскуале на допрос и снова
потребовал от  него  помощи в  поимке с  поличным важного государственного
преступника, врага благородных идеалов фашизма.
     Все, что от него, Паскуале Эспозито, требуется, - явиться на свидание
с Конрадом Кертнером и передать ему сверток чертежей,  тех самых, которыми
австриец интересовался в последний раз.
     - В   последний  раз   Кертнер  интересовался  чертежами  спортивного
самолета,   они  вовсе  не  являются  секретными,   -   возразил  Паскуале
неуверенно.
     - Вот  эти  самые чертежи и  передайте ему в  траттории,  которая вам
знакома по предыдущим встречам.
     Паскуале долго  молчал,  понурив  голову,  беззвучно  шевеля   сухими
губами, и наконец ответил еле слышно:
     - Я отказываюсь от такого поручения.
     - Значит, вы не патриот Италии.
     - Я патриот Италии, но не считаю Кертнера врагом итальянского народа.
     - Вы  говорите не подумав.  А  ведь у  вас было время поразмыслить на
досуге.  Или кто-нибудь мешает вам в  камере сосредоточиться?  Если вы  не
хотите подумать о своем будущем,  то,  может быть,  вас обеспокоит будущее
вашей дочери? Правда, она не родная дочь, однако...
     На  следующий день  Паскуале  снова  вызвали  на  допрос.  Он  сидел,
облизывая сухие губы, в горле першило, но сглотнуть было нечего - ни капли
слюны во рту.
     А  в  конце  допроса следователь открыл  ящик  своего  стола,  достал
сверток, выложил его на стол, неторопливо развернул.
     - Узнаете?
     Какая-то тонкая голубая материя в бурых пятнах.
     - Нет. - Паскуале отвернулся, он инстинктивно не хотел вглядываться.
     - Я сам не поклонник такого рода интимных бесед с молодыми, тем более
интересными женщинами.  Но  когда речь идет о  безопасности государства...
Синьорина Джаннина слегка наказана за излишнее упрямство.
     Паскуале никак не мог отдать себе отчет в том,  что произошло и о чем
идет речь.  Да, Джаннина иногда любит поупрямиться, но какое все это имеет
отношение к делу?..
     И вдруг его будто ударили по глазам - он узнал окровавленную рубашку;
одну из полдюжины батистовых рубашек, какие купил Джаннине в день ангела.
     Паскуале  оттолкнулся  обеими  руками  от  стола,  на  котором  лежал
сверток.  Ни кровинки в потерянном лице. Нетвердыми шагами направился он к
двери.
     - Проводите его в камеру,  - жестко распорядился следователь, вставая
из-за стола.
     Он побоялся,  что подследственный рухнет сейчас у него в кабинете без
чувств,  не  хотел с  ним  возиться,  отпаивать водой,  давать ему  нюхать
нашатырь и потому прервал допрос.
     На  третий день сцена в  кабинете следователя повторилась,  только на
этот раз окровавленная рубашка,  лежавшая в  свертке,  была не голубая,  а
кремовая.
     Паскуале вошел с обмирающим сердцем, узнал свой подарок и снова вышел
после  допроса,  после  уговоров  следователя пошатываясь,  простерши руки
впереди себя, как слепой.
     На четвертый день перед Паскуале лежал новый сверток.
     - Все-таки  отчим  не  чета  родному  отцу,   -  театрально  вздохнул
следователь. - Разве родной отец стал бы подвергать мучениям свою дочь? Вы
ведете себя так,  будто речь идет только о  вашей судьбе.  Решается судьба
синьорины Джаннины,  вашей  падчерицы.  Своими легкомысленными поступками,
недостойными патриота фашистской империи, вы превратили падчерицу в узницу
тюрьмы,  и  она  выйдет  оттуда  наказанной по  всей  строгости.  Если  не
искалеченной...  Во всяком случае, она может расстаться со своей красотой.
Между прочим,  девичья кожа намного тоньше и нежнее вашей.  В том,  что вы
человек толстокожий и  плохой  отец,  я  уже  имел  неприятную возможность
убедиться.
     Накануне  пятого  допроса  Паскуале  услышал  во  время  прогулки  по
тюремному двору  о  подобной же  истории.  Сперва одному парню пригрозили:
"Если  ты  не  назовешь своих коммунистических сообщников,  мы  привезем в
тюрьму твою мать,  разденем ее донага и будем пытать при тебе".  Парень не
допускал мысли,  что  чернорубашечники могли выполнить свою угрозу.  Но  в
момент,  когда в  камеру втащили за волосы его мать и начали ее раздевать,
парень не выдержал и во всем признался.
     На пятый день,  как только Паскуале ввели в кабинет, он бросил взгляд
на зловещий стол следователя - свертка не было
     - Четыре  дня   подряд  я   добивался  от   вас   согласия  выполнить
патриотический долг,  загладить вину и дать основание досточтимому синьору
прокурору  Особого  трибунала  просить  для   вас  снисхождения  или  даже
прощения. Но сегодня в моей просьбе уже нет такой необходимости. Ваша дочь
во всем созналась.  Она согласилась выполнить то самое задание, которое вы
считаете для себя неприемлемым. Она сама явится туда, где вы встречались с
австрийцем.  Я  офицер,  -  коротышка обдернул  на  себе  мундир,  который
топорщился и  морщился так,  словно был с чужого плеча,  -  а вы -  бывший
офицер.  Дайте честное офицерское слово,  что  о  нашем разговоре никто не
будет знать.  Я не имел права сообщать,  что ваша дочь согласилась отнести
те чертежи австрийцу.
     - Нет!  Нет!  Нет!  -  Во рту у Паскуале пересохло, он тщетно пытался
сглотнуть.  -  Нет!  Дочь должна забыть о своем согласии. Пусть ее совесть
останется чистой, без единого пятнышка. И если кому-то из нас суждено... Я
выполню поручение вместо нее.
     - А  я  вам  в  свою очередь,  -  торопливо,  скрывая свое торжество,
прервал следователь,  - даю честное офицерское слово, что о вашем свидании
с Кертнером мы ничего синьорине не скажем...
     - Да, да, она не должна этого знать...
     Последнее, что Паскуале услышал, когда выходил из кабинета:
     - Завтра ваша дочь будет дома.


                                    34

     Сразу же после обыска составили опись вещей арестованного.  Для этого
пишущую машинку перенесли из  конторы в  квартиру Кертнера,  этажом  выше.
Полицейский комиссар  сам  принялся  медленно  и  неуклюже тыкать  толстым
пальцем в клавиши.
     - Синьор комиссар не обидится на меня,  если я скажу, что он печатает
не слишком хорошо? - усмехнулась Джаннина.
     - Синьорина права. Есть много других дел, которые я делаю значительно
лучше.  Если синьорина не возражает,  я берусь ей это доказать, - при этом
полицейский скабрезно расхохотался.
     - В помощницы к вам не набиваюсь. Но чтобы ускорить ужасную процедуру
и чтобы я смогла завтра утром уехать в Турин, повидаться со своими, - сама
напечатаю.
     Полицейский комиссар охотно уступил место  за  машинкой,  и  Джаннина
напечатала опись.
     Она  сознательно оставила между  последней строкой  описи  и  местом,
уготованном для подписей, полоску чистой бумаги. На всякий случай.
     Комиссар не  включил в  опись  саму  машинку,  он  полагал,  что  это
инвентарь конторы  "Эврика".  Джаннина подсказала,  что  машинка -  личная
собственность шефа и  только временно стояла в  конторе:  на  ней  удобнее
печатать, чем на конторском "континентале".
     - Синьор комиссар,  вы могли меня подвести.  Ведь я  работала на этой
машинке.  Когда недоразумение выяснится и шеф вернется, он заподозрит меня
в том, что я утаила его "ундервуд".
     - "Вернется"...  Святая наивность! Твой шеф - опасный государственный
преступник.
     - Синьор  комиссар,   наверное,   хотел  сказать,   что   моего  шефа
подозревают в  государственном преступлении.  Разве кто-нибудь имеет право
выносить приговор раньше суда?
     - Синьорина очень  охотно  рассуждает о  правах.  И  забыла  о  своих
патриотических обязанностях. Не пора ли строго напомнить тебе о них?
     - Свои конторские обязанности я выполняю добросовестно. Спросите хотя
бы синьора Паганьоло,  компаньона фирмы. В церковь хожу часто. Исповедуюсь
у  падре Лучано каждый месяц.  На какие другие обязанности намекает синьор
комиссар?  Не считает ли он, что я должна была отбивать хлеб у него, у его
агентов  и  доносить на  австрийца?  Этому  меня  на  курсах  машинописи и
стенографии  не  обучили.   Тем  более  если  донос  нужно  высасывать  из
мизинца...
     - Я знал синьорину,  которой дверью прищемили пальчики за то, что она
не хотела ими указывать на наших врагов...
     Угроза  полицейского комиссара подсказала Джаннине,  что  нужно  быть
осторожнее и даже покладистее на словах, если ты не хочешь ничего менять в
своем поведении.
     Полицейские составили  длинную опись личных вещей Кертнера,  включили
разные  мелочи.  Джаннина  правильно  рассудила:  если   имущество   будет
конфисковано по суду, никакого ущерба шефу эта дотошная, мелочная опись не
принесет,  все равно отсылать,  дарить вещи или передавать  по  наследству
некому.  А если конфискации не последует,  шефу даже выгоднее, чтобы опись
была подробнее...
     Джаннина  вручила  полицейскому комиссару  расписку  в  том,  что  ей
передана опись  личных  вещей  Конрада  Кертнера.  Опись  она  сознательно
напечатала в  одном  экземпляре,  а  полицейский комиссар про  копию и  не
вспомнил.  Не его обязанность возиться с чужим барахлом, во сколько бы его
потом ни  оценили.  Он  и  так  проторчал в  конторе и  на  квартире этого
фальшивого австрийца чуть ли не до самого рассвета. Всю ночь перелистывать
книги и бумаги, выпотрошить матрац, подушки, перину, обшарить все костюмы,
висящие в шкафу, вспороть обивку на креслах - хлопот не оберешься...


                                    35

     Джаннина не уехала в Турин утренним поездом, да и не собиралась этого
делать.  Сперва нужно поставить в  известность обо  всем,  что  случилось,
синьору Тамару. Кто знает, какие дополнительные беды могут нагрянуть?
     Джаннина отправилась на Корсо Семпионе, на трамвайную остановку возле
дома, где живет синьора Тамара и откуда она ездит на работу...
     Наконец  синьора Тамара  выбежала из  подъезда.  Судя  по  тому,  как
нетерпеливо посматривала на рельсы вдали, как ждала появления трамвая, она
опаздывала.
     Синьора  Тамара  вошла  в  трамвай,  заняла  место,  тут  же  увидела
Джаннину, вошедшую следом, и уже не спускала с нее глаз.
     Джаннина ощутила на  себе внимательный взгляд и  двинулась по  вагону
вперед.
     Проходя мимо,  она повернулась к синьоре Тамаре и,  как бы невзначай,
разорвала свой трамвайный билет вдоль на две половинки и сложила половинки
крестом.
     Уже само появление Джаннины в трамвае насторожило Тамару.  А увидев в
ее руках символически сложенные половинки билета, она поняла, что Джаннина
изобразила решетку.


                                    36

     - Довольно дурацких фантазий!  Я  не  позволю водить себя за  нос!  -
вскричал тот, кого называли доктором. - Пора перейти к фактам!
     Он подскочил к Кертнеру и ударил его по лицу.
     - Я полагал, что нахожусь в руках прославленного римского правосудия.
- Кертнер  отнял  ото  рта  платок,  окрашенный  кровью.  -  Вас  называют
доктором.  Доктор юриспруденции?  А деретесь, как первобытный дикарь. Я не
знал, что правосудие основано теперь на рукоприкладстве...
     Тот,  кого называли доктором,  что-то истерически выкрикнул, затрясся
от злобы и, не взглянув на допрашиваемого, вышел из комнаты.
     Допрос продолжал следователь,  похожий одновременно и  на поросенка и
на хищную птицу.  Кертнер вглядывался и все не мог решить -  на кого похож
больше?  Он  маленького росточка и  все  время  одергивал мундир,  который
топорщился и был явно не в ладах с фигурой своего хозяина. А тот выпячивал
куриную грудь и,  когда стоял позади стола,  поднимался на цыпочки, хотя и
без того носил сапоги на высоких каблуках.
     Чтобы  затруднить  следствие  и  позлить  Коротышку,   Кертнер  решил
разговаривать на плохом итальянском языке, отвечать на вопросы следователя
неторопливо.   Тогда  он   сможет  выгадать  секунды  и   доли  секунд  на
блицраздумья.  Запинался,  подбирал ускользающие из  памяти  слова  весьма
естественно,  хотя это очень трудно -  притворяться полузнайкой,  когда на
самом деле безупречно говоришь по-итальянски. И он подумал, что лишь очень
опытному летчику под силу имитировать полет новичка.
     Коротышка начал  допрос со  стандартного вопроса об  имени и  фамилии
арестованного.
     - Конрад Кертнер.  Я  правильно записал?  -  Коротышка показал еще не
заполненный протокол допроса.
     - Всего четыре ошибки, - сказал Кертнер с утрированной вежливостью. -
Вот же перед вами лежит моя визитная карточка.
     Коротышка  подал  знак  тому  агенту,  который  втаскивал Кертнера  в
автомобиль и  привел его  в  эту комнату,  а  сейчас сидел на  табуретке у
двери. Агент встал и с расторопностью, которая свидетельствовала о большой
практике,  начал обыскивать Кертнера.  К чему этот повторный бессмысленный
обыск?  Коротышка не  удержался,  вышел из-за стола,  чтобы самому принять
участие в обыске.  Не доверяя агенту, он собственноручно еще раз обшарил и
вывернул все карманы.
     На  столе  у  следователя уже  лежало все,  что  отобрали при  первом
обыске,  - документы, записная книжка, чековая книжка, какие-то бумажки, а
также деньги. Тут же лежала приходо-расходная книга и еще несколько других
конторских книг из "Эврики".  Когда только их успели сюда доставить?  Даже
последний номер "Нойе Цюрхер цейтунг",  который торчал из кармана Этьена в
момент ареста, лежал на столе.
     Коротышка схватился за книжку красного цвета.
     - Русский паспорт?
     Но это были всего-навсего международные шоферские права Кертнера.
     - Очень  приятно,  -  сказал Коротышка голосом,  который противоречил
смыслу его слов.
     Он  долго  изучал  корешки  чековой  книжки  Кертнера.   На  корешках
значилось,  кому и на какую сумму были выписаны чеки для получения денег в
"Банко ди Рома". Но в книжке не удалось обнаружить ни одного сомнительного
чека.  И  все выплаты сходились с  записями в  расходной книге,  что снова
привело Коротышку в уныние и раздражение.
     Затем он принялся изучать книжку с адресами, изъятую у Кертнера дома.
В  книжке было  несколько потайных адресов.  Не  дай  бог,  если  бы  туда
нагрянули агенты  тайной  полиции  с  обыском:  от  тех  адресов могли  бы
потянуться ниточки и  к  "Моменто",  и к Ингрид,  и к Гри-Гри,  и к другим
товарищам.
     Но дело  в том,  что адреса в книжке хитро зашифрованы.  Например,  в
книжке значился адрес мужского портного в Болонье, и действительно по тому
адресу  работал  портной.  Адрес  был правильный,  если не считать города,
потому,  что на самом деле явка по этому адресу  была  в  Турине.  Кертнер
пользовался  тем,  что  названия улиц в итальянских городах сплошь и рядом
повторяются,  и подставлял другие названия городов.  Вот почему  Коротышке
ничего  не могло дать тщательное изучение записной книжки,  сыскные агенты
топтались бы по ложным следам в ложно указанных городах.
     Зазвонил