годы -
одинаковые,  а сил для того,  чтобы пережить остающиеся годы, остается все
меньше.
     Кертнер вел все арифметические подсчеты и  для своего друга Бруно,  у
того  перспектива лучше.  Он  хотя  бы  мог  твердить  себе  мысленно  или
вполголоса:  "Было больше,  чем осталось,  было хуже,  чем теперь".  Бруно
переступил через ту  критическую точку,  когда реже считают -  сколько уже
просидел,  а  чаще  подсчитывают -  сколько  осталось  сидеть.  Арифметика
служила ему  утешением,  скоро  мерой  тюремного времени станут  для  него
только месяцы,  а затем недели и дни. Кертнер помнил с точностью до одного
дня,  сколько осталось сидеть каждому из  его соседей по камере,  и  одним
завидовал, а тем, кто пересидит его в тюрьме, - сочувствовал.
     Весной 1939 года наступил счастливый день,  когда все  арифметические
подсчеты Кертнера и  Бруно полетели вверх тормашками,  потому что объявили
новую амнистию.
     Обычно амнистии связывались с какими-нибудь торжествами в королевском
семействе.  Это началось еще в  мае 1930 года,  когда объявили амнистию по
случаю  бракосочетания наследника.  Вот  почему  старые заключенные хорошо
разбирались в  семейной жизни  короля и  его  наследников.  Ну  что  стоит
принцессе Марии или  принцессе Мафальде разрешиться от  бремени еще  одним
отпрыском?  Почему бы  какой-нибудь из принцесс не облегчить таким образом
участь заключенных?
     Но  на этот раз амнистия была провозглашена в  связи с  историческими
победами фашистов в Испании и в Албании.  И амнистия должна была послужить
"целям  консолидации всех  сил  нации,  преданной королю и  дуче".  Фашизм
спешил  сплотить  все  слои  общества,  имитировать нерушимость фашистских
устоев,  а  потому время  от  времени делал поблажки и  даже  заигрывал со
своими политическими противниками.  Бесчеловечные сроки  приговоров именем
короля  в  Особом трибунале -  и  щедрый на  амнистии сердобольный король,
который искал популярности у верноподданных.
     Да здравстует новое летосчисление! К черту устаревшие четыре действия
арифметики!
     Тюремная арифметика подсказывала,  что  Кертнера должны освободить 12
декабря 1939 года.
     Увы, новая амнистия в значительно меньшей степени коснулась Бруно. По
новому тюремному летосчислению выходило,  что  Бруно  переживет Кертнера в
тюрьме на десять месяцев.  В  эту минуту Бруно и огорчался тем,  что будет
сидеть на десять месяцев дольше Кертнера,  и радовался тому,  что его друг
освободится на десять месяцев раньше.
     Этьен  сразу  же  примерил  амнистию  к  Блудному  Сыну  и  к  другим
товарищам,  которые были осуждены вместе с  ним.  Какое счастье -  все они
выходили на волю.  Он еще раз с  удовольствием вспомнил о  том,  как хитро
"чернил" во время следствия и  на суде своих несообразительных помощников,
тем самым выгораживая, уменьшая их вину.
     Наконец, по этой амнистии Ренато должен быть освобожден немедленно.
     С последней "почтой",  доставленной Орнеллой и Ренато,  пришло письмо
Этьену от дочки Танечки.

     "Мой любимый отец!  Мы ждем тебя с мамой уже давно. Я уверена, что ты
скоро вернешься.  Я хорошо учусь в школе. Дома я занимаюсь музыкой, однако
успехи мои  не  очень велики,  потому что у  нас нет пианино.  Я  умею уже
достаточно хорошо ездить на  велосипеде.  Я  получила в  подарок маленький
"кодак" и буду фотографировать все, что меня интересует. Вскоре мы с мамой
поедем к морю. Я имею еще многое, что тебе рассказать, но не имею времени.
Когда ты вернешься,  мы все расскажем друг другу.  Мама тебя целует. Всего
хорошего, мой любимый отец. Целую тебя сердечно.
                                                  Тївїоїяї дїоїчїкїаї Т.".

     Ясно, что девочка писала это школярское письмецо под чью-то диктовку,
писала  на  клочке  вощеной  бумаги,  старательно  выводя  каждую немецкую
буковку.
     Кертнер сердечно попрощался со своим преданным связным. А вот Орнеллу
не пришлось и,  верно,  никогда уже не придется увидеть. Напоследок Ренато
передал для  Кертнера ее  кабинетную фотографию.  Кертнер увидел штамп  на
обороте: "Турин. Фотоателье "Моменто", - этот штамп говорил Кертнеру много
больше,  чем  жениху.  На  самом деле его  невеста такая красавица или это
тонкое искусство Скарбека?
     Нет,  в  данном  случае ретушеру делать было  нечего.  Ренато однажды
принялся восторженно живописать внешность Орнеллы, а Этьен заподозрил, что
неумеренные восторги влюбленного объясняются долгой  разлукой с  невестой.
Но  сейчас,  глядя на  фотографию,  Этьен понял,  что  Ренато был близок к
истине...
     Этьен искренне радовался за преданного Ренато, за его невесту. И в то
же время с огорчением думал, что лишается надежного связного, остается без
всякой связи с внешним миром больше чем на полгода.
     Из  своего постылого одиночества и  душевной бесприютности Этьен слал
отцовское благословение Ренато и  его  невесте:  пусть молодые люди  будут
счастливы после разлуки,  пусть не  жалеют друг для друга доброты,  ласки,
нежности,  благородства,  страстной любви.  А  благословив своих  недавних
связных  Ренато  и  Орнеллу,  он  мысленно пожелал  семейного безоблачного
счастья и другой паре - Ингрид и ее возлюбленному Фридриху Редеру.
     Никто в Центре и не догадывался об интимных отношениях радистов. Свой
секрет Ингрид доверила только Этьену,  и - Венера и все амуры свидетели! -
он секрета не выдал. Лишь бы она по-прежнему была осторожна, не забывала о
том, что она - капризная непоседа, привередливая квартирантка. Лишь бы она
чаще меняла адреса, потому что, по расчетам Этьена, радиопеленгация должна
быстро  получить опасное  развитие.  Сколько  раз  за  то  время,  что  он
находится в  Кастельфранко,  Ингрид  сменила комнату?  Может,  Ингрид  еще
посчастливится  растить  маленького  немчонка,  -  наверное,  малыш  будет
богатырского роста,  как отец.  Да и  сама Ингрид тоже "тетенька,  достань
воробушка"!..
     Прошли месяцы,  годы,  и  с  течением времени стали  менее разборчивы
буквы тюремного штампа,  который ставили на  письмах в  Кастельфранко дель
Эмилия.  Уже и штамп состарился,  столько раз его ставил на письма узников
капо диретторе или тюремный цензор.

     "...за исключением... предметов одежды на случай освобождения".

     Кто бы мог подумать, что это казенное предостережение на всех письмах
приобретет вдруг силу полезного напоминания?

     "Джентилиссима синьора,  -  писал Кертнер 4 апреля 1939 года, - я уже
писал в  одном из последних писем о  моем юридическом положении в  связи с
амнистией 15  февраля 1937  года  и  в  связи  с  последней амнистией.  По
предварительным данным, мне вторично должен быть снижен срок заключения по
статье 262 наполовину,  то  есть на три года,  а  кроме того,  должна быть
аннулирована статья 81, по которой я был осужден на один год. Кажется, мне
подарят еще четыре года жизни".

     Приписка к письму, сделанная 6 апреля 1939 года:

     "Вчера я  был вызван в  канцелярию,  чтобы ознакомиться с  сообщением
Особого трибунала,  вызванным вышеуказанной амнистией.  Как я  и  товарищи
предвидели,  мне  уменьшен срок заключения на  четыре года,  так  что дата
моего освобождения установлена на 12 декабря сего года.
     Остается высылка  меня  из  страны  после  освобождения (в  приговоре
дословно:  "по  отбытии полного наказания").  Было  бы  интересно узнать -
каков порядок этой высылки,  но не знаю,  к кому обратиться.  Недосягаемый
адвокат не отвечает на мои письма,  обиженный тем, что я осмелился на него
обидеться...
     Сколько    стоят     самые    полные    словари:     итало-испанский,
французско-испанский и  немецко-испанский,  а также словари для перевода с
испанского на эти языки?
     Вам  ничего не  известно до  сих пор относительно книги "Перспективы"
Мортара?  Есть  ли  в  продаже  книга  Буонаитти "Христианство в  колониях
Африки"?  Можно ли купить в издательстве Мондрадори книгу аргентинца Хуана
Баттиста Альберти "Преступление войны" и сколько она стоит?
     Примите,  многоуважаемая синьора,  мою  прочную благодарность.  Желаю
исполнения всех ваших желаний.
                                                                   К. К.".

     Джаннина первая узнала о том,  что новая амнистия коснулась Кертнера.
В  тот же день она встретилась с Тамарой.  Полноте их общей радости мешала
неотвязная мысль  о  том,  в  каком бедственном положении находится сейчас
Кертнер.
     Рождественские  посылки  не  вручают  узникам  заблаговременно.  Если
Кертнера выпустят из  тюрьмы за  две недели до  праздника,  рождественскую
посылку для  него уже  не  примут.  Значит,  вся надежда на  уже посланную
пасхальную посылку 1939 года. Лишь бы у Кертнера хватило сил противостоять
всем  бедам  и  дождаться спасительного 12  декабря  1939  года,  несущего
свободу.
     Джаннина сказалась занятой делами и торопливо распрощалась с Тамарой.
Но направилась она не в контору, а в Дуомо. Как же не поблагодарить святую
Мадоннину, которая была так милосердна и великодушна к герру Кертнеру, что
подарила ему четыре года жизни?!


                                    85

     Настал  день,  когда  Кертнер,  Бруно,  рыжий  мойщик окон  и  другие
товарищи распрощались с  Ренато.  Он  посидит в  карантине,  а  вскоре его
встретит в тюремной канцелярии истосковавшаяся и счастливая Орнелла.  Она,
как третий карабинер, будет сопровождать его до Турина.
     На  пороге свободы Ренато подвергнется тщательному обыску,  и  потому
даже микроскопическую записку с  ним не передашь.  Что Этьену важнее всего
передать на  словах?  Он напомнил своим,  что адвокат Фаббрини,  клятвенно
обещавший приехать наконец на свидание, не вызывает в нем доверия.
     Местные товарищи обещали ему в ближайшие дни все выяснить. Если Этьен
ошибся,  если его подозрения напрасны и  антипатия к Фаббрини беспочвенна,
Этьен обязательно передаст с адвокатом "сыновний привет Старику".
     Если  же  опасения  насчет  Фаббрини  подтвердятся,  "сыновний привет
Старику"  передан  не  будет;   значит  с   Фаббрини  нужно  рвать  всякие
отношения...
     Через несколько дней их,  как обычно,  вывели на прогулку в  тюремный
двор.  Кертнер  шагал  за  дружеской  спиной  Бруно.  А  в  затылок  дышал
неизвестный Кертнеру узник.
     Вдруг донесся шепот незнакомца, шедшего след в след:
     - Не оборачивайтесь...  Вы интересовались своим адвокатом.  Ну,  тем,
мордастым...  Он связан с Брамбиллой и вообще с ОВРА... Не верьте ему. Тут
сидят его "крестники"...  За ним и  кличка такая в  Болонье ходила -  "Рот
нараспашку". Прошу не оборачиваться...
     Это  предупреждение не  прозвучало для Этьена полной неожиданностью -
он уже был во власти тревожных догадок и предчувствий.
     Теперь понятно,  почему таким  естественным был  стиль и  вся  манера
письма,  которое  Фаббрини  адресовал директору тюрьмы.  Видимо,  Фаббрини
написал на своем веку не один десяток доносов.
     Там  же,   на  прогулке,   Этьен  подумал,  что  должен  скрыть  свою
осведомленность перед лицом тюремной администрации, должен продолжать игру
в  кошки-мышки,  пока  Фаббрини считает его  глупым мышонком,  по-прежнему
притворяться недогадливым.  И  с  помощью самого адвоката-чернорубашечника
дать знать своим о том,  кто это такой. После той памятной прогулки, после
того доверчивого шепота в затылок Этьен все время опасался,  как бы Тамара
и Гри-Гри не доверились провокатору.
     Может,   появление   таинственного  швейцарского  адвоката   -   тоже
провокация Фаббрини? Ведь не начал же он сотрудничать с охранкой уже после
суда!   Совершенно  очевидно,  что,  когда  миланская  коллегия  адвокатов
назначила его  защитником,  Фаббрини уже  был коллегой того самого агента,
который чуть-чуть косит левым глазом.
     Оставалось непонятным, почему Фаббрини, уверенный в доверии Кертнера,
так тянул с новым,  третьим по счету свиданием.  Или он делает вид, что не
может избавиться от "третьего лишнего"?
     В  комнате свиданий Фаббрини появился с  опозданием.  Он никак не мог
отдышаться,  будто долго бежал,  и жадно хватал воздух маленьким,  женским
ртом.  Кругообразными движениями руки, с зажатым в ней платком, он вытирал
лицо, лоснящееся от пота, и жирную шею.
     Он  снова  был  неумеренно словоохотлив.  Начал пространно объяснять,
почему свидание так долго откладывалось.
     Месяц назад Фаббрини,  по  его  словам,  приезжал в  Кастельфранко на
свидание  с  Кертнером,   как  было  наконец  разрешено  властями,  -  без
свидетеля. Но какой-то чиновник заявил ему в тюремной конторе:
     - Свидание без свидетеля состоится лишь в том случае,  если вы дадите
расписку.  Вы  обязаны,  не утаивая ничего,  рассказать нам,  о  чем будет
говорить Кертнер.
     Ему протянули расписку, заранее заготовленную в министерстве юстиции,
но он с негодованием отказался:
     - Я  не  могу  нарушать  профессиональную  тайну!   Это  против  моих
принципов!
     Чиновник заявил, что не имеет права менять текст подписки:
     - Вы обязаны изложить все, что может послужить на пользу нации.
     - Но  для  меня  Кертнер по-прежнему подзащитный.  Он  хочет добиться
пересмотра дела и  ждет моего совета.  Я  должен выслушать все мотивы и по
совести дать  ему  совет.  Вот  почему  я  обязан хранить профессиональную
тайну!
     - Вы забываете, что вина Кертнера уже доказана.
     - Адвокат должен оставаться адвокатом,  независимо от статьи кодекса,
по  которой привлечен подзащитный.  Как патриот,  я поддерживаю фашистское
правосудие,  но защищаю всех по закону,  независимо  от  того,  в  чем  их
обвиняют.
     По  словам Фаббрини,  на этом спор не кончился.  Он подал заявление в
коллегию  адвокатов,  просил  защитить  его  профессиональное достоинство.
Адвокат имеет право на свободное,  без свидетелей, свидание с подзащитным!
Если  бы  не  помощь миланской коллегии защитников,  Фаббрини не  сидел бы
сейчас в этой комнате свиданий.
     Закончив рассказ, Фаббрини вытер одутловатое лицо и стал обмахиваться
платком.
     Этьен слушал Фаббрини и не слышал его. Слова скользили мимо сознания,
а  думал он  только о  том,  чтобы Фаббрини,  когда он  на днях увидится с
Джанниной,  не  навредил бы  ей,  Тамаре и  даже  Гри-Гри.  Он  ведь может
устроить и какую-нибудь грязную провокацию, кто его знает.
     Фаббрини,  конечно,  заметил,  что Кертнер сегодня чем-то  подавлен и
молчит - плохо себя чувствует или апатия?
     Кертнер  не  стал  расспрашивать о  швейцарском адвокате и  терпеливо
ждал,  когда Фаббрини сам заговорит о нем.  Так оно и случилось.  Фаббрини
принялся объяснять, почему он больше не может заниматься делом Кертнера. И
поскольку в  Италии никто ему не  может дать доверенность на ведение этого
дела,  самое разумное в таком положении - получить письмо от какого-нибудь
известного адвоката  из  другой  страны,  например из  Швейцарии.  Адвокат
сошлется на то, что выполняет поручение родственников Кертнера.
     Фаббрини заготовил образец письма, которое ему должно быть прислано.

     "Уважаемый коллега Фаббрини!  -  читал Кертнер.  -  Ко мне зашел дядя
(кузен) господина Конрада Кертнера, который заключен в итальянскую тюрьму,
и  просил  заняться  судьбой  племянника (кузена),  подыскав  пути  к  его
освобождению.   Родственник  узнал  от   одного  из   бывших  заключенных,
отбывавшего свое наказание одновременно с Кертнером, что племянник (кузен)
болен и  что  Вы  являетесь его защитником.  Он  сообщил мне,  что Кертнер
осужден на  долгий срок  по  обвинению в  шпионаже.  Принимая во  внимание
характер обвинения,  дядя (кузен) хочет увидеться с племянником (кузеном),
но боится в  то же время приехать в Италию,  опасаясь ареста и полицейских
допросов.  Я понимаю, что опасения родственников имеют под собой некоторую
почву,  и  поэтому вынужден просить Вас  хранить профессиональную тайну  о
вмешательстве в  это дело,  чтобы не  вызвать полицейских придирок ко  мне
здесь, в Швейцарии.
     Прошу сообщить мне в общих чертах существо дела,  по которому осужден
Кертнер,  а  также  окончательный ли  приговор  или  есть  возможность для
пересмотра дела.
     Одновременно  прошу  сообщить,   можно  ли  возбудить  ходатайство  о
переводе Кертнера в  другую тюрьму.  Дядя (кузен) утверждает,  что никогда
прежде его племянник (кузен) политикой не интересовался, а его конфликты с
тюремной администрацией склонен  объяснить плохим  влиянием на  племянника
(кузена) политических преступников, сидящих с ним вместе в камере. Перевод
племянника (кузена) в  другую тюрьму оградит его от  нежелательного,  даже
вредного соседства и влияния.
     Я  не знаю итальянских законов и  ожидаю от Вас разъяснений,  которые
дадут мне  возможность ориентироваться,  изучить дело  и  посоветоваться с
Вами о том, что можно сделать.
     Родственника беспокоит  состояние  здоровья  Кертнера.  Если  имеются
сведения на этот счет - будьте  любезны  ими  поделиться,  а  кроме  того,
сообщить,  имеет  ли  Кертнер деньги на питание и на лекарства.  Считаю не
лишним сообщить Вам,  что дядя (кузен) согласен оплатить все Ваши расходы,
сообщите, какой Вам нужен задаток. Отвечайте на итальянском языке, я смогу
перевести,  но прошу извинить меня, если я буду писать Вам по-немецки, так
как    неуверенно   перевожу   с   немецкого   на   итальянский.   Заранее
благодарный..."

     Этьен читал письмо с притворным вниманием, а на самом деле с глубоким
безразличием.  И  так  же  безразлично кивал,  слушая объяснения Фаббрини:
задаток нужен ему  для  того,  чтобы власти знали,  что  он  заинтересован
материально,  а не занимается подозрительной благотворительностью. А Этьен
уже твердо знал,  что никогда больше на свидание с Фаббрини не придет, что
никакой переписки с "швейцарским адвокатом" затевать не будет.
     Он  был  так  раздражен,  что  незаметно для  себя уже  несколько раз
произнес "синьор Фаббрини" вместо  "уважаемый синьор  Фаббрини",  как  это
принято.  Он припомнил старое итальянское присловье, услышанное от кого-то
в  тюремной камере:  "Дьявол приготовляет свой салат из  трех частей -  из
языка адвокатов,  из  пальцев нотариусов,  а  третью часть он добавляет по
своему усмотрению..."
     Как  нужна была  бы  Этьену сейчас крепкая нитка,  связывающая его  с
внешним миром,  нитка,  которую прежде  держали в  своих  руках  Ренато  и
Орнелла,  нитка,  которую не  ощупывал бы своими руками цензор или "третий
лишний".  Но  гнилую  нитку,  которую  держит  в  больших  нечистых  руках
Фаббрини, следует оборвать самому. И сделать это нужно немедля.
     - Хотите со мной что-нибудь передать? - спросил Фаббрини.
     - Нет.
     - Привет кому-нибудь?
     - Нет.
     Только в  эту минуту Этьен вышел из состояния тягостного безразличия,
в котором сидел на свидании.  Он добился того,  чего хотел:  Фаббрини, сам
того не подозревая, оборвет связь между ними.
     Много приветов Этьен адресовал Старику на своем разведчицком веку. Но
еще никогда отсутствие привета не служило паролем и не было сигналом столь
острой тревоги.


                                    86

     Бруно и  Кертнер спали голова к голове.  И когда бессонница одолевала
обоих, они вполголоса говорили до рассвета.
     Однажды Кертнер рассказал Бруно, как он сражался за революцию. Другой
ночью рассказал,  как голодал;  он и  его бойцы много дней питались только
соленой рыбой.  И  названия этой  рыбы  Бруно  никогда прежде не  слышал -
вобла.  А когда зашел разговор об охоте, Кертнер рассказал о смелых лесных
жителях,  которые  ходят  на  медведя с  одной  рогатиной;  пришлось долго
объяснять Бруно, что представляет из себя рогатина..
     Бруно давно догадался,  что речь идет о  России,  -  где еще в  лесах
разгуливают медведи? Нетрудно догадаться, что Кертнер жил там.
     Но  никогда  Бруно  не  делился  своими  догадками,   ни  о   чем  не
расспрашивал,  а самое главное -  не обижался на Кертнера, что за какой-то
чертой  тот  остается  скрытным.  У  Брун