.  Ни  разу не отодвинулась тяжелая,
скрипучая дверь.  Особенно страдали от жажды.  Вагон долго торчал у  депо,
возле крана,  из которого заправляют паровозы,  и слышно было,  как журчит
вода,  льющаяся из рукава в  тендер и переливающаяся через край.  Журчание
воды,  утекавшей попусту,  делало всеобщую жажду  еще  более мучительной -
пытка, придуманная самым изощренным палачом.
     Шостак распорядился все фляги и  котелки передать тем,  кто стоит под
форточками,   оплетенными  редкой  колючей  проволокой.   Кое-как   наружу
просунули фляги и котелки, привязанные к ремням или обрывкам веревок... На
эсэсовцев надежды нет.  Но,  может,  пройдет итальянский железнодорожник и
сжалится над людьми, умоляющими о таком подаянии?
     И  нашлась добрая душа  -  сцепщик или  тот,  кто  стучал молотком по
скатам,  заглядывая в  буксы.  Кто-то  залил всю  эту посуду свежей водой.
Живительная милостыня!
     Досыта напился и Этьен.
     Он закрыл глаза и  увидел себя,  бегущего по станционной платформе за
кипятком.   Состав  вот-вот  отойдет,   а   в   одной  из  теплушек  сидит
малознакомая,  но  уже  дорогая его  сердцу девушка из  Уфы.  Они случайно
встретились сегодня с Надей на станции Самара во второй раз. Ее приняли за
мешочницу и  не пускали в теплушку.  Она расплакалась от обиды и отчаяния.
Он  распорядился,  чтобы ее  пустили,  помог устроиться.  Он  едва  успел,
обжигая руки, налить кипятку и добежать с чайником до теплушки, как состав
на Москву тронулся. Попрощались второпях. Она оторвала уголок от какого-то
объявления,  прикрепленного к  вагонной  стенке,  торопливо написала  свой
уфимский адрес и  сунула бумажку ему в  руку.  Он просил Надю найти его на
обратном пути на самарском вокзале, в дорполитотделе. Поезд ускорял ход, а
он бежал вдогонку за теплушкой, за прощальными взглядами и словами...
     Вся его довоенная биография - как на ладони, но вот военные годы пока
рисуются  весьма  смутно,  неотчетливо.  Поскорее  уточнить "легенду"!  На
каждой остановке можно ждать выгрузки и допроса с пристрастием: кто таков,
на каком фронте и  при каких обстоятельствах попал в  плен,  где обретался
позже?
     Вот  почему  Этьен,  стоя  в  тесной,  согласно пошатывающейся толпе,
прислушивался к  разговорам военнопленных и  сам не ленился расспрашивать.
Хоть по крупицам, по кусочкам, но склеить свою фронтовую "легенду"!
     Ну, а поскольку ты, Яков Никитич, назвался полковником, то и кругозор
у тебя,  Яков Никитич,  полковницкий,  и военные познания твои нуждаются в
обновлении,  проверке.  Тебе  предстоит вот  сейчас,  на  колесах,  стоя в
тряской  душегубке,  дыша  смрадными испарениями и  отвыкая от  кислорода,
пройти краткосрочные курсы  по  усовершенствованию комсостава,  курсы,  на
которых никто  не  даст  тебе  переэкзаменовки и  где  не  от  кого  ждать
поблажки.
     Опасно не знать важных армейских новостей,  особенно предвоенных,  не
знать нового оружия, не знать фронтовых перипетий до плена.
     Он долго стоял в подрагивающейся полутьме,  лицом к лицу с танкистом.
Еще часа два назад можно было заметить,  что лицо у  танкиста обожжено,  и
виднелись дырочки на  плечах его  изорванной гимнастерки.  Оказывается,  в
нашей армии ввели погоны,  это  дырочки для шнурков.  Вот бы  поглядеть на
погоны!  Как, например, выглядят погоны вместо ромба на петлице? Но погоны
ввели только в 1943 году, а потому для "легенды" они ему не нужны.
     Старостин выспрашивал:
     - А верно, товарищ танкист, что немецкий "фердинанд" без пулемета?
     - Зато броня у него серьезная.
     - Броня  броней.  Но  как  же  все-таки  без  пулемета?  -  удивлялся
Старостин. - Значит, для ближнего боя непригоден. Во всяком случае, сильно
уязвим. А появлялись у немцев легкие разведывательные танки "леопард"?
     - Не слыхал. Под Сталинградом их не было.
     - А танк "мышонок"?
     - Тоже легкий, наверно? Вроде броневика?
     - Хорош броневик!  -  усмехнулся Старостин.  -  Появилась у них такая
опытная колымага.  Весом в  сто тонн.  А назвали "мышонком".  Не встречал?
Значит, гора родила мертвого мышонка...
     - То-то я удивился.  У немцев броневики не водились, только у нас, да
и то напрасно.
     - Значит, ни "леопарда", ни "мышонка" не видел?
     - Этих не видел, а вот "тигр" - хищник серьезный.
     - Забыл, какой толщины у него лобовая броня...
     - Кажись,    сто   пятьдесят   миллиметров.    А   если   еще   пушка
длинноствольная, восемьдесят восемь миллиметров...
     Радостно было  услышать,  что  танк  "Т-34",  потомок той  машины,  в
таинство рождения которой Этьен когда-то  был посвящен,  оправдал надежды.
"Тридцатьчетверка"  успешно  вела  дуэли  с   немецким  танком  "Т-IV"   с
короткоствольной семидесятипятимиллиметровой пушкой.  Немцы  могли нанести
"тридцатьчетверке" смертельный удар  только с  кормы или  угодить в  мотор
через жалюзи.
     Очень хочется побольше расспросить про "тигры" и "фердинанды".  Когда
они  появились?  Если  после  того,  как  Старостин попал в  плен,  -  его
расспросы будут звучать вполне естественно.  А если "тигры" и "фердинанды"
- сорок первого года рождения?  Какой же он,  черт его побери,  полковник,
если  ничегошеньки о  танках не  знает?  Вот  и  приходится допытываться у
танкиста,  который назвал  себя  младшим лейтенантом.  А  Старостин и  про
звание такое не слышал,  так же как не знал,  что в Красной Армии завелись
подполковники.
     Сколько интересного,  важного для  себя  узнал  полковник Старостин в
первый же день своей жизни! Он с горечью услышал, что в начале войны у нас
не было танковых корпусов, а только - бригады. Высшая единица - мехкорпус,
он  состоял из  двух танковых бригад и  одной стрелково-пулеметной.  Разве
наша военная мысль не убедилась еще перед войной в том,  что в современной
войне пускают в  ход могучие бронированные кулаки?  Кто же нам помешал?  А
вот у фашистов танковые корпуса были!
     И  что еще плохо,  если верить обожженному танкисту,  -  не успели мы
наладить массовый выпуск "тридцатьчетверок", на бригаду - два-три танка, и
обчелся...
     Подтвердилось еще  одно  давнее  опасение  Этьена  -  мы  недооценили
минометы,  особенно минометы крупного калибра. Невесело было также узнать,
что  наши противотанковые мины имели недостаточный заряд.  Мина перебьет у
гусеницы два-три трака,  а  фашисты починят за полчаса.  Наши саперы стали
сдваивать мины или усиливали их дополнительным зарядом тола. Но все равно,
по   свидетельству  сапера  Шостака,   такими  самодельными  минами  можно
повредить лишь ходовую часть...
     Еще важнее Старостину было вызнать географические, календарные данные
и все другие подробности какого-нибудь крупного окружения,  при котором  в
плен  сразу  попало  много  народу.  Он  мог  бы назваться бывшим офицером
Юго-Западного фронта,  которого взяли в  плен  во  время  контрнаступления
немцев в районе Изюм - Барвенково, но он никак не мог набрать подробностей
про те бои.  Выгоднее было назвать окружение,  которое  случилось  раньше,
чтобы короче была фронтовая анкета Старостина,  а длиннее - лагерный стаж.
В последнем случае его труднее будет  сбить  на  допросах,  которые  ведут
люди, хорошо знакомые с ходом войны на Восточном фронте.
     Было еще  одно соображение,  по  которому он  отказался от  версии со
своим  пленом  под  Харьковом  и  вообще  на  Украине.  Соседи  по  вагону
предупредили,  что в  Австрии гестаповцам на  допросах чаще всего помогают
предатели  из  числа  украинских  националистов.   Так  что  благоразумнее
держаться  подальше  от  Изюм  -  Барвенково  и  вообще  от  юго-западного
направления.


                                   121

     Опираясь на рассказы спутников,  Этьен выбрал для Старостина Западный
фронт.  Теперь следовало уточнить и должность,  какую Старостин занимал до
плена, это тоже "белое пятно" в его фронтовой биографии.
     Рядышком  дышал  техник-лейтенант  Демирчян,  в  полку  он  занимался
противохимической обороной.  Разговорчивый Демирчян и  не подозревал,  что
помог заполнить брешь в "легенде"!
     Пожалуй,  начхим  -  разумная  придумка.  Немцы  не  станут  допекать
Старостина    расспросами.     Кому     интересны    устаревшие    секреты
противохимической обороны?  Он помнил учения, когда все напяливали на себя
противогазы.
     А  в  орудийных  упряжках,  на  концах  оглобель,  болтались  попарно
чудовищные лошадиные противогазы. Ездовые пытались натянуть их на морды, а
лошади фыркали, воротили головы, дергали постромки.
     Старостин с  трудом повернулся лицом к Демирчяну и начал выспрашивать
про  должность,   которую  тот  занимал.  Демирчян  был  на  побегушках  у
начальника штаба и командира полка,  но должность эта сохранялась при всех
обстоятельствах.
     Полковнику  Старостину  нужны  были  фронтовые  координаты.   Его  не
интересовали данные о  полке,  в  котором служил Демирчян:  не  могли же в
одном вагоне оказаться два начхима одного и того же полка!  Да и звание не
соответствует.  Кстати,  сам  Демирчян уже на  втором году войны перешел в
разведку, не хотел держаться за устаревший противогаз.
     Безопаснее  назваться  работником штаба  армии  по  противохимической
обороне   и   собрать   разнообразные  сведения   -   прожиточный  минимум
допрашиваемого...
     Эшелон остановился на товарной станции Болонья, а дальний маршрут его
по-прежнему уходил  в  неизвестность.  В  одном  из  вагонов везли  теперь
бывшего начальника химической службы 20-й  армии полковника Якова Никитича
Старостина.  Он уже немало знал об армии,  чьи бойцы и  офицеры сражались,
плутали и снова сражались в смоленских лесах.  Знал,  что в начале октября
1941 года "его" армия попала в окружение на левом берегу Днепра,  западнее
Дорогобужа.  Командовал армией генерал-лейтенант Ершаков с  Урала,  членом
Военного совета у него был корпусный комиссар Семеновский из Средней Азии,
комиссаром штаба армии был  бригадный комиссар Афиногенов,  а  начальником
штаба армии -  генерал-майор Корнеев.  Армия сильно пострадала в  боях под
Смоленском,   иные   полки   и   дивизии  почти  полностью  потеряли  свою
материальную часть,  когда 3  и 4 августа вырвались из первого окружения и
форсировали Днепр.  Армия  отступала к  Соловьевой переправе,  а  выше  по
течению Днепра была еще одна,  Радчинская переправа.  "Юнкерсы" превратили
обе переправы в крошево из машин,  людей и лошадей. Старостин помнил номер
штабной полевой почты и  множество других примет,  деталей и  подробностей
вроде того,  например, что первый снег в лесах севернее Дорогобужа выпал в
ночь с  6  на 7  октября.  Потом Старостина,  тяжело контуженного (раненым
нельзя сказаться,  потому что на теле нет шрамов), взяли в плен, держали в
бараке для  пленных офицеров на  нефтебазе под  Вязьмой.  Его определили в
команду могильщиков и подметальщиков при немецком кладбище,  устроенном на
центральной площади города Вязьмы.  Затем он  сидел в  концлагере в  Орше,
оттуда его погнали по шоссе в  Брест и  держали там в  казематах крепости,
затем  направили в  Майданек,  оттуда  через  Освенцим в  Терезин  (бывшая
крепость,  а  ныне  концлагерь на  берегу Лабы).  Там  набирали химиков на
военные заводы, изготовлявшие секретное оружие в Тироле и Ломбардии. Потом
их  завод  в  Милане разбомбили,  Старостина послали на  рытье  окопов над
Монте-Кассино,  потом  послали  в  военную крепость в  Гаэте.  И  всю  эту
правдоподобную "легенду" впитала по-прежнему цепкая и емкая память Этьена.
     Он  уверился,  что  готов к  самым строгим допросам,  но  тут  с  ним
заговорил военврач Духовенский:
     - А где вы были утром двадцать второго июня?
     - Кажется, у себя на работе, - ответил Старостин и сразу почувствовал
невразумительность ответа.
     - Кажется!  - Духовенский удивленно поднял брови.  - А я  вот  хорошо
помню.  Во время речи Молотова я был в операционной.  На столе - больной с
гнойным аппендицитом.  Какая-то баба рванула дверь,  кричит:  "Война!" - а
нам  не  отойти,  даже  радио  не послушать...  Всего два с половиной года
прошло, а отделяет меня от того дня целая вечность...
     - Да,  вечность,  -  подтвердил Старостин,  вкладывая в  слова совсем
иной, понятный ему одному смысл.
     Нечаянный вопрос Духовенского сильно встревожил.
     "Как же ты опростоволосился? Прежде был предусмотрительнее. А если бы
тебе задали такой вопрос в гестапо?  Что же ты,  полковник?" -  он покачал
укоризненно головой.
     И "легенда" довоенная у него отличная,  и фронтовая придумана,  а вот
упустил из виду,  что эти две половинки еще нужно сшить вместе, а шов этот
- 22 июня 1941 года.
     По всем данным, эшелон должен двигаться дальше к австрийской границе.
Но Этьен услышал ночной разговор конвойных: к северу от Болоньи американцы
разбомбили железную дорогу и мост через реку По.
     Среди ночи началась поспешная выгрузка. С тех пор как теплушки набили
арестантами, их так ни разу и не кормили.
     С  грохотом и  натужным скрипом отодвинулась дверь на колесиках,  и в
смрадный вагонный ящик  ворвался свежий  воздух,  от  которого закружилась
голова.  Люди были спрессованы.  Насчитали шесть мертвецов.  Тела их давно
остыли, но не падали.
     - Бандиты! - ругался Духовенский.
     - Если вы хотите ругать немцев,  найдите другое слово,  - остерег его
Старостин. - "Бандит" и по-немецки "бандит".
     Мертвецов выносили из вагонов и  складывали в штабель.  Возле штабеля
устроили  аппель,   на  котором  Этьена  уже  называли  не  Яковлевым,   а
Старостиным.
     Колонну погнали на Модену,  на Милан.  Прошел слух,  что Милан сильно
бомбят.  Может,  поэтому охрана не  торопила колонну на марше,  не слишком
подгоняла идущих, часто устраивала привалы?
     Брели  в  опорках,  ботинках  с  подметками,  привязанными  обрывками
проволоки,  в  деревянных башмаках.  Брели в  серо-голубой полосатой форме
немецких лагерей в  серо-коричневом каторжном одеянии итальянского покроя.
Иные брели в  плащах,  драных макинтошах,  плащ-палатках.  На Старостине -
ватник с чужого плеча, а вот шапкой разжиться удалось не сразу.
     Остаток  дождливой и  холодной ночи  провели  в  загоне,  за  колючим
забором,  недалеко от  дороги.  Шостак где-то  подобрал старую итальянскую
пилотку и молча напялил на Старостина.
     Где-то будет следующий ночлег?
     Назавтра команды на  привал раздавались реже,  колонну поторапливали.
Из  хвоста  колонны  доносились окрики,  отстающих  подгоняли  прикладами.
Товарищи вели ослабевших под руки.
     Подоспели поздние сумерки, когда колонна втянулась в каменные ворота.
Судя по  воротам и  по  солидным запорам,  это  не  скороспелый лагерь,  а
какая-то тюрьма.  В полутьме двора всю колонну разделили на группы,  и душ
сорок,  около половины вагона,  набилось в  большую камеру,  в темноте все
повалились на нары.
     Утром Этьен огляделся.  То ли дверь, окованная железом, то ли параша,
то  ли  тюфяк,  то  ли  решетка на  окне -  что-то  показалось ему  щемяще
знакомым.  И  очень скоро он,  к ужасу своему,  убедился,  что путь-дорога
снова привела его в тюрьму Кастедьфранко дель Эмилия.


                                   122

     В  камере теснее тесного,  но у  каждого -  топчан и  тюфяк.  Тюфяк -
единственная спальная принадлежность на  голых досках.  К  каждому топчану
наклонно прибита  доска  в  изголовье.  Арестанты распоряжались тюфяком по
своему усмотрению: подстилать тюфяк под себя или укрываться им. По ночам в
камере холодно.  Этьен устроился на  ночлег так:  ватник он  клал  себе  в
изголовье вместо подушки.  Тюфяк стлал поперек топчана и  свободным концом
прикрывал туловище до  ног.  А  ноги?  Он  спускал брюки,  чтобы  прикрыть
ступни, они особенно зябнут.
     Соседи оценили арестантскую сноровку Старостина,  и многие устроились
на ночлег по его способу.
     На  следующее утро  Этьен  узнал,  что  одно  крыло  тюремного здания
разрушено.    Кастельфранко    бомбили    американцы;    погибло    немало
политзаключенных.
     С  тревогой узнал он,  что не весь тюремный персонал здесь обновился.
Он увидел несколько старых надзирателей;  увидел в  тюремном дворе негодяя
Брамбиллу, того, кто сидел на втором свидании с адвокатом в роли "третьего
лишнего";   работал  на   своем   старом  месте  все   такой  же   мрачный
Рак-отшельник.  Но  Этьен уже не заговорит с  ним!  К  счастью,  не видать
фашиста "Примо всегда прав", Этьен больше всего боялся встречи с ним.
     А  Карузо через день  дежурит в  коридоре.  Нельзя попадаться ему  на
глаза!  Нужно держаться всегда в отдалении,  в группе заключенных.  Как же
Этьен катастрофически изменился,  как постарел,  если Карузо его не узнал!
Тогда у  Кертнера были  длинные седеющие волосы,  он  зачесывал их  назад,
оставляя открытым лоб. Волосы и орлиный нос дали когда-то основание Карузо
сказать, что синьор похож на Франца Листа.
     Наверное,  сыграла свою  роль  седая  щетина,  которой Этьен зарос по
самые глаза и уши.  И ему очень кстати побрили голову.  А он еще,  глупец,
возмущался - тупая бритва!
     Вот  ведь  как  получилось:  пока Этьен сидел на  Санто-Стефано,  ему
удавалось сохранять достойный вид,  через день его брил уголовник. А после
того как  он  пожил на  свободе,  посидел в  Гаэте,  в  крепости,  проехал
эшелоном, - потерял всякое благообразие, что и спасает ему жизнь.
     Среди глубокой ночи их повели в баню. В дверях камеры стоял Карузо со
списком и выкрикивал фамилии, рядом стоял незнакомый надзиратель с фонарем
в  руке.  Если надзиратель сейчас посветит в  лицо и  Карузо его  узнает -
Этьен погиб.
     Спотыкаясь на каждом слоге,  Карузо произнес фамилию: "Ста-рост-тин".
Этьен  поднялся с  нар  и  подошел ближе.  В  угольно-черных глазах Карузо
зажглось какое-то  подобие любопытства.  Но  тут  же  глаза  под  густыми,
нависшими седыми бровями потухли,  исчез промельк удивления.  Карузо вновь
глядел  на  Старостина  невидящим  взглядом,   будто  оба  глаза  у   него
стеклянные.
     Старостин прошел мимо Карузо,  не  опуская головы,  но  лицо его было
затемнено.  Можно поблагодарить судьбу за то,  что фонарь опущен, а Карузо
так ненаблюдателен.
     Сильно  изменился  Карузо  за  последние годы.  Он  и  прежде  слегка
сутулился,  а сейчас время пригнуло его еще круче и жестче. Сивая бородка,
лицо сморщилось,  как печеное яблоко,  и  весь он скривился.  Правое плечо
стало ниже,  правую руку он  держит на  отлете все время согнутой,  -  вот
такой бывает поза у  надзирателя в  момент,  когда он  открывает-закрывает
тугой замок.
     Карузо  успел  состариться  и   одряхлеть  за  семь  лет.   Глядя  на
постаревшего Карузо,  Этьен,  может быть, впервые так отчетливо представил
себе  всю  массу времени,  утекшего сквозь решетки.  Этьен привык судить о
протяженности времени по  тому,  как слабел сам и  как старели его соседи,
тюремные товарищи.  Но им,  людям,  лишенным общения с природой,  тем, кто
получал  нищенский паек  свежего воздуха и  солнца,  кто  жил  впроголодь,
преследуемый невзгодами,  кто отъединен от близких, обречен на долговечное
одиночество,   разлучен  со  своими  занятиями,  интересами,  увлечениями,
симпатиями,  не  знает  удовольствий,  -  таким людям и  полагается быстро
стариться,  утрачивать свой первоначальный облик.  Но  если тюремщик успел
одряхлеть,   -   значит,   действительно  утекла  уйма   времени,   утекла
безвозвратно.
     Этьен,  так  и  не  узнанный  тюремщиком  Карузо,  осмелел  и  теперь
внимательнее наблюдал за старым знакомым,  с которым они когда-то отводили
душу,  обращаясь воспоминаниями и чувствами к музыке. А испытал ли на себе
Карузо,  пожизненно влюбленный в  музыку,  ее  благотворное и  благородное
влияние?
     Карузо вел по коридору группу заключенных,  а позади с фонарем плелся
второй надзиратель.  Карузо шел,  нагнув голову,  на  подгибающихся ногах.
Казалось,  его  длинные,  слегка вихляющие руки  удлинились.  Спина  стала
выпуклой, корпус при х