й,  -
торжественно объявил Джордано,  и  лицо его в  эту минуту могло показаться
добрым;  то  было  великодушие победителя,  он  всегда добрел,  когда  ему
удавалось  выиграть  психологическую  дуэль  или   когда  он   мнил   себя
победителем. - Вам нужно от меня что-нибудь еще? Пожалуйста!
     - Ничего, кроме свидания с моим адвокатом.
     - Мы,  кажется,  и начали знакомство ссорой,  -  напомнил Джордано. -
Помните посылку? Тогда вы в неучтивой форме выражали недовольство, что вс„
перетрогали грязными руками... Я сделал строгое замечание надзирателю...
     Кертнер отмахнулся:
     - Это было так давно.  Да  и  не  стоило мне тогда скандалить с  этим
"Примо всегда прав". Хуже, когда в душу залезают грязными руками...
     - На что жалуетесь?
     - На отсутствие книг, на холод и на голод.
     - Сознайтесь, пожалуйста, и ваша участь будет облегчена.
     - Я бы,  может, и сознался, - глубоко вздохнул Этьен, - но только при
другом свидетеле...
     Карузо  ждал  конвоируемого в  коридоре и,  как  только они  остались
вдвоем,  снова завел разговор на  музыкальные темы.  Но  узник 2722  шагал
мрачный, молчаливый и ничего не отвечал.
     Когда они проходили по тюремному двору,  Карузо, изнывая от молчания,
принялся тихонько насвистывать "Бандьера росса".
     Кертнер  прислушался и  наконец-то  рассмеялся.  Он  вспомнил рассказ
Якова  Никитича Старостина,  которому в  свою  очередь  рассказывал старый
большевик,  сидевший на Нерчинской каторге:  тамошные жандармы, как только
напивались,  пели "Замучен тежелой неволей", "Слышен звон кандальный", или
"Глухой, неведомой тайгою". Других песен жандармы на каторге не слышали, а
революционным песням научились у политических заключенных,  которые сидели
у них же под стражей.


                                    78

     Сегодня Этьен  истратил в  тюремной лавке последние чентезимо,  купил
четвертинку молока.  В  таком же  бедственном положении были его соседи по
камере.
     И самое печальное -  не знал, когда еще и сколько ему переведут денег
с воли и переведут ли вообще.  Все,  что можно было продать,  Джаннина уже
продала.
     Напрасно он  в  вечер ареста надел новый английский костюм,  черный в
белую полоску; накануне ходил в нем в театр. После "задушевного разговора"
с  двумя  геркулесами в  черных  рубашках английский костюм был  измазан в
крови. А костюм мог бы его прокормить месяца два-три...
     На сколько бы ему хватило сейчас тех денег, которые он перевел Анке в
швейцарский банк,  если  учесть,  что  больше пяти  лир  в  день тратить в
тюремной   лавке   не   разрешается?    Получалась   какая-то   совершенно
астрономическая цифра.  Исходя из существующего курса лиры, у него была бы
возможность сытно прозябать в тюрьме... восемь тысяч месяцев.
     "Можно было бы  смело сидеть в  тюрьме еще семьсот семьдесят лет",  -
горько пошутил Этьен.
     Вот какую сумму удалось ему заработать в последнее время на патентах,
на акциях фирмы "Посейдон",  участвуя в  прибылях фирмы "Нептун",  палучая
куртаж от продажи ветряных двигателей. Заработать и спасти такую сумму для
общего дела...
     Джаннина помнила, что у шефа на тюремном счету не осталось ни сольдо.
     Она  пришла к  выводу,  что  легче  и  быстрее всего  продать пишущую
машинку ундервуд,  самая последняя модель.  Но перед продажей ее следовало
отремонтировать и,  в  частности,  сменить сбитые буквы  "р"  и  "м".  Она
вспомнила,   как   шеф   посмеивался  -   машинка  картавит  и   заикается
одновременно.
     Джаннина  спохватилась:   пожалуй,   нужно  впечатать  в   опись  еще
что-нибудь из ценных вещей, якобы принадлежавших Кертнеру. Она подумала об
этом,  когда несла машинку в мастерскую на улицу Буэнос-Айрес, и вернулась
с  полпути.  Сколько строк  позволяет еще  впечатать полоска чистой бумаги
между  "одеялом  верблюжьей  шерсти"  и  подписью  полицейского комиссара?
Одну-единственную строчку!  И впечатать ее следует до ремонта,  со сбитыми
буквами "р" и "м"; иначе обнаружится подделка.
     Она посоветовалась с Тамарой -  что лучше внести в опись? Вещь должна
быть как можно более ценная,  на ней вся распродажа заканчивается, строчка
последняя. Через несколько дней вопрос решился: Джаннина впечатала в опись
шубу с  воротником из щипаной выдры и на подстежке из легкого меха нутрии;
такую шубу уже купил Гри-Гри.
     Машинка прокартавила и прозаикалась последний раз, ее отремонтировали
и пустили в продажу.
     Джаннина  отправилась в  отдел  объявлений  редакции  "Гадзетта  дель
пополо". Объявление нужно составить очень лаконично, приходится платить за
каждое слово.  Объявление на субботу или воскресенье стоит дороже,  чем на
будний день.  Если печатать объявление три дня подряд -  скидка.  Джаннина
научилась экономии,  она  умела  теперь  считать  не  только  лиры,  но  и
чентезимо,  которые  давно  разучился считать  ее  жених  Тоскано.  Может,
вопреки законам наследственности, меркантильность и скупость перешли к ней
от отчима Паскуале?
     Письмо в  тюрьму было написано,  как всегда,  суховатым,  подчеркнуто
деловым тоном. Она была бы огорчена, если бы герр Кертнер усомнился в том,
что машинка реализована самым выгодным образом. Из 1100 лир, вырученных за
ундервуд, пришлось вычесть 150 лир за ремонт и газетное объявление.
     18 февраля 1938 года Этьен отправил ответное письмо:

     "Джентиллиссима синьора,  благодарю за письмо от 17 декабря,  а также
за  то,  что Вы так срочно продали мою пишущую машинку.  Прошу Вас принять
200 лир за хлопоты,  удержав их из вырученной суммы. Мне очень жаль, что я
вынужден  ограничиться такой  маленькой  компенсацией в  возмещение  столь
больших  беспокойств.   Лишь   крайние  обстоятельства,   а   не   чувство
справедливости, руководят мною, когда я называю столь мизерную сумму.
     Очень заманчиво получить к  пасхе посылку,  хотя бы отдаленно похожую
на  ту,  которую Вы присылали к  рождеству.  Прошу только заменить банку с
мармеладом -  колбасой  и  сыром,  они  более  питательны.  Шоколад  лучше
прислать в  плитках,  чем  в  виде  конфет,  немало теряется в  весе из-за
бумаги. В остальном на рождество все было прекрасно. Продукты, конечно, Вы
приобретете за деньги,  вырученные за ундервуд. Из денег, оставшихся после
посылки,  и  200 лир, которые Вы должны по праву оставить себе,  перешлите
банковский чек на  300 лир заказным письмом на  мое имя.  Остальные деньги
прошу держать у себя в ожидании моих дальнейших запросов.
     Я  ничего не  имею от  адвоката Фаббрини по  поводу банкротства фирмы
братьев Плазетти. Ну и торговый дом! Никогда не думал, что среди близнецов
тоже попадаются жулики! Может быть. Вы слышали про их векселя? Они не были
включены в  ту  опись в  день  ареста,  и,  судя по  всему,  я  имею право
претендовать на  половину  возвращенного долга  по  векселям,  поданным ко
взысканию, если только близнецы вернут хотя бы часть долга.
     В  ожидании  Вашего  любезного ответа  приветствую Вас  и  поздравляю
заблаговременно с пасхой.
                                                  С благодарностью К. К.".

     Обычно в  день получения письма из тюрьмы Джаннина звонила Тамаре,  и
они  встречались,  чтобы письмо как  можно быстрее дошло до  Гри-Гри.  При
последнем звонке Тамара сразу услышала,  что голос у Джаннины дрожал, а на
встречу она пришла с заплаканными глазами.
     Сперва Джаннина  отмалчивалась  и  отнекивалась,  потом по-девчоночьи
громко,  судорожно разрыдалась,  а  когда  немного  успокоилась,  уступила
настойчивым расспросам Тамары.
     И  тут  выяснилось,  что  Джаннина глубоко обижена.  Как же  у  герра
Кертнера  поднялась рука  написать про  эти  самые  200  лир?!  "Маленькая
компенсация в  возмещение столь  больших  беспокойств..."  Даже  если  шеф
решил, что Джаннину из конторы уволили и она бедствует...
     Тамара  онемела  от   удивления.   Милая   девочка,   ты   же   такая
проницательная,  откуда  вдруг  этот  приступ обаятельной,  почти  детской
наивности?
     Разве  не   ясно,   что  Кертнер  намеренно  распространяется  насчет
злополучных 200  лир,  чтобы  создать  видимость деловых  взаимоотношений?
Чтобы  напомнить  цензору  -  корреспондентка материально заинтересована в
подобных поручениях.  А  то  еще  кто-нибудь из  тюремной администрации (а
значит,  и  из  тайной полиции) заподозрит синьору Эспозито в  симпатиях к
заключенному 2722, осужденному за шпионаж! Из таких же соображений Кертнер
просит перевести ему  только 300  лир -  чтобы не  исчерпалась их  деловая
переписка.
     Джаннина уже вытирала глаза, полные слез.
     - Стоит мне утром покрасить ресницы,  я обязательно в тот день плачу,
и - видите? - краска течет по щекам...
     Слезы быстро высохли, но голос у нее еще долго был дрожащий...
     Джаннина попросила у  капо диретторе разрешить ей  отправку посылки к
пасхе,  а  к  своему заявлению приложила вырезку из газеты с объявлением о
продаже машинки. Разрешение последовало, но вес был указан минимальный - 4
килограмма. Знакомым синим карандашом было приписано, что заключенный 2722
ведет  себя  плохо,  пренебрегает тюремным  уставом  и  потому  вообще  не
заслуживает посылки,  а  разрешение выдано  только  в  связи  со  скверным
состоянием его здоровья.
     Письмо из  тюрьмы от  8  апреля 1938 года пришло с  купюрами -  целые
фразы были замазаны черной тушью, и лишь конец письма уберегся от цензора:

     "...Многое хотелось бы  еще Вам написать,  но никак не хочется писать
только для  того,  чтобы развлечь директора тюрьмы или тюремного цензора и
пополнить его архив еще одним неотправленным письмом".

     В  письме были длинные рассуждения о  скверной погоде,  хотя он и  не
знает,  сколько  за  последнюю  неделю  было  солнечных  дней,  а  сколько
дождливых.
     Ни Джаннина,  ни даже Тамара не поняли,  о  чем идет речь,  а Гри-Гри
сразу  догадался,  что  Этьен сидел в  строгом карцере,  лишенный дневного
света.
     Помимо  посылки  Кертнеру  отправили  пасхальную  открытку.   Скарбек
талантливо изготовил фотографию Танечки Маневич в  духе сусальных открыток
подобного типа.  Фотографию обрамляли веточки вербы,  а в углу открытки из
разбитого яйца вылезал только что  вылупившийся,  но  уже  каким-то  чудом
прекрасно откормленный цыпленок.  Открытку отправили на  имя Бруно,  можно
было не сомневаться, что он покажет загадочную открытку своему соседу.
     В   следующем  письме  Кертнер  в  иносказательной  форме  подтвердил
получение фотографии дочери.  В письме вновь были цензурные вымарки, но их
было уже гораздо меньше.

     "...все это, я знаю, не так уж интересно, - писал Кертнер 12 мая 1938
года  Джаннине.  -  Но  я  обращаюсь к  Вашей снисходительности.  Вся  моя
болтовня -  не что иное,  как попытка дать выход моему возмущению, которое
не помешало сделать мне за это время еще один шаг вперед.
     Мне осталось точно отсидеть еще 79 месяцев,  отсидел уже 65 (конечно,
если  учитывать амнистию от  15  февраля прошлого года)...  Долго  тянется
время  в  тюрьме,  бесконечно долго,  его  скрашивают только Ваши  деловые
письма, которые я невольно заучиваю наизусть - так часто их перечитываю. К
пасхе Вы явились ко мне снова,  как ангел-спаситель,  у  которого в  руках
была посылка весом в  четыре килограмма.  Но зато какая питательная!  Меня
наказали  уменьшенным  весом  посылки,   а   Вы   восполнили  это  высокой
калорийностью. Благодарю Вас за каждую калорию - большую и маленькую.
     По  совету тюремного врача я  теперь совсем не курю,  так что сигарет
больше не посылайте.  Следовательно,  в другой раз вы можете распорядиться
табачными деньгами по  своему усмотрению или  увеличить дозу шоколада.  Мы
здесь отдаем предпочтение марке "Перуджино". Шоколад, присланный Вами, был
опробован в первый же день, и общественное мнение признало его отличным.
     Пришлите еще кусочек мыла "Гиббс" маленького размера.
     Нет меры благодарности за Ваши милосердные заботы. Да благословит Вас
небо!
                                                                   К. К.".

     Судя по этому письму, Кертнер уже научился писать самое безобидное на
цензорский взгляд и  в  то  же  время самое нужное.  Каждое письмо как  бы
написано в присутствии директора.
     Когда   Тамара  читала  вслух   это   письмо,   Гри-Гри   после  слов
"общественное мнение признало шоколад отличным" тяжело вздохнул:
     - Вот-вот, общественное мнение... Ведь все раздает...
     - А  что же ему делать?  Жевать в  одиночку?  У них в камере коммуна.
Итальянцы тоже, наверное, получают посылки и тоже делятся...
     - Возможно, - еще раз вздохнул Гри-Гри.
     Но  пришел день,  когда ундервуд быль  съеден до  последней буквы,  и
Гри-Гри  вместе с  Тамарой и  Джанниной ломали голову над тем,  что делать
дальше.  Кто  же  станет покупать дорогую шубу  в  начале лета,  когда  ей
полагается лежать в ломбарде?
     Тревога увеличилась после того,  как они узнали,  что у  Кертнера нет
денег даже на  лекарства.  За  последнее время он  несколько раз побывал в
карцере, в том числе - строгом, что для его легких очень опасно.
     Джаннина,   наученная  Тамарой,  в  завуалированной  форме  попросила
Кертнера вести себя  более покладисто.  Составляя письмо,  Тамара пыталась
перевести на  итальянский русское выражение "не лезть на рожон",  но так и
не смогла это сделать.
     Гри-Гри  извелся в  поисках возможности помочь Этьену.  Но  придумать
что-нибудь дельное не удавалось.
     И  тогда Джаннина предложила -  она переведет в тюремную лавку те 200
лир, которые получила как "маленькую компенсацию за большие беспокойства".
При этом поставит Кертнера в известность, что эти деньги были выплачены ей
ошибочно.
     Конечно,  здесь был  риск,  она могла вызвать подозрение у  цензора -
агента полиции,  следящего за их перепиской. Но Джаннина рискнула, и через
несколько дней капо гвардиа сообщил заключенному 2722,  что на его лицевой
счет поступили 200 лир из какой-то торговой конторы в Милане.


                                    79

     Кертнер больше, чем его товарищи по камере, страдал от холода. Как бы
согреться? Ах, если бы он мог надеть вторую пару шерстяных носков, если бы
в камере волшебно появилась жаровня с углями -  скальдино!  В холодные дни
осени  и  зимы  он  часто  вспоминал свою  миланскую контору;  там  у  его
письменного стола -  батарея центрального отопления.  Всего две секции, но
для итальянской зимы хватало.  Он с наслаждением ласкал бы сейчас пальцами
горячее железо. Единственный и скоротечный источник тепла в камере - миска
с супом.  Можно греть пальцы, держа в руках миску, но чем дольше ты будешь
греться,  тем больше остынет суп.  Были бы деньги - можно бы чаще покупать
свечи: тоже мерцающий источник тепла. Иногда Бруно удавалось доставать для
Кертнера горячую воду из  котельной;  она не  годится для питья,  но можно
сделать ножную ванночку.
     И  в  самые  холодные дни  Кертнер занятий не  прерывал.  Камера ј  2
занималась на ходу! Ученики безостановочно ходили вереницей, завернувшись,
по примеру учителя, в полосатые серо-коричневые одеяла.
     Газетные  новости  тоже  становились  темой  занятия.  Кертнер  делал
доклады  о  международном  положении,   опираясь  на  те  сведения,  какие
удавалось черпать в  воскресных иллюстрированных фашистских газетах,  и на
сведения,  какие  просачивались из  других камер.  Особенно много новостей
политического характера сообщали Кертнеру уголовники.
     7 июля 1937 года японцы вторглись в Китай.  Едва взошло солнце,  орды
японцев,   размахивающих  саблями,   хлынули  через  мост   Марко  Поло  и
устремились в  глубь  территории  Китая.  Все  это  называлось  "китайский
инцидент".  И  Кертнер посвятил ему  занятие,  поделился своими китайскими
впечатлениями.
     Тюремщик "Примо  всегда  прав"  подходил и  со  злорадством показывал
газету сквозь решетку.  Заголовки,  набранные крупным шрифтом,  кричали об
очередной  победе  фашистов  в   Испании.   У  этого  Примо  нет  большего
удовольствия,   чем  сообщать  заключенному  2722  огорчительные  новости,
причинять ему неприятности,  мстить за старую обиду. Бруно уверял, что нет
более  мстительных и  злопамятных людей,  чем  уроженцы  Сардинии.  Ходили
слухи,  что  сын  тюремщика "Примо всегда прав"  воюет  в  батальоне имени
Гарибальди,  у Луиджи Лонго,  ушел из дома,  прокляв отца, и тот озлобился
еще больше.
     Кертнер подумал не только о негодяе Примо,  который дежурит сегодня и
так портит ему жизнь.  Он подумал обо всем сословии тюремщиков.  Среди них
попадаются не  такие уж  плохие люди,  например Карузо.  Но вся эта толпа,
вооруженная пудовой связкой ключей,  существует для того,  чтобы отравлять
жизнь ему и его товарищам.
     Из  периодической печати  политическим  разрешали  без  купюр  читать
только  воскресные иллюстрированные приложения "Доменика  дель  коррьере",
"Трибуна  иллюстрата",  а  также  "Коррьере ди  пикколи",  выпускаемое для
детей. Остальные газеты и журналы подвергались тюремной цензуре: отдельные
материалы, а иногда и целые полосы замазывали черной краской.
     Грязные  фашистские  листки  упоминали  о  России  редко.   Обо  всем
знаменательном,  что там происходило, в частности о воздушных перелетах, о
завоевании Северного полюса, писали скупо.
     Но в  одном из номеров "Доменика дель коррьере" неожиданно напечатали
отрывки  из  дневника Папанина,  который  он  вел  на  Северном полюсе,  и
перепечатали его радиограмму "Двести дней на  льдине".  Кто знает,  почему
фашистская газета  решилась  это  напечатать?  Польстилась на  арктическую
экзотику? Или вспомнила, как русские спасали экспедицию Нобиле на Северный
полюс?
     На  Этьена произвели сильное впечатление записи о  прилежных занятиях
четырех зимовщиков на льдине.

     "24 июня. Женя начал преподавать мне и Эрнесту метеорологию".
     "19 сентября. Петр Петрович изучает английский язык.
     Он решил каждый день заниматься языком один час".
     "Работаем не меньше пятнадцати часов в сутки, засыпаем как убитые".
     "Каждый  из  этих  двухсот  дней  был  заполнен непрерывными научными
наблюдениями.  Работая по  12,  16  часов в  сутки,  мы  не заметили,  как
пролетело время".

     Этьен даже разволновался,  прочитав эти записи.. Так вот где средство
самозащиты! Заниматься, работать, чтобы не заметить, как прошло время!
     Откуда было знать полярнику Ширшову,  что это он  убедил заключенного
2722  в  необходимости заняться языком?  Этьен  твердо  решил  последовать
примеру соотечественника, далекого и незнакомого Петра Петровича, который,
сидя  на  дрейфующей льдине,  изучает где-то  на  околице Северного полюса
английский язык.
     С удивительной отчетливостью Этьен вдруг вспомнил,  как заполнял свою
анкету  много  лет  назад,  когда  его   в   первый   раз   пригласили   в
разведуправление.  Пожалуй, он был излишне строг к себе, когда, отвечая на
вопрос о  знании  языков,  написал  в  анкете:  "французский  -  свободно,
немецкий  -  слабее,  английский - слабо".  А сегодня он мог бы по совести
написать:  "французский,  немецкий,  итальянский - свободно,  английский -
почти  свободно,  испанский  -  слабо".  Вот  он  и решил,  пока память не
отказала,  приняться за испанский.  Зачем же оставаться полузнайкой, каким
он  чувствовал  себя  в  своих  поездках  за Пиренеи - и в Барселоне,  и в
Севилье?  Даже если ему никогда  не  придется  побывать  в  Испании,  язык
пригодится.
     Как  раз  недавно Джаннине удалось продать еще  кое-что из  его вещей
(тогда было еще что продавать),  и он надеялся,  что дирекция разрешит ему
выписать словарь,  грамматику,  а  также "Дон Кихот" Сервантеса и  его  же
"Назидательные новеллы" - конечно, на испанском языке.
     Директор и  в  самом деле дал согласие,  и Этьен с острым нетерпением
ждал прибытия испанской посылки с книжного склада в Болонье. Когда же в их
камеру явится долгожданный собеседник Миг