ми Кертнера. Прошу
извинить за это краткое и печальное изложение дела.

                                               С коммунистическим приветом
                                                Аїлїьїбїиїнїо (Бїрїуїнїо).

     Прилагаю записку Кертнера в  надежде,  что  она  будет  доставлена по
назначению".

     "Тусенька,  податель сего Бруно был со  мной в  заключении в  течение
нескольких лет.  Он парень верный,  я  питаю к нему полное доверие.  Кроме
этой записки я  дал ему поручение рассказать все,  и  ты его,  несомненно,
поймешь.  Меня все больше беспокоит здоровье Старика.  Иногда мне кажется,
что я его больше не увижу. Целую маму и тебя, моя родная дочурка.

                                                        Тївїоїйї оїтїеїц".


                                    91

     Накануне раздался телефонный звонок.  Незнакомый мужской голос  долго
извинялся за беспокойство,  а потом предупредил Джаннину, что хочет видеть
ее по важному делу. При этом он назвался старым знакомым.
     - Вы меня не помните?  -  спросил незнакомый синьор, входя назавтра в
контору.
     - Что-то не припоминаю... Может быть... Нет, не могу вспомнить.
     - Ну как же,  я ваш старый знакомый.  Присутствовал при обыске. Когда
потрошили вашего хозяина.
     - Вы,  очевидно,  хотели сказать -  бывшего хозяина?  Я  уже три года
служу у синьора Паганьоло. Бывший компаньон Кертнера.
     - Вот Кертнер-то меня и интересует. И прошу вас мне помочь.
     Он предъявил Джаннине бумагу, та успела разобрать, что бумага из Рима
и что перед ней агент тайной полиции.  Она сделала вид, что содержанием не
интересуется,  и  вернула бумагу с  такой  быстротой,  словно та  обжигала
пальцы.
     Государственный преступник    Конрад   Кертнер   подал   прошение   о
помиловании.  Снова возникла необходимость установить  его  действительную
национальность.  И долг синьорины - сообщить властям все,  что она знает о
личности Кертнера.  Учреждение,  в котором имеет честь служить  ее  старый
знакомый,  по-прежнему  подозревает,  что  имя  и  национальность  бывшего
совладельца  "Эврики"  фальшивые.  Синьорина  должна  точно   знать,   чем
занимался  ее  бывший  хозяин,  должна  помнить  людей,  с которыми он был
связан,  и знать его почту - куда он отправлял письма, пакеты и от кого их
получал.  Когда  Кертнера  помилуют  и  освободят,  будет  поздно  все это
выяснять.  Мы  рискуем  так  и  не  узнать,   кто   угрожал   безопасности
государства,  интересам нации,  кто водил за нос самого министра, которого
назначил  дуче,  утвердил  на  высоком  посту  король  Виктор-Эммануил,  а
благословил папа римский.
     - Прошу синьорину сказать мне все с полной откровенностью, как своему
старшему брату.
     - Кертнер по национальности австриец.  Я в этом уверена так же, как в
том, что мы с вами - христиане!
     - Откуда синьорина знает?
     - Не  раз  ходила к  австрийскому консулу.  Получала там  паспорт для
бывшего  хозяина,  относила паспорт  в  квестуру,  чтобы  продлить вид  на
жительство.  И всегда бумаги Кертнера оформлялись в консульстве быстро. Не
раз консул передавал через меня привет герру Кертнеру. Уверена, что консул
давно и хорошо знал моего бывшего патрона... Вам этого достаточно?
     - Предположим на минуту.
     - Есть  еще  примета,  которая убедила меня,  что  бывший  господин -
австриец.
     - Что за примета?
     - В  первые  месяцы  моей  службы  герр  Кертнер  редко  называл меня
синьориной.  Он часто оговаривался и  называл меня "фрейлейн"...  Знаю еще
одну примету, - добавила Джаннина шепотом.
     - Слушаю, - старый знакомый подался вперед и тоже перешел на шепот.
     - Мой бывший патрон часто напевал вальсы Штрауса.
     При  этом  Джаннина стала беззаботно и  игриво напевать вальс "Сказки
венского леса".
     Старый  знакомый сделал  строгое лицо.  Кажется,  нахальная и  хитрая
синьорина  позволяет  себе  над   ним  посмеиваться.   Куда  девалась  его
вкрадчивая любезность! Он взял жесткий тон:
     - Вижу, вы хотите остаться на старой позиции и придерживаетесь старой
линии  поведения.  Значит,  наша  героическая  эра,  начавшаяся  в  тысяча
девятьсот двадцать втором году,  вас  ничему не  научила?  Вы  защищаетесь
недурно,  не признались ни в чем.  Но смотрите,  синьорина Эспозито,  ваше
досье не закрыто...
     - Досье? Я и слова такого не слышала...
     - ...и вы по-прежнему на подозрении.
     - Такой обиды святая троица вам не простит.
     Джаннина выглядела слегка испуганной. Всем своим видом она вопрошала:
"Разве я  стану  подвергать себя  опасности и  выгораживать своего бывшего
патрона?"
     - Три года назад с вами обошлись очень мягко.  Могло быть хуже.  Одна
красивая синьорина за  такую же  вину отправилась на пять лет в  тюрьму...
Пришлось напомнить той синьорине, что интересы нации нельзя продавать даже
за самые красивые платья, за бриллианты самой чистой воды.
     - Да как вы смеете мне это говорить?  -  Джаннина стукнула ладонью по
столу.  -  Кто,  как  не  мой  отчим,  помог  защитить интересы нации?  Он
расплатился жизнью за свою мягкотелость.  И будто вы не знаете про грязный
обман  того  учреждения,  в  котором  вы  имеете  честь  служить.  Палачи!
Провокаторы! Чтоб им черти на том свете смолы не пожалели!
     - На вашем месте я был бы осторожнее в выражениях...
     - Вам уже не терпится на меня донести?
     Старый  знакомый  помолчал,  затем  взглянул  в  книжечку  и  спросил
вкрадчиво:
     - Не  помнит ли синьорина среди клиентов "Эврики" человека по фамилии
Редер?  Немец,  высокого роста,  с  широкими плечами,  блондин с рыжеватым
оттенком, едва заметный шрам на лбу.
     Джаннина ответила, что из людей со шрамом, которые ходили в "Эврику",
она помнит только старенького почтальона Доменико,  но он низенький,  и  у
него шрам на шее, и, кажется, бедняги уже нет в живых...
     Старый  знакомый сделал  вид,  что  не  заметил  издевательского тона
синьорины, и спросил с той же деловитостью следователя:
     - Ваш патрон часто встречался с иностранцами?
     - Встречался.  Он и сам за границей бывал - в Германии, в Испании. Но
здесь,  в Милане,  Кертнер встречался с итальянскими коммерсантами.  Он не
любил ходить по  ресторанам.  Увлекался только оперой,  часто ходил в  "Ла
Скала". Несколько раз ездил на спектакли в Геную.
     - В Геную? - старый знакомый насторожился.
     - Это  когда  в  "Карло  Феличе"  пел  Джильи.  Бывший  патрон  очень
гордился,  что  его  родная Вена  дала миру столько гениальных музыкантов.
Синьор, наверное, знает, кого патрон имел в виду?
     - Я  предпочитаю  итальянскую музыку,  -  недовольно  буркнул  старый
знакомый и после паузы спросил:  -  Кертнер получал почту из многих стран.
Из России письма тоже приходили?
     - Ящик для писем в  нашем бюро на ключ не закрывался.  Обычно я  сама
вынимала почту. Но писем из России никогда не было.
     - Не подводит ли на этот раз синьорину ее хорошая память?
     - Дело  в  том,  что  маленький Ливио,  брат  моего  жениха,  собирал
почтовые марки.  Он много раз напоминал мне про марки для коллекции.  Чаще
всего  я  отклеивала для  Ливио  немецкие,  австрийские,  испанские марки.
Приходили технические журналы из Берлина, из Гамбурга, из Праги.
     - Из какого города шла испанская почта? Не от республиканцев?
     - Нет,  из Бургоса, из Севильи, а также из испанского Марокко. Дело в
том,  что "Эврика" публиковала в испанской печати рекламные объявления.  А
потом  какое-то  министерство генерала Франко  купило какие-то  патенты на
какие-то  приспособления для  каких-то  самолетов.  Знаю,  что за  патенты
"Эврика" получила большие деньги.  Все суммы поступали через банк.  Синьор
легко  может  проверить,  когда  и  сколько песет  получила фирма за  свои
патенты.  У "Эврики" были текущие счета в "Банко ди Рома",  в казначействе
Ломбардии. В вашем тайном учреждении все это знают.
     Старый знакомый недовольно пожевал губами,  затем спросил вне  всякой
связи с предыдущим вопросом:
     - А  почему  синьорина  поддерживала переписку  с  Кертнером?  Важный
государственный преступник!  Вы же не маленькая и должны понимать, как это
легкомысленно.  Поверьте мне,  как старому знакомому. В конце концов может
пострадать репутация молодой итальянки,  к тому же хорошенькой.  -  Старый
знакомый молниеносно наклеил на  лицо улыбку,  но  тут же  провел рукой по
лицу,  как бы стерев эту улыбку, и повысил голос: - Честная синьорина, тем
более если у  нее есть жених,  не должна интересоваться другими мужчинами.
Это  я  вам  говорю как  старший брат.  Тем  более,  если  этот  мужчина -
иностранец и занимается всякими нечистыми делами.
     - У меня не было никаких мотивов для  переписки  с  бывшим  патроном,
кроме  тех,  которые  изестны  властям.  По  поручению синьора Паганьоло я
распродавала гардероб и другое имущество его бывшего компаньона.  Вы  были
при обыске и видели опись.  Комиссар полиции насильно всучил мне эту опись
после обыска.  Забыли,  как я отказывалась?  А  он  на  меня  орал.  Потом
потребовал  от меня расписку.  А теперь,  спустя три года,  являетесь вы и
снова на меня орете...
     - Если я  повысил голос,  то это вышло непроизвольно.  Очень сожалею,
синьорина, что вы...
     - Или вы хотите,  чтобы я прослыла воровкой?!  -  запальчиво перебила
Джаннина. - Герр Кертнер отчисляет мне солидный процент с каждой проданной
вещи.  И отдельно платит за отправку посылок с продуктами.  На рождество и
на пасху.  По-моему,  господние праздники -  для всех людей. Даже для тех,
кто сидит в тюрьме. Или вы, синьор, не ходите в церковь?
     - Я редко пропускаю воскресную службу, а в большие праздники...
     - Так  вот,  в  большие праздники наш  король находит нужным улучшать
питание  осужденных,  -  снова  перебила  Джаннина.  -  Акт  христианского
милосердия! Мой бывший патрон тоже католик.
     - Католик?
     - Да,  как-то у  нас об этом зашла речь.  В  церковь он,  правда,  не
ходил, во всяком случае, я его в церкви не видела. Но к верующим относился
с почтением.  Уважал мои религиозные чувства.  Знал наизусть много молитв.
Не пропускал ни одного исполнения "Реквиема" Верди или Моцарта.  Мог спеть
с  начала до  конца "Аве Мария".  Вы  помните,  кто  написал эту  молитву?
Кажется, Шуберт?
     Старый знакомый  помолчал,  переспросил  зачем-то  насчет "Реквиема",
пошептал в задумчивости, будто сам молился, потом достал карандаш и что-то
записал в свою книжечку.
     - Много вещей бывшего патрона еще не продано?
     - Все ценные вещи проданы. Остались мелочи.
     Она  принесла  старую  опись  и  показала ее.  Опись  была  скреплена
подписью полицейского комиссара и печатью.
     - Даже при желании здесь ничего нельзя утаить.
     - За сколько продали пишущую машинку?
     - Тысяча сто лир.
     Именно эта сумма была в свое время указана в письме,  отправленном ею
в тюрьму.
     На   лице  старого  знакомого  отразилось  мимолетное  разочарование,
которое он не успел скрыть.  Он хотел поймать синьорину,  но цифра названа
правильно.
     - Уж не подозреваете ли вы, что я неверно указала выручку?
     - Что вы, что вы. Разве я мог подумать, что такая синьорина...
     - Тогда почему вы придираетесь?  - Джаннина старалась выглядеть очень
рассерженной. - Мои комиссионные по пишущей машинке составили всего двести
лир.  А вы знаете,  сколько с ней было мороки?  Я что,  нанялась таскать в
руках эту чертову машинку? Уже давно научились делать портативные машинки,
а  в  нашей  конторе был  старый,  тяжелый ундервуд.  Так  и  грыжу нажить
недолго.   Навсегда  останешься  бездетной!  Два  раза  пришлось  нанимать
таксомотор.  Не думайте,  что мне за это уплатили отдельно! Как бы не так!
Не думайте,  что австриец совершил большое благодеяние и осчастливил меня.
Хотя сами понимаете,  -  Джаннина сбавила тон, - что двести лир для меня -
тоже деньги.
     - Вскоре Кертнер выйдет на волю. Очевидно, до того как его вышлют, он
появится здесь.  Полагаю, он поблагодарит синьорину за то, что она усердно
выполняла  свои  обязанности.   Так  и   быть,   назовем  эти  обязанности
служебными... - он захихикал.
     - Ваши дурацкие намеки оставьте при себе.  Пользуетесь тем,  что меня
некому защитить? Что мой жених, раненный в Испании и награжденный орденом,
теперь снова воюет там,  командует взводом "суперардити"?  Нечего сказать,
"старший брат"!  Не  позавидую вашей младшей сестре!  А  какие у  меня еще
обязанности,   кроме  служебных?   -   Теперь  Джаннина  и  в  самом  деле
разозлилась. Она приложила ладони к пылающим щекам, знала, что покраснела.
- Каждая итальянка,  которая ходит в церковь и исповедуется, сделала бы на
моем  месте  то  же  самое.  Падре Лучано учил  меня,  что  милосердие для
настоящей  католички  обязательно,   независимо  от  чьих-то  политических
взглядов.  А я, кстати, не очень-то разбираюсь в вашей политике. Вы плохой
католик!  Настоящий католик не обидел бы одинокую синьорину. Это все равно
что икону украсть...
     Старый знакомый уже  не  рад был своему намеку,  зря затеял разговор.
Недоставало, чтобы синьорина еще устроила сейчас истерику!
     Но она сумела взять себя в руки и продолжала спокойно:
     - Могу вас  заверить,  что  у  меня нет  никакого желания увидеться с
Кертнером после того,  как король его помилует. Тем более, если он в самом
деле виноват и  если его  появление в  Милане вызовет вздорные подозрения,
подобные тем,  какие привели вас  ко  мне.  Двух сольдо не  стоят все ваши
извинения за беспокойство.
     - Что значит -  нет желания увидеть Кертнера? - сразу оживился старый
знакомый.  -  Напротив,  обязательно его  повидайте!  И  может,  в  минуту
откровенности или в минуту слабости,  -  поверьте,  иногда эти два понятия
близко сходятся!  -  преступник, движимый доверием к вам, и откроет что-то
новое для нас с вами.
     - Клянусь на распятии,  если я узнаю о нем что-то новое, чего не знаю
сейчас и  не  знала прежде,  я  не  стану этого от  вас скрывать.  Клянусь
терновым венцом Христа!
     "Клятва меня ни к чему не обязывает,  - озорно подумала Джаннина. - Я
и  так все знаю о  Кертнере и ничего нового узнать не смогу.  Какое же тут
клятвопреступление?.."
     - Вот теперь вы говорите,  как настоящая патриотка! - Старый знакомый
натянуто улыбнулся;  хорошо, что набожная католичка дала ему такую клятву.
- Мне особенно приятно слышать эти слова из уст хорошенькой женщины.
     Старый знакомый еще раз извинился за беспокойство и распрощался. Едва
за ним закрылась дверь, Джаннина негромко, но с удовольствием рассмеялась.
Когда она так смеялась, казалось - чем-то поперхнулась.


                                    92

     Еще  за  несколько дней  до  того,  как  истек  срок,  Этьен  не  мог
представить себе, что выживет и сохранит рассудок, если его не освободят в
обусловленный законом и гарантированный амнистиями день.
     Но  его по-прежнему держат в  зарешеченной клетке,  и  он по-прежнему
жив. .
     "Проклинаю каждый день!"
     Где найти силы,  чтобы пережить одиночное заключение,  которое нельзя
больше измерять ни днями,  ни неделями -  никак?  Скорее забыть о призраке
свободы,  который неслышными шагами прошел мимо его камеры.  Какой же  это
ангел-освободитель?  Старый тюремщик!  Снова и снова грохочет он засовами,
трижды в день скребет железным прутом по всем решеткам -  не перепилены? -
повертывает  ключи  в  скрипучих  замках,  подсматривает глазом  сыщика  в
"спиончино".   И   нет   силы,   которая  может  разлучить  стерегущего  и
стерегомого.
     Зачем его перевели в одиночку и почему не освобождают? Для того чтобы
заключенные не узнали о  грубом нарушении закона.  На прогулке он теперь в
полном одиночестве,  а  водят его в тюремный двор по пустынным коридорам и
лестницам.  Да  и  не  каждый день  он  теперь выходит на  прогулку,  чаще
отказывается,  чего  не  бывало прежде.  После  прогулки в  тюремном дворе
одиночество еще мучительнее.
     Он прямо-таки с  ужасом возвращался к  себе в  одиночку,  безразлично
оглядывался вокруг,  а  камера встречала его предметами,  на которые тошно
смотреть, они уже не вызывали никаких мыслей, никаких впечатлений.
     Безразлично смотрел он на паутину в углу потолка. "Паук в этой камере
- главный,  а  я  -  только муха,  попавшая к нему в паутину.  Из меня уже
выпиты все соки,  от меня осталась одна оболочка, это я чернею пятнышком в
паутине..."
     Ясно,  что  освобождать его в  ближайшее время не  собираются.  Какой
вероломной оказалась недавняя радость!
     "Наивный младенец!  Поверил  в  силу  фашистской законности!  И  ведь
сколько уже  отсидел.  Казалось бы,  пора мне  получше изучить противника.
Бруно  был   прав  в   своей  подозрительности.   -   Он   содрогнулся  от
предположения:  -  Может,  отменили обе  амнистии,  и  я  буду  сидеть все
двенадцать лет?.."
     Истерзанный ожиданием, он потребовал свидания с капо диретторе. Никто
из администрации долго не являлся на вызовы,  наконец пришел капо гвардиа.
С  капо гвардиа Кертнер разговаривать не стал,  снова потребовал встречи с
капо диретторе, в противном случае начнет голодовку.
     Холодные глаза директора не предвещали ничего хорошего. Он равнодушно
погладил морщинистый череп и  сообщил,  что Кертнер задержан по требованию
главного прокурора.  Последний пункт приговора Особого трибунала не  может
быть выполнен:  неясно, куда высылать арестанта, отбывшего наказание. Дело
Конрада  Кертнера  возвращено в  ОВРА,  и  дальнейшая судьба  заключенного
зависит  уже  не  от  тюремной администрации,  не  от  суда,  даже  не  от
министерства юстиции,  но  только от ОВРА.  Капо диретторе должен огорчить
узника 2722:  лиц, злостно вредящих фашистскому режиму, итальянская тайная
полиция имеет право держать в тюрьме бессрочно.
     - Все  дело в  том,  что Австрия отказалась признать Конрада Кертнера
своим гражданином.  Куда вас  выслать,  если национальность по-прежнему не
выяснена?  А  отпустить на  все четыре стороны -  нарушить решение Особого
трибунала.
     - Засадить  в  тюрьму  моя  сомнительная национальность трибуналу  не
помешала. А выпустить на свободу после заключения - мешает.
     Капо диретторе раздраженно помахал рукой перед своим лицом -  признак
крайнего раздражения.
     - Полагаю, что, если бы у Италии была общая граница с Россией, вопрос
о  вашей высылке решился бы  проще,  -  Джордано недобро усмехнулся.  -  А
сейчас...  - Он вновь разогнал рукой несуществующий табачный дым и добавил
жестко:  -  Я  с  вами,  Кертнер,  знаком почти три  года,  давно за  вами
наблюдаю,  уверен,  что вы -  человек семейный. И не понимаю - как это вас
бросили в  Кастельфранко на  произвол судьбы  и  почему  никто  о  вас  не
заботится?
     - Вы делаете все,  чтобы об иностранце,  сидящем у  вас в тюрьме,  не
могли заботиться.
     - Должен  признаться  откровенно,  -  Джордано  пропустил  мимо  ушей
реплику Кертнера,  -  в Италии о своих секретных агентах, попавших в беду,
заботятся значительно лучше.
     - Охотно верю,  но  я  слишком далек от  этой среды.  Если бы  я  был
секретным агентом,  обо мне наверняка позаботились бы. Кстати, вот вам еще
одно доказательство того, что я не тот, за кого вы меня принимаете.
     Этьен  вернулся в  камеру  подавленный и  в  последующие дни  пытался
сознательно потерять счет суткам -  такова была мера его отчаяния.  Но  он
так  долго  и  ревниво вел  прежде  устный  счет  календарю и  так  сильна
оказалась эта  тюремная привычка,  что ему не  сразу удалось разминуться с
календарем и кануть в безвременье, хотя в одиночке ничто не помогает вести
такую статистику - ни газеты, ни отрывные календари, ни театральные афиши.
     Прежде постоянные занятия,  жадный интерес к событиям в мире помогали
ему расходовать бесполезные массы времени.  А сейчас он не знал,  от какой
даты  его  отделяют все  пятницы,  вторники,  воскресенья,  все  страстные
недели,  троицы и новые