в. Для его же,
сэра Рихарда, пользы, кстати говоря.
   - Эльрик.
   Голос Элидора вывел меня из состояния мрачной задумчивости. Эльф протянул
мне четыре коротких меча и выпрямился.
   - Вроде бы как все. С этими-то что делать? - Он кивнул на трупы.
   - За борт.
   Де Шотэ передернуло.
   Опять я промахнулся! Скажите мне, разве так живут?
   Мы высадились на берег неподалеку от деревушки, расположившейся  как  раз
возле Восточного моста. Деревушка была процветающая. Дома, по большей части,
каменные. Коровник в каждом дворе - свой, а не общий, на  задах,  как  здесь
принято. Церковь на холме  стоит.  Улицы  чистенькие.  Дети  сытые.  Женщины
толстые. Это и неудивительно - возле мостов самая торговля и есть. Но видеть
тем не менее  приятно.  Заходить  в  деревню,  правда,  как-то  не  хочется.
Гарнизон в ней стоит - пошлину взимает за проезд по мосту с  товарами.  А  с
нашими эльфо-шефангскими мордами солдатне да священникам на глаза  лучше  не
попадаться.
   Однако выбирать не приходится.
   Оглядели мы друг друга. Капюшоны поглубже  надвинули.  Плечи  расправили.
Пошли.
   Дерьмо! На здешнем постоялом дворе действительно нашлось четверо лошадок,
которые вполне устраивали нас.  Во  всяком  случае  какое-то  время  они  бы
протянули. Но мерзавец-хозяин, решивший почему-то,  что  близость  гарнизона
позволяет ему изгаляться над мирными прохожими, заломил такую цену, что  она
грозила поглотить все наши трофеи, да еще и жалованье за три дня, которое мы
так и не получили. (Не с сэра Рихарда же его требовать,  в  самом  деле!)  А
ведь нам предстояло еще и менять этих  лошадей,  с  некоторой  доплатой,  на
свежих.
   Сим торговался.  Я  курил,  чувствуя,  как  лицо  стягивается  в  гримасу
высокомерной отстраненности. Поотвык я уже от этого, а  ведь  не  так  давно
любимое выражение лица было. Элидор рядышком сидел и смотрел на торг  ничуть
не благожелательнее. Де Шотэ пальцами по столу барабанил. Видать,  неприятно
было, что и его к нашей компании приписывают. Я понимаю. Сам жутко не  люблю
торговаться (Восток - исключение. Там  торг  -  это  искусство,  а  здесь  -
признание своей неплатежеспособности).
   - Я согласен взять эту груду железа  в  обмен  на  четырех  лошадей.  Всю
груду. И это мое последнее слово. - Хозяин тяжело вздохнул  и  вытер  лысину
той же тряпкой, которой протирал глиняные тарелки.
   - Но, почтеннейший, вы же понимаете... - снова завел свое гоббер.
   Элидор вздохнул и посмотрел на меня:
   - "Улыбнешься?"
   - Придется.
   - Что значит, "улыбнуться"?  -  Палатин  посмотрел  на  нас  с  некоторым
интересом. - Речь идет об этом чудовищном свойстве вашей расы, милорд?
   Его только здесь не хватало!
   - Да. Мы не можем себе позволить...
   - Достаточно. - Де Шотэ поднял руку. - Не продолжайте. - Он снял с пальца
великолепный золотой перстень с  крупным  алмазом.  Явно  эннэмской  работы,
только там умеют делать такие вещи. - Это на лошадей. Я  полагаю,  он  стоит
достаточно, чтобы не испытывать осложнений всю дорогу.
   Ну и ну! Какие-то доли секунды я  еще  колебался.  Все-таки  не  очень-то
любезно с нашей стороны втянуть палатина в неприятности, да еще  за  его  же
деньги. Потом перстень принял:
   - Благодарю вас...
   И тут же гот вновь прервал меня:
   - Не стоит. Не пристало императору, даже шефанго, унижать себя грабежом и
обиранием трупов.
   Благодарность застыла в горле, превращаясь в рычание, которое я  поспешно
задавил, не дав вырваться. Специально или нет, но сэр Рихард  построил  свою
фразу так, что возразить на нее  было  нечего.  Грабить,  действительно,  не
пристало, в этом он очень и очень прав. Насчет же обирания трупов можно было
бы что-нибудь сказать, но объяснять такие  вещи  смешно  и  долго.  А  самое
отвратительное - эта оговорка "даже шефанго". Шефанго -  устоявшийся  символ
всей мерзости этого мира.
   Справившись с желанием швырнуть перстень в породистое  лицо  де  Шотэ,  я
отправился к Симу.
   - Соглашайся. Едем отсюда.
   И уже когда нам оседлали лошадей, вскакивая в  седло,  я  зацепил  крючок
маски, сверкнув палатину самым ослепительным своим оскалом.  Из  деревни  мы
выехали, поддерживая гота в три  пары  рук.  А  извинения  с  моей  стороны,
кажется, не слишком растрогали его. Тем не менее требовать  сатисфакции  сэр
Рихард не стал. Руки пачкать не захотел, надо думать. Ну и правильно.
   У меня совсем нет желания его убивать.

Готская империя. Дорога на Граас

   И снова они мчались вперед. Снова пылила  дорога,  и  грохотали  копытами
лошади, вытягивая длинные стройные шеи. И Элидор готов был скакать  сутками,
не покидая седла, но у лошадей был предел сил, и эльфу приходилось  мириться
с этим.
   Сроки поджимали. Выходили все сроки, если уж на то пошло.  Но  дело  было
даже не в том, чтобы доставить в Аквитон палатина. Там, в  Аквитоне,  должна
была ждать их Кина.
   Должна была.

   Нам в преданьях заказана была судьба на крови
   И число струн на грифах -
   Количество стрел в колчанах.
   Там еще было что-то о вечной
   И юной, как Небо, любви.
   Но с теченьем веков
   Даже сталь превращается в прах

   И молча подгонял коня Эльрик.
   Кина.
   А дурные предчувствия не  желали  оформляться  во  что-то  конкретное.  И
радовало это - потому что пока  предчувствия  остаются  всего  лишь  неясной
тенью,   значит,   ничего   еще   не   случилось.   И   томило,   выматывало
неопределенностью. Уж лучше случилось  бы  что-нибудь,  право  слово.  КОГДА
что-то случается, можно что-то делать. А так... Так остается только ждать. И
гнать коней. Вперед. Вперед. В Аквитон.
   Кина...

   И когда ты поймешь от Судьбы
   Можно ждать лишь пинки,
   Ничего не поделать.
   И как бы ты пальцы ни гнул,
   Не поймешь, отчего менестрели
   В бессилье ломают клинки.
   Отчего воин в гневе
   Рвет с лютни восьмую струну.

   Сим ныл не переставая. Заверял  молчаливых  своих  спутников,  что  скоро
разучится ходить пешком. Утверждал, что его тошнит при одном  только  запахе
конского пота. Грозился, что скоро начнет убивать лошадей просто за то,  что
они лошади.
   - Бер-рсерком буду! - рычал половинчик, когда Эльрик  перекидывал  его  с
седла на седло. - Как четыре ноги увижу - накинусь и  зар-режу.  Или...  Или
при виде подковы... Да! Буду бить все, что двигается. А еще...
   Шефанго хлопал его коня по крупу. Легкий  половинчик  уносился  вперед  и
продолжал орать дороге перед собой:
   - Ух, как я зол! Кр-ругом вр-раги!  Лошадь  -  вр-раг  гоббера!  Седло  -
ор-рудие пытки! Кругом ненор-рмальные!!!
   Сэр Рихард снисходительно кривился, слушая  эти  вопли.  И  молча  скакал
позади Сима, но впереди Эльрика и Элидора.
   Император  начал  понимать,  как  чувствовал   себя   эльф,   когда   они
путешествовали в компании холлморка. Скрытая, но  почти  физически  ощутимая
неприязнь. И сделать  ничего  нельзя.  Тогда  нельзя  было  потому,  что  не
хотелось связываться с Князем. Сейчас  нельзя,  потому,  что  палатин  нужен
ордену живым. Да к тому же за что его убивать, в самом деле?
   По чести говоря, Эльрик привык к горячей нелюбви людей.  На  Материке  не
так много находилось безумцев, способных относиться к шефанго как к  обычным
разумным существам. Боялись - да. Ненавидели - и это случалось.  Избегали  -
само собой. Слишком уж чужды были жители империи. Для всех чужды,  даже  для
бессмертных эльфов.
   Жуткие лица. Непонятные обычаи. Вера... Вера в  Темного  Бога,  в  Тарсе.
Вера проклятых.
   Только с пренебрежением  не  приходилось  сталкиваться  никогда.  За  все
бесконечные тысячелетия - ни разу. Страх и ненависть  были  привычны.  Может
быть, даже льстили. В конце концов,  в  том,  что  тебя  боятся,  есть  своя
прелесть. Правда, очень уж  это  утомительно.  Встречались  люди  достаточно
смелые, чтобы не бояться, и даже люди  достаточно  разумные,  чтобы  понять,
сколько  выгоды  сулит  близкое  знакомство   с   бессмертным,   практически
непобедимым чудовищем.
   Друзья были...
   А пренебрежение... Если честно, то не пренебрежение даже, а  презрение  -
высокомерный взгляд, снисходительная улыбка, чуть брезгливая  гримаса  -  де
Шотэ был первым, кто осмелился на такое. Первым, кто всерьез мог  помыслить,
что такое возможно.
   И ничего нельзя было сделать.
   Эльрик  смотрел  иногда  на  хрупкого,  крошечного  по  сравнению  с  ним
человека. Смотрел и думал, что одного удара достаточно, чтобы  смять  тонкие
кости. Выбить жизнь из усталого, старческого тела. Шею свернуть.
   Нельзя.
   И не за что.
   Но покуда походка легка и печатает шаг
   Непечатную брань всем тем, кто нас недооценил,
   Менестрель кует меч по рецептам
   Из собственных вычурных саг,
   И играя на лютне, боец набирается сил.
   Воспитание.  Правильное  воспитание  дворянина,  военного,   аристократа.
Одного из пяти палатинов - людей,  на  которых  держится  империя.  Человек,
близкий к императору, воин и рыцарь. Он живет по своим законам и  ждет,  что
по этим же законам будут жить другие.
   Эльрик помнил себя таким. Конечно, представления Анго и Готской империи о
том, как должно жить воину и дворянину, разнились,  и  довольно  сильно.  Но
есть понятия, неизменные для всех времен и для всех народов.
   К  сожалению,  именно  они  чаще  всего  не  выдерживают  столкновения  с
действительностью.
   И глупо было обращать  внимание  на  старика,  всю  жизнь  прожившего  за
кисейной пеленой своих  странных  представлений  о  мире.  Представлений  не
всегда реальных, навязанных  воспитанием  и  силой  собственного  характера.
Глупо было давать волю старой,  привычной  уже  озлобленности  на  смертных,
трусливых, невежественных, самонадеянных... жалких. Глупо было.
   Только вот не привык император  к  презрению,  Сам  редко  позволял  себе
презирать кого-то. И уж тем более не позволил  бы  никому  отнестись  так  к
себе.
   Раньше не позволил бы...
   А дороги разлетались из-под копыт несущихся лошадей.
   Богата дорогами Готская империя. Хорошие ухоженные тракты,  оставшиеся  с
тех времен, когда мир еще не знал Нолрэ Анласа,  пересекались  проселками  с
глубокими колеями, накатанными множеством тяжелых повозок. Выбегали и  снова
скрывались в лесу узкие  тропинки.  Разделялись  и  сами  тракты,  вытягивая
длинные щупальца к большим городам.
   Из Грааса дорога уходила на юг, к белокаменному, славному своими дворцами
и храмами Лану.
   На юг. В Аквитон. Мимо Тальезы. И время еще было. В обрез, но оставалось,
главное, поспешить - на исходе июнь, и куплены свежие лошади, и  всего  одна
опасность впереди, но плевать на опасности...
   Из Грааса дорога  уходила  на  север.  К  деревянному,  чуть  сумрачному,
полному морской свежести и холодного дыхания океана Гемфри.
   И рвануло сердце так, что взвыть захотелось от неожиданной и резкой боли.
   Или радости?
   Гемфри - это Десятиградье. Это города на  берегу  Северного  океана.  Это
море, любимое, страстно любимое, соленое, безбрежное,  вечно  живущее  море.
И...
   Навигация еще в разгаре.
   Черные дарки империи стоят в портах Десятиградья.
   Черные дарки.
   Они не заходят в Гемфри - слишком далеко этот город от  морских  торговых
путей, через него идут караваны из Готской империи, с Великих Западных  гор,
из баронств, Венедии, Аквитона и Румии.
   Только шефанго не ходят туда. Нечего им там делать.
   Эльрик приезжал в Гемфри. Часто. Очень часто. Потому что там было море.
   И потому что там не было шефанго. Страшно было встретиться с ними...
   Боялся жалости. Знал ведь, что будут жалеть,  стыдливо  мяться,  отводить
глаза, тщательно избегать в  разговоре  той  темы,  на  которую  этот  самый
разговор обязательно будет скатываться. Так или иначе, но будет.
   Боялся себя самого. Тоска по дому - слишком страшная вещь, чтобы шутить с
ней подобным образом.
   Боялся...
   Да, просто боялся.
   Но сейчас все изменилось. Все изменилось настолько, что дорога из  Грааса
на  север  показалась  каким-то  мистическим  подарком  судьбы.  Зовом   она
показалась. И все  померкло  перед  сумасшедшим,  но  таким  близким,  таким
реальным видением черной ладьи, уходящей под зеленым парусом  на  север.  На
Анго. Домой...
   Две недели пути до Гемфри.
   Еще дня два - стиснув зубы, вымучивая улыбки, отвечая на  расспросы  -  в
гостях у Лукаса.  Всего  два  дня.  Лукас  поймет,  он  не  обидится.  А  не
задержаться совсем было бы свинством. А потом - в Квириллу. В порт. И...
   И все!
   И к акулам все неясности с грядущей войной,  к  акулам  мелочные  людские
заботы, к акулам их проблемы, их грызню, их смешные великие дела. И не будет
дела до Человеческой ненависти и страха. До презрения Человеческого. До гота
этого, отдельно взятого, который утомил уже до озверения...
   - Забавно получается, не находишь? - Сим  вошел  без  стука  и  с  ногами
забрался на стул. - То нам  на  север  нужно  было,  а  вы  с  Киной  на  юг
собирались. А теперь - наоборот.
   Эльрик промолчал. О чем, собственно, говорить? Все идет, как шло. Завтрак
в его комнате. Мрачноватое хамство Элидора.  Трепотня  Сима.  Только  вместо
веселой, как утреннее солнышко, Кины высокомерное молчание сэра  Рихарда.  А
так... все как всегда...
   - Элидор говорит, что дальше мы и без тебя вполне справимся. -  Гоббер  с
хозяйственным видом  покопался  в  накрытых  крышечками  блюдах.  -  Правда,
Элидор?
   - Ты меня уже спиной чуешь? - брюзгливо  поинтересовался  эльф,  входя  в
комнату, - Доброе утро, Ваше Величество. Входите,  сэр  Рихард.  Вы  с  нами
первый раз в гостинице.  Спешу  предупредить,  у  нас,  знаете  ли,  принято
завтракать в покоях императора. А что правда-то?
   - Ты бы, Сим, молчал  да  кушал,  -  хмуро  посоветовал  Эльрик.  Гоббер,
открывший было рот, тут же его закрыл. Открыл снова,  но  только  для  того,
чтобы засунуть кусок хлеба с сыром и начать молча жевать.
   Шефанго  рассеянно  поковырялся  в  тарелке.  Отодвинул  ее  и   закурил,
проигнорировав насмешливо-удивленный взгляд Элидора.
   А после завтрака они оседлали лошадей и выехали из Грааса.
   На юг.
   Между Аквитоном и Гемфри словно натянулись струны,  сросшиеся  с  сердцем
императора.  Натянулись.  До  звона.  До  стона.  До   крика   болезненного.
Истончились от напряжения, как серебряные нити паутины, и... Не рвались.
   Грохотали копытами лошади. Пылила дорога. Светило неяркое солнце, бликами
рассыпаясь от начищенных доспехов.
   Впереди только одна опасность.
   Плевать на опасности.
   А позади - все дальше и дальше - дом.
   Все дальше и дальше.
   Зачем?!
   Есть понятия "хочу" и "надо", но есть еще понятие "должно".

***

   День. Ночь. День. Ночь. И снова  день.  Уже  совсем  недалеко  до  Весты.
Усталый, но непобежденный весело  матерится  Сим.  Молчит  Элидор,  подгоняя
лошадь. Черная стена отчуждения выросла вокруг Эльрика. И сэр  Рихард  молча
сидит в седле, отощавший, весь уже прозрачный от усталости. Старик  держится
исключительно на собственном безграничном самолюбии.
   На гордости держится.
   Правильно. Только так и нужно.

***

   Давно, очень давно  и  очень  далеко  от  наезженных  трактов  Опаленного
запада, в Великих Степях, что  раскинулись  к  востоку  и  югу  от  лесистой
Венедии, собиралась в поход Орда. И дивились любопытные, как дети, и гордые,
как истинные воины,  степняки  на  страшного  чужака,  ручного  демона  хана
Тэмира.
   Демон явился из непроглядной ночи,  как  и  положено  демонам.  Явился  и
остался надолго, что им вообще-то не свойственно. Демон умел убивать - и это
было правильно. Но он очень мало знал, что было странно. Демон заплетал свои
белые волосы в длинную косу, как положено воинам. А еще демон почти не  умел
ездить верхом.
   Да, в Степи знали людей, которые не  умели  сутками  не  покидать  седла.
Людей, которые валились с ног от усталости после каких-нибудь  десяти  часов
непрерывной скачки.  Людей,  которые,  научившись  направлять  коня  ногами,
считали это верхом мастерства и гордились жалким своим умением. Но  в  Степи
не встречали людей, которые вообще не знают, как .сидеть в седле. И  уж  тем
более не знали в Степи  таких  демонов.  Хотя,  если  разобраться,  кто  их,
демонов, вообще знает? Эльрик помнил... Вспоминал...
   Он стал сотником раньше, чем выучился управляться с норовистыми, злобными
лошадьми. У Тэмир-хана были хорошие кони. Не лохматенькие коротышки, которых
почему-то принято считать степными лошадьми. Нет.  Тэмир  любил  гульрамских
кобыл, и барадские лошади  нравились  невозмутимому  степному  лошаднику.  И
сипангских скакунов, божественных золотистых скакунов, с черными  глазами  и
тонкими белыми гривами, ценил хан. Это он научил принца - тогда еще принца -
понимать  и  любить  лошадей.  Загадочных,  хитрых,  умных  и   злопамятных.
Прекрасных и быстрых. Укрощенных, но остающихся неукротимыми.
   И прятал улыбку вежливый степняк, когда после долгого  перехода  падал  с
седла его сотник. Уже сотник. Но еще не человек. Демон?
   Отворачивался хан деликатно, пока ковылял  тот  к  своей  юрте.  А  потом
посылал туда наложниц, которые приводили
   Эльрика в чувство, разминая затекшие до окаменения мускулы.
   А на следующий день - снова вперед.
   - Ты умрешь в седле, - улыбался Тэмир-хан. Одними  глазами  улыбался,  но
завораживающе тепло освещала эта  улыбка  скуластое,  словно  вырезанное  из
темного дерева лицо. - Ты умрешь в седле, но не скажешь,  что  тебе  трудно.
Демоны все такие?
   - Я не демон.
   - Да, знаю. Ты говорил. Но там, на юге, жирные сурки,  осевшие  на  своих
полях, считают демонами нас. Мы тоже говорим, что мы не демоны... Кто  прав?
И мы, и они. Ты - демон. И имя твое похоже на имя демона. Эль-Рих. Жаль, что
вас так мало. Твой народ в море и мой народ в Степи, мы воины, и  мы  демоны
для всех других.
   - Мой народ погряз в войне, хан.
   - Война - это жизнь. Ты говоришь  "гратт  геррс"  -  это  значит  славной
войны. И это значит - долгой жизни, верно?
   - Откуда ты знаешь?
   - Я знаю много. А чего не знаю я,  знают  шаманы.  Когда-нибудь  Эль-Рих,
когда-нибудь уже после моей смерти и смерти внуков моих  внуков  и  даже  их
правнуков, но будет так, что народы воинов встретятся в одной славной войне.
Мы будем драться вместе. В вашем языке есть такие слова?
   - Да. Но случится такое, разве что если ты пройдешь через Материк от моря
до моря.
   - Почему нет?
   - Действительно. Почему нет?
   Топот копыт. Пыль. Солнце. Звенят, раздирая душу, натянутые между Севером
и Югом струны. А на губы наползает улыбка. Поневоле наползает.
   "Действительно, почему нет?"
   Умер давно Тэмир-хан. Так давно умер, что и память о нем должна  была  бы
умереть. Но помнят Потрясателя Мира.  Помнят  и  чтят.  А  где-то  помнят  и
боятся. Его жизнь действительно была войной. И до самой смерти считали  хана
демоном, предводителем демонов...
   До смерти.
   После смерти его стали считать Богом войны.
   Еще Барух, через много-много веков после смерти Потрясателя,  рассказывал
Трессе страшные легенды. И говорил,  что,  если  потревожить  дремлющий  дух
чудовища, грянет над Миром новая война. Война, равной которой еще не было.
   "Как же... - Эльрик смотрел на покачивающегося в седле, стиснувшего  зубы
палатина  с  искренним  уважением,  которое,  правда,  ничуть  не   смягчало
неприязни, - ...не было равной!  Очередной  конец  света,  только  и  всего.
Неужели и вправду потревожили, дремлющий дух? Это было бы славно".

***

   Чувство опасности.
   Глухая стена леса.
   А память не отпускает еще, манит бескрайними просторами Великой Степи...
   Эльрик поднял голову, прислушиваясь. Впереди, шагах в пятистах,  там,  за
плавным поворотом ухоженной дороги, ждали их десять... Тварей.
   Снова Твари?
   Кажется, здесь их называли Бесами.
   А еще там был некто... Император затруднился с ходу  определить,  что  за
существо таилось в засаде, в сопровождении десятка чудищ. Вроде как гном. Но
даже сумасшедшие гномы не стали