гда у Эфы такого разворота плеч...
   - Не сейчас, Легенда.
   - О Владыка... - эльфийка как стояла, покачиваясь правда, но ведь  стояла
же, так и села на сухую хвою.
   Голос. Голос мужской. И лицо. Жуткое лицо, не закрытое краем юкколя.
   Очень захотелось вновь упасть в обморок, но не получалось  никак.  Кто-то
толкнул под локоть, аккуратно. Острые уши, огромные глаза. Сотто:
   - На, выпей. И не трогай его пока. Эфа умерла.
   Легенда машинально сделала глоток из плоской  деревянной  чаши.  Жидкость
была кисловатой. Как запах молодой листвы.
   Странно. Разве может быть вкус у запаха?
   Или запах у вкуса?
   - Тебе приснится сказка, - прошептал над ухом хрипловатый голосок  сотто.
- И проснешься ты только с рассветом. Ладно?
   Кажется, Легенда кивнула, прежде  чем  откинуться  на  неожиданно  мягкие
корни.
   А может быть, и нет.
   Но сказка ей и вправду приснилась.

***

   "Ты все-таки сделал это,  командор.  Ты  заставил  меня  вспомнить..."  -
Тонкие пальцы медлят, прежде чем закрыть глаза мертвому.
   Медлят.
   Медлят.
   Нет. На Ямах Собаки  нет  такого  обычая.  И  у  орков  тоже  нет.  Пусть
остается, как есть. За стывший луч в янтаре. Капли смолы на свежем древесном
срезе.
   Глупая  смерть.  Но  смерть  вообще  не  бывает  умной.  Особенно  смерть
бессмертного.
   Больно. Слишком неожиданно и страшно все случилось.
   Больно.
   Слишком много воспоминаний. Сразу.
   Горячий комок, свинец, расплавленный в горле. Вдохни глубоко. Считай  про
себя. До сотни. До тысячи. До сотен тысяч. Но не смей поддаться боли.
   Йорик, командир... командор.

***

   "Гончая" ушла в дальний поиск.
   Ее возвращение стало сенсацией.
   Пространственная аномалия найдена и исследована...
   Потери? Да. Были потери.
   И легенды складывались все время, пока ждали возвращения корабля.
   Полно, да ждали ли?
   Когда вышли все сроки, мало кто продолжал верить, что "Гончая"  вернется.
А ведь поди ж ты, вернулась. "На честном слове и на одном крыле", как пелось
в какой-то старой, очень старой песне.
   Командор Хасг, Йорик Хасг... сэр Йорик Хасг.
   Возвращение крейсера - его заслуга. Его последнее "Невозможного нет".
   Легендарный корабль. Легендарный командор.
   Легендарный девиз.
   Помнится, когда-то казавшийся странным, потом сумасшедшим, потом... потом
глупым. А потом - единственно верной истиной.
   "Невозможного нет".
   Память  вернулась,  и  слишком  многое  нужно   осмыслить.   А   главное,
привыкнуть, смириться с тем, что Йорик погиб. Кем он успел  стать  для  Эфы,
этот желтоглазый орк-полукровка?
   Эфа тоже мертва.
   Почему же так больно?
   - Больно. - Маленький и остроухий,  глаза  светятся  даже  сейчас,  днем.
Садится рядом. Кладет шершавую лапку на руку застывшего над трупом  шефанго.
- Больно. Твоя женщина спит. Твой друг мертв. Пойдем с нами.
   - Куда? - Язык ворочается с трудом. Еще не хватало сейчас забыть  здешние
наречия... Стоило вспоминать десятки языков своего  мира,  чтобы  разучиться
говорить в этом. - Зачем?
   - Наша очередь  рассказывать.  Пойдем.  О  нем  позаботятся.  -  Шершавая
коричневая лапка. Шершавый, отдающий кедровым  запахом  голос.  -  Пойдем  с
нами. - И совсем тихо, тише, чем ветер, зацепившийся за хвоинки:
   - Даже Большие Деревья плачут, когда им больно.

***

   Просторная поляна. Высоченный кедр в центре.  Ночь.  И  непонятно,  когда
успело стемнеть.
   - У вашей богини, - чуть поскрипывает  тонкий  голосок,  -  есть  ступка.
Каменная ступка и каменный пестик. Каждое  новолуние  толчет  она  в  ступке
белый порошок. Звездный свет, дыхание снега, запах цветов, крики птиц -  она
смешивает все это,  превращает  в  пыль.  А  ветер  подхватывает  пылинки  и
разносит их по всему миру. Когда  рождаются  дети,  с  первым  криком  своим
вдыхают они этот ветер. Когда проклевывается семя, в солнечных  лучах  ловит
оно частицы волшебной пыльцы.  Когда  из  куколки  вылупляется  бабочка,  на
крылья ей ложится чудесный узор...
   - Не бывает живой воды. - Собственный голос неожиданно хриплый.  Жестяной
какой-то. - Не бывает.
   - Воды не бывает, - соглашается сотто. - А пыльца есть. Если коснуться ею
глаз слепого, он прозреет. Если присыпать ею рану, она  затянется.  Если  из
мертвого тела еще не  ушло  тепло  жизни,  оно  оживет.  Душа  вернется.  Мы
сохраним тело твоего друга, пока ты не достанешь пыльцу.
   - Но Сорхе... Она сама хотела смерти Йорика. Разве я смогу уговорить ее?
   - Сможешь. - Зеленые глаза угасают на мгновение. - Если ты хочешь  спасти
своего друга, ты сумеешь.
   "Ты сумеешь..."
   Ему бы такую уверенность. Почему все и  всегда  уверены  в  том,  что  он
сможет, у него получится, его не остановить...
   Стоп. Откуда это? Чужие мысли, чужая усталая злость.
   Йорик. Конечно, это его. Командор Хасг. Он как раз и жил с этим,  с  этой
всеобщей убежденностью в его непобедимости.
   - Что это были за твари? Те, которые в тумане?
   Мутно-косноязычно. Но трудно почему-то вернуть себе способность управлять
словами. А сотто молчит. И ночь молчит. Даже птиц не слышно.  Даже  ветер  и
тот перестал шуметь и ворочаться в кронах.
   - Большую Гору охраняют девять сомнений, - произносит  наконец  скрипучий
голосок. - Вы столкнулись  с  первым.  Это  мутные  мороки.  -  Сухая  лапка
поднимается, предупреждая слова. - Мы сказали бы вам, поверь, если бы  знали
сами. Но Лес давно не видел их. Так давно, что только самые большие  деревья
сохранили воспоминания. - И растерянно:
   - Мы спешили. Мы хотели помочь.
   Почему-то не кажется странным, и смешным не кажется это "хотели  помочь".
Хрупкие малыши сотто.
   - Эти мутные, они посылают видения. Зачем?  Что  случается  с  теми,  кто
верит?
   - Они становятся птицей. Ушедших хватает морокам надолго. В вас есть  то,
чего нет больше ни в ком: любовь,  страсть,  желание.  Мы  слушаем,  деревья
помнят, а мороки - пожирают. Ты хорошо сделал, что убил своего друга,  того,
который похож на оживший камень. Ты его спас.
   Тэмор?
   "Ты убил своего друга..."
   - Я убил? - Да кончится ли когда-нибудь эта проклятая ночь?  Свет  нужен.
Свет! Режущая ясность, холод утра, блеск небесный. - Я убил Тэмора?
   - Ты спас его. А твой командир спас  тебя.  Больше  всего  мороки  боятся
вашей, человеческой злости.
   Злости там хватало с избытком. В те короткие секунды боя. Проблеск  стали
в туманной  мгле.  Дрожащая  кисея  шарахается,  ползет  клочьями,  окружает
снова...
   Ярость командора. А потом - Эфы. Нет. Не Эфы уже. Эфа умерла.
   - В тебе слишком много мыслей, - чуть укоризненно замечает сотто. - И все
они перепутались. День будет. День всегда приходит.  А  сейчас  ночь.  Ночью
люди спят. И ты тоже должен заснуть.
   "Какой, к акулам, сон?"
   Мысли не то что перепутались, они еще и выталкивают  друг  друга,  норовя
поудобнее расположиться в наспех завоеванном  мозгу.  Память...  да,  еще  и
память. И она препирается сейчас с воспоминаниями Эфы.  И  остатки,  останки
девочки-убийцы не  спешат  исчезнуть,  даже  разложиться  не  спешат,  чтобы
смердеть себе спокойно, не дергаясь.
   Не пристало мертвым дергаться. Темное  небо  чашкой  опрокинутой,  звезды
подрагивают, ветер мягкой лапой  огладил  лицо.  "День  будет.  День  всегда
приходит". А ночью люди спят.

***

   Тринадцать лет. В четырнадцать  на  Ямах  Собаки  ты  стал  бы  считаться
взрослым. Это дает право носить оружие. Ходить в боевые походы.  Командовать
дружиной.
   Но пока - тринадцать.
   А отец обещал на день рождения эсминец.
   В других государствах иначе. Там взрослеют долго, так долго, что многие к
совершеннолетию умудряются уже и детьми обзавестись. Это ж подумать только -
в восемнадцать лет тебя признают человеком. Воином признают. А до этого кто?
Ребенок?
   По их законам эсминец тебе еще долго не полагался бы. Глупые люди. Совсем
глупые. Никак не могут понять, что шефанго к  четырнадцати  годам  проживают
без  малого  половину  срока,  отпущенного  смертным.   Шесть   десятилетий.
Шестьдесят навигаций. За это время кто угодно взрослым станет.
   "Гончей" бредили тогда все мальчишки. Да и девчонки, если уж на то пошло.
Песни на мнемокристаллах заигрывали до полной потери звучания. В  голову  не
приходило,  что  песни  эти  писались  на  "Гончей"  и  для  "Гончей",   что
легендарность корабля не  повод  еще  для  того,  чтобы  считать  их  музыку
полноправно своей.
   Вечер. Вся семья за ужином.
   К ужину положено  переодеваться,  и  тебе  -  Трессе  этот  обычай  очень
нравится. А вот  тебе  -  Эльрику  он  поперек  глотки.  Ну  какая  разница,
спустишься ты в столовую в джинсах или в смокинге? Да никакой! И  вообще,  в
джинсах удобнее.
   Но стоит взглянуть на затянутого в белоснежный костюм отца, на маму  -  в
изысканном туалете, и поневоле бредешь переодеваться.
   -  Если  ты  боевой  командир,  -  мамины  губы  недовольно  подрагивают,
поблескивают клыки, - тебе не пристало писать стихи. И уж тем более музыку.
   - Да ну? - У отца голос благодушно-насмешливый.  -  А  я  вот  припоминаю
одного скальда, что навигаций пятьсот назад прославился своими  набегами  на
Морскую Империю. И чем тебе ранды тогда не угодили?
   - Шефанго другое дело. - Мама всегда придерживалась убеждения, что для Ям
Собаки законы не писаны. - К  тому  же  наши  скальды  и  их,  с  позволения
сказать, поэты...
   - Шовинистка, - усмехается отец. - Он толковый  командир,  этот  Хасг.  И
стихи у него очень неплохие. Когда мы с ним ходили на "Красотке"...  Помнишь
еще ту  войну,  смешанные  экипажи,  десантные  группы  из  людей  на  наших
кораблях...
   А у тебя сердце замирает.  Оказывается,  отец,  твой  отец,  обыкновенный
владетельный  конунг,  знает  Йорика  Хасга.  Лично  знает.   Больше   того,
легендарный командор "Гончей" командовал человеческим отрядом  на  отцовской
"Красотке"!
   Расспросить! Обязательно расспросить поподробнее.  Только  не  при  маме.
Мама вообще не любит орков.

***

   Маготехника. Основа основ твоего мира. А душа к ней не лежит почему-то.
   Нет, ты с удовольствием разбираешься в устройствах  управления.  Ты  брал
призы на соревнованиях малых кораблей. Наставники утверждают, что  ты  пилот
божьей милостью.
   Может быть, это действительно так.
   Но почему из оружия милее всего стальные клинки?
   Ты стреляешь из скорчера. Из легкого плазменного ружья. Да и из тяжелого,
но  это  только  под  отцовским  присмотром.  Игольчатый  бластер,   оружие,
считающееся самым сложным в обращении, становится любимым именно потому, что
сложно. Что из него действительно нужно уметь стрелять.
   Но сталь, холодная, тяжелая, нелепая...
   Хорошо, что в Империи свято чтят традиции. Хорошо,  что  любое  поколение
готово сняться и уйти в иные миры, в миры, где не будет места ничему,  кроме
деревянных  дарков,   стальных   мечей,   неповоротливых   арбалетов.   Твоя
привязанность к архаике вызывает удивление, но не насмешки.
   Мама довольна. И совсем не  обязательно  вспоминать  случайно  услышанный
спор отца и мамы:
   - Зачем ты приучила девчонку к старому оружию?
   - Начинать занятия нужно, как только ребенок встанет на ноги.  Но  нельзя
же давать младенцу скорчер!
   - Во-первых, учить с младенчества положено мальчиков...
   - А девочки, по-твоему, могут только вышивать крестиком?
   - Не утрируй, Хильда.  Кроме  того,  есть  модели  оружия,  разработанные
специально для...
   - Для нынешних балбесов, которые не знают, чем готская  шпага  отличается
от эннэмского кончара? Из этих новых  плазмоганов,  -  мама  произносит  это
слово с ужасающим  венедско-аквитонским  акцентом,  -  может  стрелять  даже
безрукий слепец. Тресса должна знать, что такое настоящее оружие.
   - Но мы живем во времена...
   - Меч остается мечом в любые времена. Все. Тема закрыта.
   Ах, папа, папа. Такой сильный. И строгий. И совершенно не умеющий спорить
с собственной женой.
   Тринадцать лет. Странный возраст. Ты еще не взрослый, но уже не  ребенок.
И  редко  когда  проходят  ночи  без  какой-нибудь  из  девушек-рабынь,   но
по-прежнему строго следит мама, чисто ли вымыты у тебя уши.
   Убивать еще не доводилось. Положа руку на сердце, ты понимаешь, что  вряд
ли придется, во всяком случае  не  в  ближайшем  будущем.  И  сладкая  тайна
первого убийства манит. Завораживает. Только вот - "если не знаешь,  за  что
убить стоящего перед  тобой,  -  не  убивай".  Второй,  предпоследний  закон
Империи.  И  уже  несколько  поколений  шефанго  живут,  так  и  не   познав
наслаждения настоящего боя. Некого убивать.
   Не за что.
   Потому и рвутся в космос. Может быть, там?
   Но  "там"  последняя  война  отгремела  задолго   до   твоего   рождения.
Захваченная  планетная  система  была  честно  поделена,  а  больше   никого
разумного во Вселенной пока не встретилось...

***

   Наубивался вдосталь.
   Наубивалась.
   Откуда же взялась эта сумасшедшая девчонка?  Эфа.  На  удивление  сильная
личность. Достаточно сильная,  чтобы  вытеснить  тебя,  потерявшего  память,
потерявшегося, потерянного... Сплошные потери и  внутри  пустота  с  редкими
проблесками воспоминаний-сомнений.
   Шефанго, не знающая о том, что не всем своим желаниям стоит  потакать,  -
это Эфа.
   Жажда убийства, превратившаяся в смысл жизни, - это Эфа.
   Ребенок душой, ребенок с силой, знанием и навыками опытного бойца  -  это
Эфа.
   Страшное же дело!
   Сознавая свою исключительность, по-детски  не  желая,  чтобы  мир  вокруг
менялся, по-шефангски упрямо она властвовала  над  телом,  настоящий  хозяин
которого...
   Тоже  хозяин!  Одно  слово,  что  настоящий.  Запинали  в  угол,  плевком
перешибли... Кого обманывать-то? Себя разве что. Ведь не  из  пустого  места
появилась девочка-убийца, Разящая, Смерть в руках барбакитов. Не из пустого.
   Только есть ли смысл сейчас каяться? Да и каяться-то не  в  чем.  Желание
убивать  взяло  верх  над  умением  владеть  собой.  Желание  обрело  плоть.
Превратилось в личность. В живого человека. Ты прятался там, в  глубине,  ты
не рвался на свободу. Чего уж там, ты был доволен своим положением. Как  бык
племенной. Эфа выпускала тебя, когда ее тело, ваше на двоих тело, в  котором
она была главной, требовало любви. А ты старался.
   Она убивала. - Ты... ты был машиной для соитий.
   Наследный конунг, Эльрик Тресса де Фокс.
   - Смешно.

***

   Другое странно. Страшно. Страх и страсть, и странность - слова разные,  А
чувства смешиваются.
   Мутные  мороки,  пожирающие  желания...  Значит,  любовь...  или  похоть?
Змейка-браслет холодит запястье.
   Были такие демоны, суккубы. Были и, может быть, есть.  Только  не  здесь.
Здесь  -  мутные  мороки.  Миляги.  Тэмор   увидел   женщину,   огромную   и
страхолюдную, как он сам. Увидел и пошел к ней, позабыв обо всем, обо  всех.
Безоглядно пошел.
   Легенда тоже видела. Только мужчину. Эльфа.
   Йорик...
   Нехорошо это, наверное, подглядывать за чужими видениями. Свинство, прямо
скажем, беспардонное. Но что делать, если уж увиделось, если подарок сотто -
не простой подарок. Оберег, охранил, развеял дурман, а заодно открыл то, что
видели остальные.
   А Йорик? Он увидел Эфу. Вот так-то, девонька.
   Но ты напрягись, ты вспомни, наследный конунг,  Эльрик  Тресса  де  Фокс,
вспомни Разящую за несколько минут до  скоропостижной  ее  смерти.  Помнишь?
Нет? Может быть, лучше женщиной стать для, так сказать, большего  слияния  с
образом?
   Помнишь ты все.
   Что там увидела Эфа, прежде  чем  раскаленным  железом  обжег  деревянный
браслет?
   Келья Судира наложилась на просторный двор родового замка. А  небо  Степи
голубело над белым пламенем снегов. И сам Хозяин...  Бывает  же  такое.  Под
большим впечатлением была Разящая от учителя своего...
   Врешь ты все, наследный конунг.
   Ведь образ Судира заколебался и растаял. Как ветром его унесло.  И  замок
дрожал плохо сделанной иллюзией. И стены кельи расплывались.  А  вот  сотник
твой... Эфы сотник, командор Хасг, Янтарноокий - эльфы его так называли. Вот
кто тебе улыбнулся-хмыкнул под небом Степным, над снегами северными.
   Смешно тебе, шефанго?
   Смешно.
   Пока ты мужчина. Пока можешь  смеяться,  потому  что  мир  твоей  женской
ипостаси - просто картинка. Пока мертва Эфа...
   Впрочем, Эфа кончилась. Ее не будет больше. Зато осталась Тресса.
   Слишком гремучая смесь получается. Все  здесь  -  и  детское  преклонение
перед живой легендой, и любому  возрасту  свойственное  уважение  к  умелому
бойцу, трепет  перед  командиром,  и  вполне  такая  взрослая,  Эфе  умершей
непонятная, поскольку Эфа взрослой  никогда  не  была,  влюбленность-любовь.
Смешное короткое слово.

***

   Спит наследный конунг Эльрик Тресса де  Фокс.  Мохнатым  покрывалом  ночи
укутан Лес.  Молча,  почти  невидимый,  сидит  под  стволом  могучего  кедра
одинокий большеглазый дух. Смотрит на звезды.
   Большим Деревьям жить легче, чем людям. И  духам  Больших  Деревьев  жить
легче, чем людям. И звездам - легче. И богам.
   Но почему же так хочется иногда самому стать человеком?
   Может быть, потому, что "легче" не значит "лучше"?
   Может быть.

5. И ПЛАВНЫЙ ПЕРЕХОД НА ЛИЧНОСТИ

Легенда

   Только имя и осталось. Астандо. Как звон ледяного колокола.  Мне  многого
жаль было, и дома родного,  и  мамы  с  отцом,  и  ни  с  чем  не  сравнимой
уверенности в собственном будущем. В настоящем, кстати, тоже.
   Безопасности айнодорской не хватало. Благостности нашей. И спокойствия.
   Но Астандо - это как рана. Незаживающая.
   Ведь не первая любовь. Для других, для тех, кто со стороны смотрит, -  не
первая. А для меня?
   Дома проще было. Жили от всей души, пели,  любили,  смеялись  и  плакали.
Чувств не скрывали. Не от кого было скрывать и незачем.
   Любовь - значит любовь. Это и была любовь.
   Зрелая и осознанная. И впору уже было думать о том,  чтобы  освятить  наш
союз  перед  лицом  Светлого  Владыки.  Не  песни  под  звездным  небом,  не
романтические свидания лунными ночами,  не  восторженные  ожоги  поцелуев  -
любовь. Все вместе и  что-то  еще,  сверх.  Свыше.  От  самой  Двуликой,  ею
отданное-данное, подаренное каждому из людей, да не каждым открытое.
   Только имя осталось.
   Астандо.
   А в эту ночь он мне приснился. И снова мы останавливали коней  на  опушке
соснового леса. Снова к морю спускался пологий склон, а прозрачные, даже  на
вид теплые волны лениво ласкали берег. Я слышала свой голос, я тогдашняя,  а
я нынешняя кричала: "Не надо!"
   Бесполезно кричала. Бессмысленно и беспомощно.
   - Пойдем купаться!
   - Иди. Я догоню. Коней только расседлаю.
   Мягкая трава под ноги. Земля пружинит под ногами,  подталкивает  в  босые
пятки, не то бежишь, не то летишь, вниз или в небо? К морю. К ровному  шуму.
К шепчущему рокоту.
   - Далеко не заплывай. - Голос за спиной.
   Ха! Не бывает далеко для тех, кто  вырос  на  берегу.  Легенда  из  Замка
Прибоя.
   И обнимает море. Плещет в лицо, покачивает, толкает ласково в грудь.
   Далеко не заплывай. Скажешь тоже, Астандо!
   Я нынешняя хочу проснуться. Я не хочу видеть, знать не  хочу,  верить  не
хочу в то, что случится потом. Потом, когда морские волны
   Вспенятся,  закручиваясь  в  темный  водоворот.  Когда   холодная   сила,
жестокая, безликая сила потянет в горько-соленое горло воронки.
   Я хочу проснуться.
   И я просыпаюсь. Чтобы увидеть каменистый берег и человека  в  черно-белых
одеждах.
   - Не вставай, дитя мое. Подожди братьев, они отнесут тебя в обитель.
   Я просыпаюсь.

   Легенда открыла глаза и какое-то время лежала молча. Смотрела на  тяжелые
лапы кедра, застящие утреннее небо. На небо смотрела.
   Было зябко и хотелось плакать, но плакать удел слабых. А сны - это просто
сны. И не важно, что приснился Астандо в первый раз за полтора десятка  лет.
Вообще ничего не важно. Главное, что она, Легенда, еще жива. А  все  другие,
все другие погибли. Что сказал  ей  сотто  перед  тем,  как  наслать  сонный
дур