Наталья ИГНАТОВА
    ЭЛЬРИК ДЕ ФОКС I-III

    ЗМЕЯ В ТЕНИ ОРЛА
    ЧУЖАЯ ВОЙНА
    СКАЗКА О ЛЮБВИ



    Наталья ИГНАТОВА
    ЭЛЬРИК ДЕ ФОКС
    ЗМЕЯ В ТЕНИ ОРЛА



1. ДЕТСКИЕ ИГРЫ

   Полшага вперед.  Короткий  выдох.  Узкий  разрез  поперек  горла,  быстро
набухающий кровью. Тот, который набегал сзади, лишь  всхлипывает  изумленно,
когда узкое кривое лезвие вспарывает его узорный  кафтан,  широкий  шелковый
пояс, рубаху, кожу,  брюшные  мышцы.  Всхлипывает,  выронив  оружие.  Руками
пытается удержать упругие сизые змеи собственных потрохов. Миг  -  и  голова
его со стуком катится по каменному полу.
   Эфа сквозь зубы втянула пахнущий ужасом воздух. Удар в живот был  лишним.
Гуляму можно было просто отрубить башку...
   Но времени на раздумья не оставалось. Дурной человеческий страх звал  ее.
Он клубился под  низкими  каменными  сводами,  метался  от  стены  к  стене,
вздрагивал в неровном огне светильников. Люди еще не  поняли  этого  страха.
Они осознают его, когда увидят...
   Тяжелая занавесь. Душный запах благовоний.
   Женская часть дома.
   В просторной низкой комнате Эфа насчитала десяток женщин. Две, совсем еще
девчонки, не спали.  Сидели  на  широком  ложе,  прижавшись  друг  к  другу.
Шептались о чем-то.
   Тихо прошелестел метательный нож. Эфа ждала, раздувая  ноздри.  Смотрела,
как молча заваливается  убитая  девочка.  Как  расширяются  обморочно  глаза
второй, еще не понявшей, что случилось, но знающей, каким-то  убогим  шестым
человеческим чувством знающей, что случившееся ужасно.
   Сейчас закричит...
   Эфа  метнула  второй  нож.  Вздохнула  глубоко.  Оставшиеся  женщины   не
проснулись. И никогда больше не проснутся.
   Это не жены еще. Наложницы.
   Дальше! Дальше!
   Узкий коридор. Четыре тени, метнувшиеся навстречу. Убивать этих  четверых
было интереснее, чем женщин. Радостнее. Хотя приятнее всего убивать  солдат.
Настоящих солдат. Которые  умеют  драться.  Умеют  защищать  свои  никчемные
жизни.
   Она смерчем прошлась по следующей зале. Считала машинально: одна, вторая,
третья... седьмая... десятая...
   Должно быть одиннадцать. И ребенок. Мальчик. Тот, ради  которого  и  было
все затеяно.
   Эфа остановилась. Вытерла клинки о край узорчатого  шелкового  покрывала.
Бросила сабли в ножны. В доме было тихо.
   Она скользнула вдоль стены к высоким двустворчатым дверям.  Прислушалась.
Толстое дерево плохо пропускало звуки, но страх клубился  там,  в  небольшой
комнате. Там еще были живые.
   Эфа улыбнулась и распахнула двери.
   Старуха с длинным ножом, метнувшаяся  к  ней,  как  бешеная  кошка,  была
просто нелепа.
   Эфа аккуратно перехватила сухую жилистую руку. Вывернула.  Нож  с  глухим
стуком упал на покрытый коврами пол. Хрупкий старушечий позвоночник хрустнул
на подставленном колене.
   Забавная бабка. Вот, значит, какая она, одиннадцатая жена. А где пацан?
   Мальчишка обнаружился под грудой одеял и подушек. Он лежал, свернувшись в
комок, и дрожал от страха. Что ж, это было понятно. В  три  года  ты  можешь
либо дрожать, либо рыдать от ужаса  и  пачкать  штаны.  А  сердце  у  щенка,
наверное, вкусное. Эфа покачала на ладони длинный узкий  кинжал.  Посмотрела
задумчиво в черные, полные ужаса глаза мальчишки. Развернулась  и  вышла  из
комнаты.
   В помещении для наложниц она вспорола грудь  первой  убитой  ею  девочки.
Вырезала сердце. Побрела дальше, откусывая от сочащейся кровью  добычи,  как
от персика. За городской стеной ее ждали. Верные люди. И верные кони. Она не
сделала того, зачем пришла сюда. Что ж, пусть это сделает кто-нибудь другой.
А сейчас нужен завершающий, обязательный штрих.
   С сожалением проглотив последний кусок, Эфа  облизала  пальцы,  разыскала
чистый лист хорошей сипангской бумаги, чернильницу и стило.  Приятно,  когда
хозяин дома не чужд грамоте и все необходимое хранит под рукой.
   Вязь букв бежала по бумаге. Узорчатая, вычурная вязь.  Буковки  цеплялись
одна за другую, извивали хвосты, протягивали соседкам  ручки-закорючки,  но,
хоть убей, не получались они такими, как должно. Прихотливые  извивы  словно
разрубались летящими прямыми. Эфа давно отчаялась научить  собственные  руки
каноническому письму. Читается - и ладно.
   Она  присыпала  бумагу  песком.  Дала  высохнуть  чернилам.   Встряхнула.
Перечитала:
   "Слишком много женщин. Слишком мало охраны. Скучно. Я приду в другой раз.
Берегите щенка".
   Покривила губы. Снова макнула перо в чернильницу и вывела, на сей раз  не
принуждая руку вырисовывать заковыристые буковки. Вывела, как высекла саблей
по мягкой глине, на языке, здесь неведомом: EFA.
   Язык-то неведом, а вот это короткое слово было известно многим.
   Уже ребячась, она сложила лист, прошла в спальню хозяина. Сунула  записку
в  зубы  мертвецу  и  аккуратно  подвязала  ему  челюсть.   Веселиться   так
веселиться. Все неприятности будут потом!
   И все-таки почему же она не убила этого сопляка?

***

   - Ну что, почтенный Судир, хотите сказать, что вы были готовы к этому?
   - Да. Чего-то подобного следовало ожидать. Не в этот раз, так в следующий
Эфа поступила бы так, как считает нужным.
   - Она всегда поступала так, как считала нужным. Но никогда не доходила до
прямого неповиновения. Вы и сейчас будете настаивать на том, что  она  нужна
нам?
   - Больше чем  когда-либо  раньше.  Послушайте,  Мустафа,  вы  никогда  не
работали с ней. Вы знаете Эфу лишь по  моим  рассказам  да  по  слухам,  что
ползают в городах. Неудивительно,  что  вы  считаете  ее  плохо  прирученным
чудовищем.
   - Не я один.
   - Да. Другие султаны тоже. И все вы ошибаетесь.
   - Ну разумеется. И только вы,  почтенный,  правы.  Вы  всегда  правы.  Вы
всегда знаете, что делать и как делать. Вы...
   - Я - Хозяин. А вы - султаны. Может быть, поэтому я  действительно  знаю,
вы же лишь предполагаете.
   - Простите, Достопочтенный.
   - Прощаю, Правящий.  Выслушайте  меня  и  расскажите  остальным  то,  что
услышали, дабы не возникало больше разногласий. Слушайте  внимательно,  даже
если то, что я буду говорить, покажется вам знакомым. Лучше повториться, чем
не сказать вообще.

***

   Эфа лежала на низкой тахте, вытянувшись  во  весь  свой  немалый  рост  и
закинув руки за голову. Голос Судира доносился сквозь каменную кладку глухо,
но отчетливо. Кто другой, может, и не услышал  бы,  но  не  она.  Судир  сам
показал ей, где и как продолбить в стене отверстия. Сам посчитал, сколько их
должно быть. И не переставал удивляться тонкости  ее  слуха.  Чуть  выше  на
стене была еще и смотровая щель, но сейчас Эфа ленилась подыматься. Чего она
не видела в скудно обставленной келье Судира? А вот  послушать  -  это  было
интересно.
   Неужто султаны осмелились проявлять недовольство?  Пфе!  Все  они  должны
понимать, что неповиновение Хозяину означает смерть. Не обязательно даже  от
ее, Эфы, руки. У Судира хватает умелых убийц. Свою змею Хозяин  бережет  для
исключительных случаев.
   - Она -  не  человек,  -  слышалось  из-за  стены.  -  Она  действительно
чудовище. Но чудовище разумное...
   Эфа зевнула, ощерилась. Сверкнули  за  черными  губами  страшные  длинные
клыки. В келье было тепло, и она, едва не  мурлыкая,  свернулась  на  тахте,
вытянув руку к жаровне. Острые когти переливались в  тусклом  свете  горящих
углей.
   "Чудовище"? Да, разумеется! Не джинн и не ифрит. Не  было  в  ней  ровным
счетом ничего демонического. Кто-нибудь из Тварей?  Вполне  возможно.  Ни  в
книгах, ни в устных преданиях не упоминалось о таких,  как  она,  и  все  же
другого объяснения не находилось. Судир  решил  когда-то,  что  пусть  будет
Тварь. Эфа не спорила. Ей было все равно.
   - Я долго пытался понять, что же отличает ее от остальных бойцов. - Голос
Хозяина изменился, и Эфа зримо представила себе  улыбку  на  сухих,  бледных
губах, - Дело не в цвете кожи, не в глазах, и даже когти и клыки не главное.
Она другая не только внешне. Она другая внутри. И совсем недавно я понял,  в
чем же дело. - Судир сделал паузу, словно давая Мустафе обдумать сказанное.
   Эфа вытянула шею, прислушиваясь. Она не очень любила разговоры о себе, по
большей части они сводились к страшным рассказам о смертях. Новых  и  новых.
Но Судир все равно заставлял ее выслушивать  пересуды,  сплетни,  весь  этот
бред. Он говорил, что таким, как она, чуждым и чужим, необходимо знать,  что
думают люди. Знать и  действовать  сообразно  этим  знаниям.  Сам-то  Хозяин
всегда  говорил  интересно.  Говорил  такое,  о  чем  Эфа  зачастую   и   не
подозревала. Вот и сейчас...
   - Да, я понял, в чем дело. - Судир вздохнул. - Она - дитя.
   Короткий изумленный всхлип Мустафы. То ли смешок. То ли  икота  разобрала
султана.  Эфа  фыркнула,  развернулась  гибко  и,  приподнявшись,  прильнула
глазами к смотровой щели.
   Так и есть. Старый, сухой, как саксауловая ветка, и такой же  скрюченный,
Судир невозмутимо сидел, поджав ноги, и сочувственно смотрел на собеседника,
который, надо думать, опасался в присутствии Хозяина давать  волю  смеху,  а
потому краснел, синел, бледнел, но  пытался  сохранить  вид  внимательный  и
серьезный.
   - Посмеялись, Мустафа? - вежливо поинтересовался Судир. - Тогда  слушайте
дальше. Эфа - дитя. Ребенок. Она  думает,  как  ребенок,  и  действует,  как
ребенок. Она убивает, потому что  для  нее  это  игра.  Помните,  мы  ломали
голову, почему она не хочет уйти в Лахэ, почему отказывается готовить  таких
же великолепных убийц.  Мы  объясняли,  что  это  послужит  на  пользу  всем
барбакитам. Что горные  кошки  станут  действительно  страшным  оружием.  Мы
говорили о целесообразности. А она не хотела нас слушать. Ей было скучно.  В
детской игре целесообразности нет. Она не стала убивать мальчика... Что ж, и
это понятно. Видимо, правилами ее игры убийство детей  запрещено.  Подождем,
пока она вырастет, и тогда в  наших  руках  окажется  сама  Смерть.  Смерть,
которая уже не будет руководствоваться вообще никакими правилами.
   - Вырастет? - Мустафа покачал круглой, наголо обритой головой. -  Но  она
убивает для нас уже пятнадцать лет!
   - И она изменилась, не так ли? Даже я заметил это,  хотя  все  пятнадцать
лет живу с ней рядом. А вы  и  подавно  должны  были  увидеть,  что  змееныш
превращается в змею.
   - Я видел ее лишь мельком...
   - Боитесь, - понимающе кивнул Хозяин. - Что ж, правильно делаете. Эфа  не
любит вас. Точнее, она вас презирает. Не  вас  лично,  разумеется,  а  людей
вообще. Именно поэтому приказы ей отдаю я сам. Всегда сам. И точно  так  же,
после моей смерти, она станет слушать лишь того, кого я назначу наследником.
Но это так, к слову. О чем  мы  говорили?  Ах  да!  Эфа  растет.  Взрослеет.
Пятнадцать лет, двадцать,  тридцать.  Я  не  знаю,  сколько  еще  ждать.  Но
подождать стоит. Идеальный  убийца  не  тот,  кто  слепо  выполняет  приказ.
Идеальный убийца умеет думать и смотреть вперед.
   - Но, Достопочтенный, такие  опаснее  всех.  Это  оружие,  которое  может
повернуться в руке и поразить хозяина.
   - Может.  Если  хозяин  поведет  себя  не  правильно.  Разговор  окончен,
Правящий. Можете идти. - И когда за султаном закрылась дверь, Судир произнес
в пустоту:
   - Эфа, дитя мое, зайди к старику. Нам надо поговорить.
   Она сидела рядом с жаровней, и блики огня играли  на  светло-серой  коже.
Просторная безрукавка скрадывала очертания тела. Тени  путались  в  складках
широких полотняных штанов. Эфа заплетала в косу свои длинные белые волосы  и
поглядывала на Хозяина. Иногда пламя отражалось в ее  глазах,  и  тогда  они
вспыхивали белым. Судир давно должен был привыкнуть к этому, но  каждый  раз
подавлял невольную дрожь. И лишний раз пенял  себе  за  то,  что  так  и  не
научился смотреть на Эфу, когда она снимала маску.
   - Ты по-прежнему предпочитаешь мужскую одежду, - заметил он.
   - Мужчина крупнее, чем женщина. - Голос у  девушки  был  низким.  Слишком
низким, чтобы показаться красивым. - Когда я мужчина, эта одежда мне впору.
   - Я не раз говорил тебе, что не люблю, когда ты меняешь пол.
   - А мне нравится. - Она перевязала кончик косы шелковой лентой.
   - Почему ты не убила мальчишку?
   - Не знаю. - Эфа пожала плечами. - Не  убила,  и  все.  Пусть  кто-нибудь
другой убьет.
   - Султаны недовольны.
   - Я поняла.
   - Что еще ты поняла?
   - Что ты считаешь меня ребенком.
   - И что ты думаешь?
   - Думаю, что ты ошибаешься. Ведь ты можешь ошибаться, Достопочтенный.
   - Могу, Разящая. Но смерть этого  мальчика  была  очень  важна  для  нас.
Звезды предсказывают ему великую судьбу. А нам - гибель. Ты знала об этом  и
все же пощадила его. Почему? Взрослый человек всегда даст  объяснения  своим
поступкам.
   -  Разве?  -  Эфа  презрительно  фыркнула.  Красные  глаза  без   зрачков
прищурились насмешливо. - А я вот уверена, что как раз наоборот. Я  женщина,
Судир. А женщина никогда не объясняет свои действия. Женщина глупа.
   - Что ж, - старик улыбнулся, - стань мужчиной и попробуй подумать.
   - Не стану. - Черные губы недовольно скривились. - Я не правильно  думаю,
когда я мужчина.
   - Да? И как же ты думаешь, можно узнать? Эфа замолчала надолго, глядя  на
огонь, багровеющий в прорезях жаровни.
   - Я думаю, - медленно проговорила она, - что у меня нет к не  может  быть
хозяина. Я думаю, что ваша правда - не правда, а ложь. Вы говорите, что  нет
Судей и некому Судить. Что Пламень и Мрак - это  сказки,  которые  придумали
себе люди вместе со своими законами. Что нет Добра и нет Зла, а  потому  нет
добрых и злых поступков. Я знаю, что все это так.  Но  когда  я  мужчина,  я
думаю, что Судья есть. И этот Судья - я сам... сама.
   - Чтобы судить, надо знать, как правильно, а правил не существует.
   - Я - правила! - Эфа выпрямилась, отводя взгляд от огня. -  Я  знаю,  где
Зло и где Добро. Я устанавливаю Закон. Для себя.
   - Если ты устанавливаешь Закон, кто мешает тебе нарушить его?
   - Я же и мешаю. - Она досадливо махнула рукой. - Зачем говорить об  этом,
Судир? Я становлюсь мужчиной не для того, чтобы думать, а  для  того,  чтобы
брать женщин. Тело хочет любви, а я не хочу, чтобы брали меня, понимаешь?
   - Может быть. - Старик пожал плечами. - Мне трудно судить. Я  никогда  не
был женщиной. Не хочешь съездить в Лахэ?
   - Хочу. Там умные люди. Я не нужна тебе здесь?
   - Пока нет. Поживи там. Послушай,  о  чем  говорят,  чего  ждут,  к  чему
готовятся. И подумай заодно о том, почему все-таки ты не выполнила  задания.
Ступай. - И уже когда она была у дверей, Судир поднял сухую руку:
   - Зфа, там, в Лахэ, среди молодых  ребят  посмотри,  кого  бы  ты  хотела
видеть моим наследником.
   - Помирать собрался? - спросила она, не оборачиваясь.
   - Когда-то надо. Выбери. А когда вернешься,  расскажешь,  почему  сделала
выбор. Кстати, ты еще помнишь,  как  называла  себя  тогда,  пятнадцать  лет
назад?
   - Когда ты нашел меня?
   - Да.
   Она постояла, когтем скребя  резные  двери.  Замшевая  безрукавка  висела
мешком, штаны были подвернуты чуть не в два раза. Потом развернулась:
   - Не помню. Что-то рычащее, да? Р-рысса? Р-росса?
   - Ладно. Иди.
   Девушка скользнула в коридор. Хлопнула  в  ладоши.  Низкий  голос  далеко
разнесся под каменными сводами:
   - Зухра! Гюльназ! Быстро ужин!
   И тихий шелест босых ног. Девушки-рабыни боялись госпожу Эфу едва  ли  не
больше, чем самого старика Судира. Впрочем, насколько мог он судить, эти  же
самые девушки ничего не имели против мужчины, которым становилась Эфа  время
от времени.
   "Тресса. - Хозяин набил табаком видавшую виды трубку. - Тресса Эльрик  де
Фокс. Интересно, а становясь мужчиной, она (он?) помнит свое прежнее имя?"

***

   Школа Лахэ располагалась  к  югу  от  Гульрама,  в  Огненных  горах,  что
протянулись вдоль побережья и  даже  дерзко  врезались  в  океан  гигантским
волноломом, изрезанным гротами и пещерами. Твари морские, земные и подземные
населяли Огненные горы и считали их своими,  но  с  людьми  предпочитали  не
ссориться.  Во  всяком   случае,   с   барбакитами.   Зато   всех   пришлых,
любопытствующих или случайных бродяг убивали с удовольствием, совмещая таким
образом приятное с полезным. И человечинкой полакомиться, и в Лахэ никого не
допустить.
   Эфа торопила коня, по привычке забывая о недовольстве  охраны.  Ей  не  в
тягость было палящее солнце, превратившее степь в  раскаленное  жерло  печи.
Если люди такие нежные,  если  им  после  легкого  обеда  обязательно  нужно
поспать в тенечке, если не могут они ехать круглыми сутками,  останавливаясь
лишь для того, чтобы дать отдых лошадям, - пусть и не берутся ее охранять. В
конце концов, она сама может постоять за себя. Судир, конечно, головы снимет
охране, если с Эфой что-нибудь случится.  Но  почему  ее  должны  беспокоить
чужие головы?
   Она подгоняла коня. Пятерка гулямов, ругаясь сквозь зубы, спешила следом.
   Эфа торопилась в Лахэ.
   Ей нравилось  бывать  там,  в  горах,  где  скалы  рушились  в  океан,  а
белопенные валы снова и снова с безнадежной яростью кидались на неприступные
стены. Ей нравились птицы, гнездящиеся  в  горах.  Нравилось  смотреть,  как
кружат они в нереально синем небе. Нравилось, как звенит воздух  от  грохота
волн и бесконечных птичьих криков.
   Небо... Оно должно было быть светлее. Прозрачнее. А океану полагалось  бы
быть не зеленым, а сизым, серым, седым. "Почему?
   Она не знала и не задумывалась над этим. Так было бы лучше. Но и то,  что
есть, тоже неплохо.
   А в толще скал, укрытая от мира, от людей, от всего, что могло  помешать,
жила, трудилась, воспитывала убийц и правителей, лазутчиков и воров,  воинов
и ученых школа Лахэ. Там, в огромной библиотеке, хранились и  переписывались
книги. Древние книги, хранящие сказки, знания, веру и ереси прежних  времен.
Новые книги. Тоже сказки, знания, вера и ереси, но иные. Там были стихи. Там
были забавные  истории  о  ненависти  и  любви,  верности  и  предательстве,
слабости и силе. Там были философские умопостроения, часто  нелепые,  иногда
логичные, иногда просто лишенные смысла - набор красивых слов,  сплетающихся
в красивые фразы.
   Эфа читала людские книги и смеялась над людьми.
   В Лахэ ее учили именно этому.
   Смеяться.
   И презирать.
   Жалкие, слабые, маложивущие люди придумывали себе богов, а потом начинали
бояться их. Они сочиняли для себя божественные законы и слепо  следовали  за
собственной выдумкой. Рабы своих иллюзий, они боялись  смерти,  но  жить  не
умели. Некоторые из них способны были постоять за себя. Таких  приятно  было
убивать. Остальные... убивать остальных тоже было приятно, но совсем не  так
весело.
   Барбакиты давно  поняли,  что  мир  -  это  кусок  плоти,  поддерживаемый
разумом. В мире нет места сказкам и богам. Зато есть место людям. Кто-то  из
людей правит. Кто-то выполняет приказы. А кто-то наблюдает со стороны, время
от времени вмешиваясь и подправляя события так, как считает нужным.
   Разумеется, право наблюдать было лишь у избранных. У  тех,  кто  нашел  в
себе силы и мужество понять, что законов не существует и никто не  может  ни
устанавливать их, ни выполнять. Именно такие люди учились в  Лахэ,  а  потом
выходили из ее классов, скрытых в толще угрюмых скал. Уходили,  чтобы  стать
тенями в больших городах,  в  могучих  государствах,  за  спинами  владык  и
жрецов. Тенями, имеющими власть большую, чем у всех царей.
   Были и такие, кто верил, что барбакиты близки к богам и  напрямую  вещают
на земле божественную волю.
   Из них выходили исполнители. Хорошие исполнители. На один, на два,  может
быть, на три раза. Рано  или  поздно  их  убивали.  Или  они  умирали  сами.
Дурманная трава удерживала этих людей на грани реальности и сновидения.  Эфа
ухмыльнулась, вспомнив, как пытались одурманить ее. Что ж, в этом была  своя
польза. Она узнала, что ей не страшны никакие яды.
   В Лахэ было хорошо.
   Те, кто учил там, боялись ее. Боялись так же, как  все  остальные.  Судир
был единственным, кто н