солнца  под  широкими  полями  шляп.
Внутри тяжело громыхавшей кареты было еще невыносимей:  плотный,  густой
воздух обволакивал горячей удушливой пеленой и не давал  вздохнуть,  Две
женщины, находившиеся  в  экипаже,  в  изнеможении  откинулись  на  туго
набитые кожаные подушки. Старшая, несмотря на  жару  так  и  не  снявшая
вуаль и перчатки, обмахивалась веером и тихонько стонала, иногда поднося
к губам надушенный лавандой носовой платок. Ее спутница чувствовала себя
не лучше в повлажневшем платье из  темной  тафты.  Ее  шляпа  лежала  на
сиденье рядом, она давно уже  откинула  вуаль  с  лица.  Бисеринки  пота
скатывались по ее высокому лбу.  Волосы  цвета  летней  пшеницы  влажной
шапочкой охватывали головку, а фиалковые  глаза  томно  смотрели  из-под
тяжелых век.
   - Боже  милостивый!  -  бормотала  старшая  из  дам.  -  Неужели  это
путешествие никогда не кончится?
   Ее молодая попутчица не стала утруждать себя  ответом,  понимая,  что
вопрос риторический. Он повторялся через  каждые  пять  минут  с  самого
утра, с тех самых пор как они сели в  карету.  Она  посмотрела  на  свою
спутницу с некоторым презрением  Конечно,  было  жарко  и  неудобно.  Но
именно мисс Хендерсон из соображений одной ей ведомой  благопристойности
наотрез отказалась раздвинуть наглухо закрывавшие окна  тяжелые  кожаные
занавески. И теперь они вынуждены были находиться в этом почти  лишенном
воздуха пространстве, напоминавшем духовку, хотя увидеть  их  на  горном
перевале мог разве что пастух. Так что, как считала Сесиль Пенхэллан,  у
нее не было повода для сострадания.
   Если бы дуэнья не была такой толстой, она  легче  переносила  бы  эту
поездку, размышляла  девушка,  представляя,  как  белая  плоть  Марианны
Хендерсон плавится в этой жаре, словно масло на сковородке.
   Эту картину едва  ли  можно  было  назвать  романтической,  и  Сесиль
прикрыла глаза.  Уж  больно  много  сил  требовалось,  чтоб  держать  их
открытыми.
   Внезапно  раздался  сухой  треск  ружейного  выстрела,  лошади  резко
остановились. Сесиль выпрямилась и быстрым  движением  откинула  кожаную
занавеску на окне кареты.
   - О! Это разбойники, - запричитала дуэнья. - Я знаю, они нас ограбят.
Они посягнут на нашу невинность... О моя  дорогая  мисс  Пенхэллан,  что
скажет ваш брат?
   - О мэм, я сомневаюсь, что Седрик верит в мою невинность, -  заметила
Сесиль, вглядываясь в щель между занавесками. - И хотела бы я посмотреть
на того, кто станет с ним спорить! - добавила она шаловливо.  Взгляд  ее
приобрел живость, глаза заблестели, а недавние вялость  и  томность  как
рукой сняло.
   Внезапно гомон голосов за  окном,  проклятия  кучера  и  прочие  шумы
прорезал, как ножницы - шелк, резкий и повелительный голос:
   - О мисс Пенхэллан, как...
   Но что достойная дама собиралась  сказать,  осталось  неизвестным:  в
глубоком  обмороке,  под  шелест  накрахмаленной  тафты,  она   медленно
опустилась на пол кареты.
   Дверь экипажа резко распахнулась.
   - Сеньорита, я в отчаянии от того, что причиняю  вам  неудобство,  но
вынужден попросить вас выйти. - Голос был тот же, что она  слышала  чуть
раньше. Говорили учтиво, по-английски, но с сильным акцентом.
   В поле зрения Сесили оказалась рука с массивным перстнем на  мизинце,
украшенным квадратным рубином. Сесиль вложила в нее свою маленькую белую
ручку и почувствовала огрубевшую на ладони кожу. Сильные смуглые  пальцы
сомкнулись вокруг ее кисти и потянули из кареты под ослепительно сияющее
солнце.
   Она подняла глаза и увидела бронзовое от загара лицо с  выделяющимися
на нем темными глазами хищной птицы, которые, не отрываясь,  глядели  на
нее. И еще внимание ее  приковали  четко  очерченный  мужественный  рот,
плотно сжатые  губы  и  длинные  черные  волосы,  завязанные  лентой  на
затылке.
   - Кто вы?
   - Меня называют Эль Бароном. - Он отвесил ей насмешливый поклон.
   - О! - выдохнула Сесиль.
   Это был король разбойников, бандит,  именем  которого  матери  пугали
детей, чтобы утихомирить их и заставить слушаться, признанный властитель
горных перевалов между Испанией и Францией. И он  был  самым  прекрасным
мужчиной из тех, кого Сесили Пенхэллан довелось видеть за все семнадцать
лет ее жизни.
   Глядя на него и утопая во тьме черных глаз,  она  поняла,  что  ждала
этой встречи с тех самых пор, как впервые ее посетили  неясные  желания,
ожидание чего-то, что непременно  должно  произойти.  А  вместе  с  ними
пришли и бесшабашная удаль, бесстрашие, заставившие бросить вызов брату,
что и привело ее к теперешней ссылке.
   Барон смотрел на нее все так же  пытливо,  и  свет,  мерцавший  в  ее
глазах, вспыхнул ответным пламенем в его взгляде. Сесиль шагнула  ближе,
будто притянутая невидимой нитью, безучастная теперь ко  всему,  что  их
окружало: бьющим копытами лошадям, напуганным  всадникам,  бандитам,  не
посчитавшим нужным спешиться,  их  перевязям  с  патронами,  перекинутым
через плечо, к ружьям, покоившимся на их седлах. Они не угрожали,  да  в
этом и не было надобности. Достаточно было самого их присутствия.
   - Пошли, - сказал Эль Барон. Это прозвучало и приказом, и просьбой.
   Обхватив за талию, он  посадил  девушку  на  спину  крепкого  гнедого
жеребца с белой отметиной на лбу и вскочил в седло позади нее.
   - Обопрись на меня, - сказал он. - Тебе нечего бояться, дорогая.
   - Знаю, - ответила  Сесиль,  прислоняясь  к  нему.  -  Куда  ты  меня
везешь?
   - Домой, - последовал ответ.
   Жеребец уверенно двинулся вперед по  узкой  горной  тропе,  и  Сесиль
оглянулась. Мисс Хендерсон очнулась от обморока и  выглядывала  из  окна
кареты: она отчаянно махала своей  удалявшейся  питомице,  из-под  вуали
слышались невнятные причитания.
   Сесиль хихикнула: "Бедная Марианна!"  Она  подняла  руку  в  шутливом
приветствии. И это был последний раз, когда  Марианна  Хендерсон  видела
ее. Собственно говоря, это был последний случай, когда Сесиль  Пенхэллан
видел кто-либо знавший ее до того, как она повстречалась с Эль Бароном.
   Как только их  предводитель  пустил  коня  рысью,  разбойники,  отдав
шутливый салют дрожавшим от страха верховым и все  еще  бормочущей  мисс
Хендерсон,  последовали  за  своим  вожаком  и  его  пленницей,  оставив
нетронутыми как добродетель мисс  Хендерсон,  так  и  кожаный  кошель  с
деньгами, спрятанный под сиденьем кареты.
   Это не был обычный разбой на большой дороге: они уехали с тем, за чем
пришли.

Глава 1

Португалия, март 1812 года

   Адъютант торопливо простучал  сапогами  по  лестнице,  приближаясь  к
комнатам главнокомандующего,  находившегося  сейчас  в  своей  ставке  в
городке Эльвас. Однако у самых дверей он приостановился, одернул мундир,
пригладил волосы. Лорд не выносил расхлябанности и  бывал  несдержан  на
язык.
   - Войдите! - отрывисто прозвучало в ответ на его стук.
   Он толкнул входную дверь.  В  большой  продуваемой  насквозь  комнате
находились трое - полковник, майор и сам главнокомандующий.
   Огонь, ярко горевший  в  камине,  тщетно  пытался  побороть  холод  и
промозглую сырость. Дождь лил уже пять  дней,  безжалостный,  проливной,
низвергавшийся сплошным потоком  и  превращавший  в  сущий  ад  траншеи,
вырытые пехотинцами вокруг осажденного Бадахоса, расположенного на самой
границе с Испанией.
   Адъютант отсалютовал:
   - Донесение разведки, сэр.
   Он положил на бюро кипу бумаг. Веллингтон   проворчал что-то в  знак  признательности  и
отошел от камина, чтобы  просмотреть  их.  Его  длинный  хрящеватый  нос
подергивался от отвращения.  Он  бросил  взгляд  на  офицеров,  все  еще
гревшихся у огня:
   - Французы захватили Фиалку.
   - Когда, сэр?
   Полковник лорд  Джулиан  Сент-Саймон  протянул  руку  за  документом,
прочитанным Веллингтоном.
   - Похоже, что вчера.  Люди  Корнише  окружили  ее  головорезов  возле
Оливенцы. Судя по тому, что здесь сказано, они держат Фиалку  в  военном
лагере за городом.
   - Насколько надежны  эти  сведения?  -  Глаза  полковника,  читавшего
донесение, блеснули.
   Веллингтон пожал плечами и бросил вопросительный взгляд на адъютанта.
   - Агент - один из наших лучших людей, сэр, -  сказал  адъютант.  -  И
информация настолько свежая, что я готов пари держать, что она правдива.
   - Проклятие, - пробормотал Веллингтон. - Если она попала к французам,
уж они выжмут из нее все, что она знает, до последней капли. Ей известны
все эти  чертовы  горные  перевалы  отсюда  и  до  Байонны,  а  то,  что
неизвестно ей о здешних партизанах, не стоит труда и узнавать.
   - В таком случае нам лучше ее вызволить, -  произнес  полковник,  как
будто это было нечто само собой разумеющееся,  и  положил  донесение  на
стол. - Мы не можем допустить, чтобы Джонни Крапо   заполучил
сведения, которых нет у нас.
   - Да, - согласился Веллингтон, поглаживая подбородок. -  Если  Фиалка
уже поделилась с французами  своими  знаниями,  мы  окажемся  в  большом
проигрыше, не выудив, также у нее эти сведения.
   - Кстати, почему французы ее так называют? - поинтересовался майор. -
Впрочем, испанцы тоже зовут ее Виолетта.
   - Насколько я понимаю, это из-за ее манеры ведения военных  действий,
-  ответил  полковник  Сент-Саймон,   и   в   голосе   его   послышалась
саркастическая нотка. - Она как скромная фиалочка, вошедшая в поговорку.
Всегда оказывается под защитой больших партизанских отрядов, тушуется на
их фоне. А когда французская армия концентрирует все  свое  внимание  на
деятельности герильи, маленькая фиалочка со своей бандой "процветает" на
заднем плане и устраивает веселое представление с погромами там, где  ее
меньше всего ожидают.
   - И собирает пушок и  перышки  для  своего  маленького  гнездышка,  -
заметил Веллингтон. - Говорят, она не знается ни с  одной  из  армий,  а
когда помогает испанским партизанам, то за свою помощь  требует  мзду..,
или по крайней мере свеженьких сведений  о  том,  где  есть  возможность
хорошенько поживиться.
   - Иными словами, она действует из корысти - как наемник, -  подытожил
майор с гримасой отвращения.
   - Именно так. Но мне известно, что  французы  у  нее  в  еще  меньшей
чести, чем мы, грешные. По крайней мере она никогда ни за  какие  деньги
не предлагала помощи французам.
   Главнокомандующий пнул ногой выпавшее из камина полено.
   - До сих пор, - заметил Сент-Саймон. - Возможно, в эту  самую  минуту
они предлагающей хорошую цену.
   Это был крупный широкоплечий мужчина с потрясающей  яркости  голубыми
глазами, смотревшими из-под кустистых золотисто-рыжих  бровей.  Того  же
цвета была и густая грива, один  из  непокорных  локонов  которой  вечно
падал на его широкий  лоб.  В  его  манерах  чувствовалась  естественная
властность человека, рожденного в богатстве и привыкшего к  привилегиям,
человека,  которому  никогда  не  приходило  в  голову   сомневаться   в
правильности установленного порядка вещей. Поверх его  красного  мундира
был небрежно наброшен ментик офицера кавалерии, массивная кривая сабля в
широких, украшенных резьбой ножнах свисала с перевязи  у  бедра.  Фигура
полковника излучала такую внутреннюю энергию,  что  он  казался  слишком
крупным для замкнутого пространства комнаты.
   - Я  также  слышал,  милорд,  что  прозвище  "Фиалка"  связано  с  ее
внешностью, - отважился подать голос адъютант. - Я так понимаю, что  она
похожа на цветок.
   -  Боже  милостивый,  дружище!  -   Презрительный   смех   полковника
раскатился по мрачной комнате. - Да она безжалостная, всегда готовая  на
убийство интриганка и, если у нее является такая прихоть, предлагает  за
плату свои сомнительные услуги партизанам.
   Адъютант смутился, но майор оживленно вступил в дискуссию.
   - Нет, Сент-Саймон, парень прав. Я тоже об этом слышал. Говорят,  она
так миниатюрна, что кажется, ее может унести от одного вздоха.
   - Тогда ей долго не продержаться. Как только полковник Корнише начнет
над ней дышать, ей конец, - объявил Веллингтон. - Он порочный, надменный
негодяи и обожает допросы. Нельзя терять время. Джулиан, вы  сумеете  ее
захватить?
   - С  удовольствием.  Будет  приятно  лишить  Корнише  его  добычи.  -
Сент-Саймон  не  скрывал  своей  радости.  Задача  его  вдохновляла.  От
возбуждения он уже не мог устоять на  месте,  и  шпоры  на  его  сапогах
зазвенели.
   - Отчего бы в самом  деле  не  положить  конец  играм  этой  скромной
Фиалочки? Она слишком увлеклась, обогащаясь за наш счет.
   Его аристократические черты исказились гримасой  отвращения.  Джулиан
Сент-Саймон не терпел наемников.
   - Со мной поедут двадцать человек.
   - Хватит ли их для того, чтобы взять штурмом целый лагерь? -  спросил
майор.
   - Да я и не собираюсь его штурмовать, друг мой, -  сказал  с  улыбкой
полковник. - Если хотите знать мое мнение, то самое подходящее для нас -
это маленькая партизанская война.
   - В таком случае отправляйтесь, Джулиан. -  Веллингтон  протянул  ему
руку. - И привезите этот цветочек, чтобы мы сами  могли  пооборвать  его
лепестки.
   - Я доставлю ее  сюда  через  пять  дней,  сэр.  Полковник  вышел  из
комнаты, и потоки энергии,  казалось,  как  вихри,  устремились  за  ним
вслед.
   Срок в пять дней, назначенный полковником, не был пустой  похвальбой,
и главнокомандующий знал  это.  Джулиану  Сент-Саймону  уже  исполнилось
двадцать  восемь,  из  которых  десять  лет  он  был  кадровым  военным,
известным как своими неортодоксальными методами  ведения  войны,  так  и
неизменно успешными результатами. Считалось непреложной  истиной,  и  об
этом  знали  все  офицеры,  что  полковник  никогда   не   отступал   от
поставленной задачи и его люди готовы следовать за ним хоть в  ад,  если
он их позовет.

***

   Французский аванпост представлял собой нагромождение деревянных хижин
в небольшом лесочке возле стен Оливенцы. Со свинцового неба лил дождь, с
веток  деревьев  капало,  полотняные  палатки   промокли   насквозь,   и
безжалостные  потоки  воды  низвергались  на  землю  между   деревянными
перекладинами хижин.
   Фиалка , она же  Виолетта,  нареченная  при
рождении именем Тэмсин, дочь Сесили  Пенхэллан  и  Эль  Барона,  сидела,
скорчившись, на мокром земляном полу в  углу  одной  из  хижин.  Шею  ее
охватывал плетеный кожаный ошейник,  крепившийся  с  помощью  веревки  к
стене. Тэмсин  попробовала  отодвинуться  от  непрестанно  стекавшей  по
желобку в перекладине  воды,  струившейся  вдоль  ее  спины  и  насквозь
промочившей рубашку.
   Она  замерзла  и  была  голодна,  промокла,   ноги   начало   сводить
судорогами, но глаза оставались такими же зоркими, как и прежде и в  них
светился ум, а уши ловили  обрывки  тихой  беседы,  едва  различимой  за
барабанной дробью дождя. Корнише и два его  товарища-офицера  сидели  за
столом в центре хижины. У нее аж слюнки  потекли  от  запахов  чесночной
колбасы и зрелого сыра. Офицеры откупорили бутылку, и ей показалось, что
она ощущает терпкий вкус местного вина. От голода  к  горлу  подкатывала
тошнота.
   В таком положении Тэмсин находилась уже два дня. Сегодня  рано  утром
ей в угол бросили половину каравая. Хлеб упал в грязь, но она  отряхнула
его и с жадностью съела, потом запрокинула голову и подставила губы  под
струю дождевой воды, стекавшей сверху. В воде по крайней мере недостатка
не было, и от жажды она бы не страдала. Пока что  она  страдала  главным
образом от неудобства и унижения.
   Но немножко унижения и  чуть-чуть  неудобств  ее  не  пугали.  Тэмсин
вспоминала голос Барона, говорившего ей: "Девочка, ты должна знать,  что
можно вытерпеть, а чего нельзя, за что следует сражаться, а что того  не
стоит".
   Но когда же закончится то, "что можно вытерпеть"? Когда они  примутся
за нее  всерьез?  Конечно,  она  просто  могла  бы  уступить  им  сразу,
возможно, даже могла бы назначить за "уступки" свою цену.  Но  это  была
как  раз  та  битва,  которую  стоило  вести.  Она  не  станет  помогать
французам, предавая партизан, - отец бы ей никогда этого не простил! Так
когда же они примутся за нее?
   Как бы отвечая на невысказанный вопрос, полковник Корнише поднялся  с
места и танцующей походкой направился к ней. Он смотрел на  нее  сверху,
поглаживая  кудрявые  нафабренные  усы,  едва  прикрывавшие   тонкогубый
жесткий рот. Тэмсин встретила его взгляд, стараясь, насколько могла,  не
показывать страха.
   - Eh bien, - сказал он. - Теперь, я надеюсь, ты со мной поговоришь.
   - О чем? - откликнулась она. Во рту пересохло, несмотря  на  холод  и
сырость,  казалось  жарко,  ее  лихорадило.  Дочь  Эль  Барона  не  была
трусихой, но любой бы страшился того, что предстояло ей.
   - Не испытывай мое терпение, - сказал он почти приветливо. - Мы можем
обойтись без боли, а  можем  и  не  обойтись.  Для  меня  это  не  имеет
значения.
   Тэмсин скрестила руки  на  груди,  прислонилась  головой  к  стене  и
прикрыла глаза,  уже  не  обращая  внимания  на  бесконечно  текущую  за
воротник воду.
   Внезапно веревка, прикрепленная к кожаному воротнику,  натянулась,  и
ее рывком подняли на ноги, ошейник надавил на горло,  и,  когда  веревку
снова дернули вверх, Тэмсин пришлось  подняться  на  цыпочки,  чтобы  не
задохнуться.
   - Не будь дурой, Виолетта, - сказал Корнише тихо. - В конце концов ты
нам все расскажешь. Все, что мы хотим знать, и то, о чем не подозреваем,
расскажешь для того, чтобы прекратить боль. Ты это понимаешь.  Мы  тоже.
Поэтому давай сэкономим время и избавим нас всех от лишних хлопот.
   Долго она не выдержит. Не сможет терпеть бесконечно. Но еще некоторое
время выдержать сможет - на это ее хватит.
   - Где Лонга?
   Тихий вопрос прозвучал как взрыв на фоне монотонной дождевой дроби.
   Лонга был предводителем партизанских отрядов на севере.  Его  герилья
неизменно наносила потери  наполеоновским  войскам  -  его  набеги  были
стремительными, внезапные атаки  всегда  застигали  врасплох,  как  гром
среди  ясного  неба.  Партизаны  ослабляли  войска,  во   время   рейдов
уничтожали  отставших  и  заблудившихся  солдат,  опустошали   поля,   и
французская армия оставалась без фуража, необходимого,  чтобы  выжить  и
продолжать двигаться вперед.
   Тэмсин знала, где Лонга. Но, если весть о ее захвате дойдет до  вождя
герильи, прежде  чем  она  сломается,  он  может  успеть  исчезнуть.  Ей
следовало молить Бога, чтобы кто-нибудь узнал о ее пленении  и  уже  вез
эту новость в Памплону. Ее люди, те, кто  не  был  убит,  рассеялись  по
засадам и кустам, все, кроме Габриэля.
   Но где же Габриэль? Если он еще жив,  значит  -  в  такой  же  жалкой
лачуге. А может быть, он уже на свободе? Немыслимо представить  похожего
на исполинский дуб гиганта Габриэля узником и чтобы его  могли  удержать
обычными оковами... Если Габриэль свободен, он придет ей на помощь!  Она
должна потерпеть...
   Веревка ослабла и провисла, Тэмсин уже  могла  нормально  стоять,  но
рука полковника лежала на ее плече. Он  не  стал  разрывать  рубашку,  а
начал медленно расстегивать пуговицы.
   Когда Тэмсин увидела, что в  другой  руке  полковника  нож,  она  вся
заледенела. Во рту появилась горечь. Больше всего на свете  она  боялась
ножа. Мог ли Корнише знать об этом?  Знать  о  том  ужасе,  который  она
испытывала при виде любой царапины на собственном теле,  при  виде  даже
самой маленькой  капли  собственной  крови...  Перед  глазами  заплясали
черные точки. Каких усилий стоило ей не потерять сознания!
   Улыбаясь, подошел один из офицеров. Став у нее за спиной, он  потянул
за рубашку. Как только последняя  пуговица  оказалась  расстегнутой,  он
схватил ее за руки  и  завернул  их  назад,  за  спину.  Грубая  веревка
врезалась в запястья. Грудь дрожала в такт биению ее сердца.
   - Такая жалость, - бормотал Корнише,  водя  ножом  вокруг  маленького
холмика правой груди. - Такая нежная кожа.  Кто  бы  мог  подумать,  что
такая кожа может быть у разбойницы и воровки?
   Кончик ножа очертил окружность вокруг соска.
   - Не вынуждай меня это сделать, - сказ