одимые для того, чтобы удержать корабль  от
чрезмерного крена, когда  рулевой  возьмет  право  руля.  Все  делалось  так
слаженно и красиво, что Женевьеве захотелось стать членом команды.  Огромные
паруса наполнились ветром,  и  "Танцовщица"  слегка  накренилась.  Женевьева
ухватилась за поручень. Раздался новый приказ, и матросы побежали к тросам и
мачтам. Проворно, словно обезьяны, они взбирались по вантам, чтобы  ослабить
топсель.
   Доминик не говорил ей, что  она  должна  как  приклеенная  оставаться  на
шканцах, поэтому Женевьева не видела причины стоять здесь, в то время как на
главных палубах  происходит  самое  интересное.  Там,  внизу,  смешавшись  с
командой  и  внимательно  наблюдая  и  слушая,  она   могла   бы   научиться
каким-нибудь премудростям морского дела. Лихо, по-матросски, задом  наперед,
держась обеими руками за поручни, она спустилась по трапу, заняла позицию  у
перил нижней палубы и, подняв голову, стала наблюдать за тем,  как  работают
на мачтах матросы. Похоже, туда не  так  уж  трудно  взобраться.  Во  всяком
случае, они делали это с очевидной легкостью. На отцовской верфи она видела,
как корабелы чинили такелаж, сидя высоко над палубой, на реях, -  и  держась
лишь одной рукой. При этом они смеялись, пели и чувствовали себя  совершенно
свободно, словно в кресле перед камином.
   Парнишка лет двенадцати, не больше, вскарабкался к небольшой платформе на
самой верхушке бизань-мачты.
   Высота казалась головокружительной, но ванты, судя по всему, были  вполне
прочной "лестницей". "Какой, должно быть,  дивный  вид  открывается  с  этой
высоты, - мечтательно подумала Женевьева, - берега реки, а впереди -  дельта
и залив". Решение присоединиться к мальчишке возникло само собой.
   Она скинула туфли и, едва  успев  осознать,  что  делает,  ухватилась  за
растяжной трос бизань-мачты. Но очень скоро убедилась в том, что задача была
не такой и легкой. Ступни и ладони словно противились выполнению непривычных
движений, все тело то и дело "проворачивалось" на тросе, но не  в  характере
Женевьевы  было  сдаваться.  Стараясь  справиться  с  неприятным  ощущением,
возникшим в животе, она ползла по канату равномерными "стежками". Лишь  один
раз Женевьева взглянула вниз. Этого  оказалось  достаточно.  Больше  она  не
сводила глаз с конечной цели своего движения там, вверху. Однако впечатление
было такое, что та почти не приближалась. Кроме того, хрупкая и  непривычная
"лестница", по которой взбиралась  Женевьева,  вдруг  под  резкими  порывами
налетевшего ветра стала угрожающе раскачиваться.
   Первым Женевьеву заметил Сайлас.
   - Месье? - Матрос указал хозяину наверх.
   - Господи Иисусе! - Несмотря на загар, стало видно,  как  сильно  Доминик
побледнел.  -  Какого  черта  она  еще  придумала?   Женевьева!   Немедленно
спускайся!
   Она услышала крик, но лишь стиснула  зубы.  Уже  забравшись  так  высоко,
Женевьева не собиралась отказываться от победы. Да и  верхушка  бизань-мачты
была теперь намного ближе, чем палуба. К тому же она не знала,  сколько  еще
немеющие от боли пальцы смогут удерживать  колючие  и  остро  впивающиеся  в
ладони тросы.
   На голос хозяина вся команда как один обернулась и уставилась наверх. Вид
необычной пассажирки, карабкающейся на мачту, был достаточно удивителен,  но
не он вызвал смущенный шепот среди матросов. Их потрясло то,  что,  несмотря
на приказ месье, фигурка продолжала карабкаться  вверх  и  не  остановилась,
даже когда капер грозно повторил  приказ.  Разве  этой  девушке  неизвестно,
какую кару влечет за собой непослушание?
   - Похоже, она вас не слышит, месье, - лаконично заметил  Сайлас,  пытаясь
спасти положение.
   - Прекрасно слышит! - стиснув зубы, прорычал Доминик.  -  И,  клянусь,  в
следующий раз подобная избирательная глухота мадемуазель не  поразит!  Сними
ее! - Делакруа стиснул поручень с такой силой, что у него побелели  костяшки
пальцев.
   У Женевьевы вдруг соскользнула с троса нога - и сердце его громко бухнуло
о ребра. Трос бешено  раскачивался,  а  она  судорожно  хваталась  за  него,
перебирая руками. Один промах - и Женевьева полетит на палубу с высоты сотни
футов... Вполне вероятно, что такую судьбу она предпочтет той,  что  Доминик
уготовил ей, как только девушка спустится и попадет к нему в руки. Страх его
подпитывался гневом, гнев - страхом по мере того, как Делакруа  наблюдал  за
быстрым  продвижением  Сайласа.  Тем  временем  Женевьева  достигла  наконец
вершины бизань-мачты и села там в  относительной  безопасности.  Она  видела
далеко внизу белый круг поднятых к небу лиц и Доминика, яростно машущего  ей
рукой.
   - Разве вы не слышали, как месье приказывал вам вернуться? - с испуганным
любопытством спросил ее мальчишка-сосед по верхушке бизань-мачты.
   Женевьева,  которая  теперь  серьезно  сомневалась  в  том,  что   сможет
спуститься по  вантам,  промямлила  что-то  нечленораздельное  и  оглянулась
вокруг. Зрелище действительно оказалось потрясающим, однако Женевьева уже не
была уверена, что это стоило того страха, который она  испытала,  карабкаясь
наверх, тем более что теперь предстояло  еще  и  спуститься  к  разъяренному
Делакруа.
   Парнишка глянул вниз и объявил:
   - Сайлас лезет. Интересно зачем? Он нечасто сюда взбирается.
   Сайлас достиг платформы,  на  которой  они  сидели,  и  окинул  Женевьеву
оценивающим  взглядом.  Девчонка  испугана,  понял  он,  и  это  может   все
осложнить.
   - Месье хочет видеть вас на палубе, мадемуазель, - сухо сообщил он.
   - Хорошо, через несколько  минут.  -  Женевьева  робко  улыбнулась.  -  Я
поднялась только затем, чтобы полюбоваться на залив.
   Ее деланно бравый тон не обманул Сайласа:
   - Месье желает видеть вас внизу немедленно.  Если  я  не  спущу  вас,  он
поднимется за вами сам. Вы ведь не хотите этого?  -  в  его  вопросе  только
глухой не расслышал бы сурового предостережения, и у Женевьевы засосало  под
ложечкой от страха, который не имел  ничего  общего  со  страхом  высоты.  -
Следуйте за мной, - продолжил Сайлас, - я буду направлять ваши ноги.  Просто
ставьте их туда, куда я буду указывать, и не смотрите вниз.
   Он стал спускаться по тросу, оставляя достаточно места для Женевьевы. Она
осторожно опустилась на перекладину и застыла, вцепившись в  раскачивающийся
трос.
   - Я не могу, Сайлас.
   Он услышал ее до смерти перепуганный шепот  и  выругался  себе  под  нос.
Протянув руку вверх, схватил ее за щиколотку. Рука была  теплой,  крепкой  и
надежной.
   - Нет можете! Я буду все время держать вас за ногу.
   Доминик, кусая губы, хоть и не слышал ни единого слова из  их  разговора,
понимал, чем вызвана  задержка.  Сайлас  мог  держать  ее  за  щиколотку  по
одной-единственной  причине.  Женевьева   не   первая,   кого   понадобилось
успокаивать, чтобы заставить спуститься с такой  высоты  при  столь  сильном
ветре. Многих молодых парней на  первом  году  плавания  наверху  охватывала
паника, у них начиналось головокружение, и Сайлас знал, что делать  в  таких
случаях. "Может быть, мне самому следовало бы за ней подняться",  -  сердито
подумал Доминик, в бессильном отчаянии меряя палубу шагами и не сводя глаз с
того, что разыгрывалась у него над головой.
   Он уже был готов карабкаться по вантам, как Женевьева  наконец  медленно,
но начала спускаться. Сайлас  ни  на  миг  не  отпускал  ее  ногу  -  словно
привязанный к ней. Доминик вздохнул с облегчением.
   Женевьева впилась взглядом в  узор  на  канате,  по  которому  ползла,  и
сконцентрировалась на ощущении его поверхности в своих ладонях  и  на  тепле
надежной руки Сайласа, обхватившего ее щиколотку. Она повиновалась этой руке
безоговорочно,  слепо  ставя  ногу  туда,  куда  направлял  Сайлас.   Время,
казалось, замерло. Лишь равномерное, ритмичное движение по скрипучему  тросу
и резкие хлопки паруса нарушали напряженную тишину. Движение должно  было  в
конце концов привести ее на твердые доски, и  она  не  позволяла  себе  пока
думать ни о чем другом.
   - Осталось всего несколько ярдов, - ободряюще сказал  Сайлас,  потом  она
почувствовала его руки у себя на  талии  и,  словно  перелетев  по  воздуху,
оказалась на палубе.
   Колени дрожали, она ничего не могла  с  ними  поделать  и  схватилась  за
поручень. Постепенно паника стала отступать,  и  девушка  наконец  пришла  в
себя. Вокруг царила гнетущая тишина. Доминик  стоял  угрожающе  неподвижный.
Потом заговорил спокойным, ровным голосом:
   - Ты слышала, как я велел тебе спуститься? Женевьева судорожно сглотнула,
лихорадочна соображая, что ответить.  Если  скажет  "нет",  спасет  ее  это?
Скорее, наоборот. Ведь громогласный властный приказ капера не услышать  было
невозможно.
   - Но я была уже почти у цели,  -  Женевьева  вздернула  подбородок,  -  и
должна была завершить начатое.
   - Ясно. - Доминик вежливым кивком подтвердил понимание. -  Тогда  ты  не:
будешь возражать  против  того,  чтобы  повторить  свое  путешествие?  -  И,
улыбнувшись одними губами, указал рукой на мачту.
   - Доминик, нет.., я не хочу.., я.., я не смогу.  -  Кровь  отлила  от  ее
лица.
   - Думаю, сможешь, - возразил он тем  же  ровным,  вежливым  тоном.  -  Мы
вместе поднимемся наверх еще раз и  полюбуемся  окрестностями.  Полагаю,  ты
недолго  пробыла  на  бизань-мачте,  чтобы   рассмотреть   все,   что   того
заслуживает.
   Ей показалось, что рот  у  нее  набит  опилками,  ладони  взмокли,  стали
липкими и холодными. Она молча покачала головой, не обращая больше  никакого
внимания на  любопытные  взгляды  команды,  загипнотизированная  лишь  этими
мерцающими бирюзовыми глазами и яростной силой,  бушующей  в  мощной  фигуре
Доминика, стоявшего  так  близко,  что  она  почти  ощущала  жар  его  кожи.
Женевьева снова почувствовала исходящую от него грозную опасность.
   - Прошу тебя... - ее голос был едва слышен. - Я не могу.
   - Есть выбор: либо ты взбираешься по вантам снова, либо я  ссаживаю  тебя
на берег прямо здесь. - И решительно показал на проплывающую мимо  землю.  -
На "Танцовщице" нет места тем, кто не  повинуется  приказам  и  не  способен
этому научиться.
   Завороженная  чувством  неминуемой  опасности,  Женевьева  обернулась   и
увидела простирающуюся в запретной дали  болотистую  неприветливую  равнину.
Судя по всему, ей вряд ли удастся найти там даже следы обитания человека.
   Она ни минуты не сомневалась в том, что  Доминик  не  шутит.  Он  сделает
именно то, что сказал, без колебаний и угрызений совести. И никто пальцем не
пошевелит, чтобы ей помочь.  Месье  Делакруа  безраздельно  господствовал  в
своем маленьком королевстве. Женевьева подняла глаза к верхушке бизань-мачты
и невольно расправила плечи. Если  она  сделала  это  один  раз,  сделает  и
второй.
   И решительно направилась к вантам.
   Сайлас  задумчиво  кивнул.  Значит,  месье  не  утратил  своей  привычной
жесткости, несмотря на  тот  странный  взгляд,  который  слуга  чуть  раньше
заметил  в  его  глазах.  Капитан  обращался  с  девчонкой  как  и  с  любым
юнгой-новичком.
   Правило для всех  общее:  немедленно,  пока  человек  не  успел  осознать
собственного страха, заставить  его  подняться  на  мачту  снова.  Иначе  он
никогда больше  не  сможет  вскарабкаться  по  вантам,  что  означало  конец
многообещающей морской карьеры. "Правда, эта мадемуазель едва ли  собиралась
делать морскую карьеру, - напомнил себе Сайлас и озадаченно нахмурился. - Но
с другой стороны, она  нарушила  приказ  и,  конечно,  заслужила  наказание,
которое назначил ей месье. Любого другого уже  привязали  бы  к  решетчатому
люку".
   - Я полезу следом за тобой, - услышала Женевьева такой же спокойный,  как
и прежде,  голос  Доминика  и,  не  задумываясь  прыгнув  на  трос,  ощутила
пружинистый толчок отдачи. - Лезь сама. Ты не упадешь.
   Но почему, заставляя ее делать такую ужасную вещь, он даже не  постарался
ободрить ее? Стиснув зубы, Женевьева негнущимися пальцами хваталась за трос,
а гудящие от боли ноги сами скользили вверх. Она едва сдерживалась, чтобы не
лягнуть карабкающегося вслед за ней этого невозмутимого, властного мерзавца.
Стряхнуть бы его на палубу и посмотреть, как он упадет  в  круг  улыбающихся
матросов. Мысленно рисуя себе картины  сладкой  мести,  Женевьева  почти  не
заметила, как быстро добралась до верхушки мачты.
   Доминик влез на платформу следом за ней и сел  рядом.  Их  окружали  лишь
паруса, облака и кричащие над головой морские птицы. Откинувшись на спину  и
переводя дыхание, Женевьева с гримасой боли разглядывала свои  покрасневшие,
стертые ладони.
   - Дай посмотрю. - Доминик взял ее руки в свои. - Спустимся, и я смажу  их
целебной мазью.
   - Как это милосердно! - огрызнулась она. - Какой в этом смысл? - И мрачно
добавила:
   - На них вообще уже не будет кожи, если я спущусь вниз.
   Делакруа ничего не ответил, лишь достал из кармана сигару, высек  огнивом
огонь и закурил. Щурясь  от  дыма,  он  отошел  на  край  платформы  и  стал
вглядываться в горизонт. Доминик больше не  сердился,  но  и  в  язвительную
дискуссию относительно назначенного Женевьеве  наказания  вступать  тоже  не
собирался. Это было и заслуженно, и необходимо, если  девушка  действительно
хотела понять, какова реальная жизнь на борту корабля. Кроме того,  ей  надо
преодолеть страх. Итак, он молча курил, вглядываясь в горизонт, а  маленькая
Латур кипела от злости, со страхом думая о предстоящем спуске.  Правда,  она
не сомневалась, что на сей раз уже не будет так паниковать,  а  также  точно
знала, что больше никогда,  если  только  к  тому  не  вынудят  чрезвычайные
обстоятельства,  не  выкажет  открытого  неповиновения  этому  безжалостному
каперу при людях и на его территории.
   Они начали спускаться, Доминик - первым, однако не держал ее за ногу, как
Сайлас. Но Женевьева почему-то была  уверена,  что  в  случае  необходимости
Доминик не колеблясь придет ей на помощь. Когда они очутились на палубе,  он
резко скомандовал:
   - Отправляйся вниз и сними бриджи. Оставайся там, пока я не приду.
   И, ни  разу  не  взглянув  на  нее,  вернулся  на  полуют,  а  совершенно
обессилевшая Женевьева побрела в каюту, размышляя о том, как  с  наименьшими
потерями выбраться из этого положения.
   Только час спустя, решив,  что  у  нее  было  достаточно  времени,  чтобы
усвоить урок, Доминик присоединился к ней. Он нашел Женевьеву по-прежнему  в
полном обмундировании, но  крепко  спящей.  Содранные  ладони  покоились  на
подушке. С той самой загадочной улыбкой, которая так встревожила Сайласа, он
подошел к столу, налил вина и, стоя спиной к кровати, позвал:
   - Женевьева?
   Длинные ресницы медленно поднялись, и она, моргая, словно не понимая, где
находится, потянулась. Потом глаза ее широко открылись и,  сев  на  кровати,
Женевьева объяснила:
   - Я заснула.
   - Мне именно так и показалось, - мрачно подтвердил Доминик. - Кажется,  я
велел тебе снять бриджи. Совершенно очевидно, что в них  ты  можешь  учудить
еще что-нибудь похлеще.
   - Но мне удобно в них, - попыталась возразить она,  однако,  увидев,  как
зловеще потемнели его глаза, прикусила губу. - Я  бы  сняла,  но  неожиданно
заснула.
   Поставив бокал на стол, Доминик подошел к кровати и, чуть прижав ее плечо
ладонью, опрокинул Женевьеву на спину.
   - Я очень опасаюсь, маленькая мадемуазель, что вы  слишком  привыкли  все
делать  по-своему.  Тот  факт,  что  вам   просто   хочется   чего-то,   еще
недостаточное основание для того, чтобы немедленно приводить свое желание  в
исполнение. Особенно если я не хочу, чтобы  вы  это  делали.  -  Он  нащупал
пальцами пряжку на ремне, расстегнул затем и пуговицы на ее поясе.
   - Но почему то, чего хочешь ты, важнее того,  чего  хочу  я?  -  спросила
Женевьева, возмущенная явной несправедливостью,  и  неприязненно  отстранила
его ищущие пальцы.
   - Потому что я старше и сильнее тебя, а также потому, что ты  -  на  моем
корабле, - ответил Доминик, отбрасывая ее руки, словно то  были  надоедливые
москиты.
   - Последний довод я могла бы счесть убедительным,  -  сказала  Женевьева,
пытаясь сохранить достоинство, хотя это было трудно сделать, учитывая, что с
нее  в  этот  момент  сдирали  одежду.  -  Но   первые   два   мне   кажутся
несущественными.
   - Вот как? В самом деле? - Бирюзовые глаза подозрительно сузились. - Быть
может, стоит продемонстрировать преимущества возраста и  силы?  -  Последним
резким движением он стянул с ее ног бриджи.
   - О, что ты  делаешь?!  -  Женевьева  схватилась  за  рубашку  в  попытке
прикрыть наготу.
   - То, чего ты не сделала сама, - спокойно ответил он, приподнимая  ее  за
талию и задирая на ней рубашку вместе со всем остальным.
   Женевьева, почти обнаженная, съежилась под его оценивающим взглядом.
   - Если хочешь доказать, что ты сильнее меня, в этом нет необходимости,  -
сказала она вдруг охрипшим голосом.
   - Нет? - повторил Доминик, задумчиво глядя на нее. - Быть может,  я  хочу
тебе  показать  не  превосходство  физической  силы,   а   эмоциональную   и
психическую  власть  одного  человека  над  другим.   Есть   цепи,   которые
приковывают надежнее, чем любые рукотворные, Женевьева.
   Женевьева вся напряглась, сопротивляясь его напору, и вдруг ощутила,  как
до боли напряглись мышцы живота. Ей не нравилось лежать вот так, прикованной
к постели его мерцающим задумчивым взглядом  и  сильными  руками.  Это  было
похоже на игру, в которой отведенная роль ей  надоела.  Когда,  демонстрируя
свое нежелание, пленница отвернулась  от  этих  немигающих  бирюзовых  глаз,
Доминик склонился над ней и легко провел губами по  чувствительной  коже  за
ухом. По всему ее телу пробежала легкая дрожь, застывшая  обнаженная  плоть,
казалось, ожила. Закрыв глаза, Женевьева собрала всю  свою  волю,  чтобы  не
поддаться влечению и оказать сопротивление.
   Доминик улыбался, но она не видела  его  улыбки  -  лишь  слышала  голос,
свидетельствовавший о том, что его явно забавляла эта ситуация.
   - Упрямая фея! Но я тебе докажу, не сомневайся. - Его губы встретились  с
ее сомкнутыми губами, и она ощутила вкус соли, вина и солнца.
   Губы Доминика, теплые и упругие, прижались к ее слегка обветренным  губам
неожиданно нежно, и все... Женевьева забыла  о  сопротивлении.  Его  горячая
рука гладила ее по животу, палец игриво щекотал пупок, а поцелуй  становился
все настойчивее и решительнее.  Женевьева  почувствовала  желание  Доминика,
ощутила его на вкус, вбирая его в себя с каждым вдохом, но  предприняла  еще
одну отчаянную попытку выставить заграждение: напрягла мышцы живота,  плотно
сдвинула бедра и крепко сжала губы.
   Доминик, не отрывая губ  от  ее  рта,  стал  расстегивать  свою  рубашку.
Женевьева согнула ноги, толкнула его коленями и, задыхаясь, выкрикнула:
   - Я не хочу этого!
   Она перевернулась на бок и поджала колени, намереваясь совершить обходной
маневр, чтобы удержать оборону. Но в глубине души понимала, что хочет этого,
а  протест  ее  носит  ребяческий,  чисто  формальный  характер.   Женевьева
понимала, что это последняя тщетная попытка отрицать очевидное -  надежность
тех цепей, о которых он говорил. Да, это было бессмысленно.
   И тут он вдруг отпустил ее запястья и встал; только кровать скрипнула.
   - В этих делах я не намерен принуждать тебя. С тобой не  случится  ничего
такого, чего бы ты сама не пожелала, - безразлично сказал Доминик. - Мне  не
нужно то, чего мне не хотят отдавать добровольно. А притворная игра меня  не
волнует.
   Такой крутой поворот ошарашил Женевьеву,  и  она,  не  веря  своим  ушам,
судорожно всхлипнула. Только  что  он  смеялся  и  был  нежен,  потом  хотел
воспламенить ее  желанием,  равным  его  собственному,  и  вот  безразличен,
холоден, словно возвращал на  место  игрушку,  поскольку  та  перестала  его
интересовать. Глаза Женевьевы наполнились слезами унижения, обнаженная,  она
задрожала от стыда и от сознания того, что совершенно одна с этим жестким  и
властным,