считает, что она должна исполнить роль шлюхи.
   Пусть так и будет. Она исполнит эту роль, а потом опустит  кольцо  в  его
ладонь, и он никогда не узнает, какой ценой ей это далось.

Глава 16

   Коляска  подкатила  к  Довер-стрит.  В   дом   Октавия   вошла   мрачная,
опустошенная и обессиленная.
   - Я иду спать.
   Руперт передал ее плащ Гриффину.
   - Отпусти Нелл, как только она расшнурует корсет.
   - Я очень устала.
   - И тем не менее... - улыбнулся он. Впервые ей захотелось  воспротивиться
обаянию его улыбки, ласкающим, обволакивающим  ноткам  в  голосе.  Усталость
возникла в душе, а не в теле, тем труднее от нее было избавиться.  С  минуту
она колебалась, затем  повернулась  и  направилась  к  лестнице.  Нельзя  же
спорить в вестибюле, когда рядом Гриффин. Но если Руперт заявится  к  ней  в
спальню, она прогонит его прочь.
   - Принеси мне коньяк, Гриффин. - И Руперт прошел в библиотеку.
   Через несколько минут туда с подносом проследовал слуга.
   - Это все, милорд?
   - Спасибо. Можешь запирать дом. - Руперт пригубил коньяк.  Вечер  выдался
длинным и утомительным. Коньяк опалил  горло  и  вызвал  внутри  жгучий,  но
успокаивающий вихрь.
   Октавия, должно быть, снова оказавшись  в  объятиях  Филиппа,  обнаружила
спрятанное на его теле кольцо. А скоро близнец познает ее великолепное  тело
во всем потаенном богатстве - станет ласкать снаружи, проникнет внутрь.
   Фейерверком хрустальных осколков и коньячных  брызг  бокал  разлетелся  в
камине.
   Нет, он не сделает из нее проститутку. А ведь именно это он  и  собирался
сделать. Для этого лишил  девственности.  И  нечего  притворяться,  что  все
обстоит иначе.
   Не  имеет  значения,  что  Октавия  согласилась  сыграть   в   его   игру
добровольно. Девушка не представляла, на что идет.
   Признав то,  что  так  старательно  пытался  скрыть  от  себя  в  течение
нескольких недель,  Руперт  почувствовал  величайшее  спокойствие.  Придется
придумать другой план. Может быть, грабеж?
   Он усмехнулся, но план не показался ему невыполнимым. Руперт не полагался
целиком и полностью на Морриса и в поисках возможной жертвы сам  держал  ухо
востро.  В  светских  салонах  Лондона  он  прислушивался,  не  пожелает  ли
какой-нибудь богатый глупец прогуляться по пустоши, где Руперт готов был его
с радостью встретить. Может быть, так пересекутся их дорожки с братом?
   Вместо того чтобы отправиться  к  Филиппу  в  постель,  Октавия  послужит
наживкой, чтобы выманить его в пустошь А там уж будет ждать его Руперт.
   Мысль блестящая! Теперь оставалось все как следует обдумать  и  составить
план А сейчас наверху его  встретит  Октавия  Жена  стояла  у  кровати  и  с
отвращением смотрела на ее изголовье.
   - Взгляни, что сюда положила  Нелл!  -  Октавия  указала  на  лежащую  на
подушке выдолбленную в середине доску. - Она уверяет, что, если аккуратно на
ней спать, прическа не испортится и парикмахера не придется приглашать целых
три недели Целых три недели этого безобразия на голове 1 - Но, миледи,  там,
где я до вас служила, госпожа всегда  спала  на  деревянной  подушке,  -  со
знанием дела заявила Нелл. - Ночной колпак предохранял голову, и  утром  она
выглядела  точно  от  парикмахера.   -   Служанку   разочаровало,   что   ее
предусмотрительность не была по достоинству оценена.
   Октавия посмотрела на нее с раздражением. Она понимала, что Нелл непросто
с новой госпожой - необычная внешность леди бросала тень на служанку -  ведь
та должна отправлять хозяйку в свет прилично одетой и причесанной. А восторг
Нелл, который она  открыто  проявляла  во  время  процедуры  изготовления  и
напомаживания прически, только усилил досаду Октавии.
   - Ты должна знать, что я не намерена сохранять волосы в подобном виде  ни
минутой дольше, чем это нужно Утром ты  мне  их  вымоешь,  а  сейчас  вытащи
прокладки и заколки и тщательно расчеши. Надо поскорее избавиться  от  этого
ужаса.
   Служанка неодобрительно поджала губы, но возражать не решилась и  достала
из туалетного столика расческу с серебряной ручкой.
   - Подожди-ка, Нелл. Дай сюда. - Руперт протянул руку к расческе. - Можешь
отправляться спать.
   Горничная удалилась, всем своим видом показывая, что оскорблена в  лучших
чувствах.
   - А я рассчитывал, что ты отпустишь ее, как только она тебя расшнурует. -
Руперт устроился в кресле у окна.
   - Я очень устала. - Октавия непроизвольно поглаживала  себя  по  шее.  Но
вдруг прикосновение собственных пальцев напомнило, как ее горло сжимали руки
Филиппа. И она замерла.
   - Ты не возражаешь, если мы  не  будем...  В  общем,  знаешь,  мне  очень
хочется спать, - смутилась она. Еще ни разу Октавия не выставляла из постели
Руперта и даже не представляла, что может этого захотеть.
   - Конечно, нет, - спокойно ответил он. - Пододвинь сюда пуфик. Я  расчешу
тебе волосы. - Руперт указал место на ковре у своих ног.
   Он  чувствовал  в  Октавии  нечто  такое,  что  сильно  его   беспокоило:
безразличное, усталое  сопротивление,  скорее  даже  отталкивание,  которое,
казалось, шло из самых глубин ее существа.
   Пробивший себе дорогу в жизни исключительно  благодаря  силе  собственной
натуры, Руперт не представлял иного способа преодолеть  странное  настроение
жены, как подчинить ее своей воле.
   Октавия неохотно послушалась, через всю комнату перекатила ногами  пуф  и
села рядом с мужем.
   В комнате повисло молчание. Руки Руперта разбирали пряди волос,  вынимали
заколки и прокладки, и наконец напомаженная и напудренная масса  рассыпалась
по плечам.
   - Сколько ты заплатила парикмахеру? - словно  бы  невзначай  спросил  он,
погружая расческу в слипшиеся кудри.
   - Пять гиней. А что?
   - Видимо, поэтому дамы стараются сохранить прическу как можно  дольше,  -
усмехнулся Руперт.
   - Ты обвиняешь меня в транжирстве?  -  Октавия  попыталась  обернуться  и
посмотреть, не шутит ли он, но Руперт положил ей ладонь на макушку и удержал
голову.
   - Нет, просто размышляю.
   Расческа  пошла  сквозь  волосы  свободнее,  и  Октавия  незаметно  стала
расслабляться; а белая пудра все сыпалась и сыпалась на ковер у ног.  Руперт
всегда получал  удовольствие,  расчесывая  волосы  жены,  и  превратил  этот
процесс в настоящий чувственный ритуал.
   Руперт не прекращал своего занятия до тех пор, пока волосы не заблестели.
Тогда он отбросил расческу, и сильные руки прошлись по шее, размяли  мускулы
на плечах и спине.
   - Сквозь пеньюар как следует не  получится.  -  Голос  Руперта  прозвучал
неестественно громко. - Сними и ложись на кровать.
   Октавия очнулась. Она по-прежнему хотела заснуть одна. Не желала, чтобы к
ней прикасались, ласкали, принуждали к страсти. Только не сейчас, когда  все
мысли устремлялись в завтрашний  день.  Ведь  именно  завтра  ей  предстояло
совершить то, что ждал от нее Руперт - лечь в постель с другим человеком.
   - Я устала, - только и сумела выговорить она, но слова  прозвучали  вовсе
не так твердо, как ей бы хотелось.
   - Я знаю. Поэтому делай,  что  я  говорю.  От  его  холодной  властности,
которую Октавия так хорошо изучила, сопротивление вспыхнуло и разгорелось  с
новой силой.
   - Послушай, Руперт, я не хочу сегодня любви.
   - А разве я говорю о любви? - Он поставил ее на ноги. - Не хочешь любви -
не надо. Один, без тебя, я ею наслаждаться не могу.  Я  думал,  это  ты  уже
поняла.
   Руперт журил ее, как непослушного ребенка, а сам между тем  одним  ловким
движением стянул через голову пеньюар.
   - Я знаю, ты устала и напряжена, точно пружина. Я хочу тебе  помочь.  Так
что будь хорошей девочкой и исполняй все, что я говорю.
   Октавия негодующе посмотрела на него,  но  Руперт  только  рассмеялся.  В
такой ситуации он чувствовал себя, как рыба в воде.
   - Пойдем, - покровительственным  шлепком  подтолкнул  он  ее  к  кровати.
Октавия упрямо выпрямилась.
   - Ты не хочешь меня слушать. Я же тебе сказала, что хочу побыть одна.
   - У тебя есть что-нибудь вроде мази или  масла?  -  Руперт  направился  к
туалетному столику. - Мне нужно смягчить руки.
   - Это еще зачем?! - не веря  собственным  ушам,  воскликнула  девушка.  -
Потрескались или еще что-нибудь?
   - Да нет, глупышка... А, вот это подойдет.  -  Руперт  взял  алебастровый
сосуд, в котором хранилось благовонное масло для ванны.
   - Что ты собираешься делать?  -  Октавия  по-прежнему  упрямо  сидела  на
постели. На ней ничего не  было,  лишь  роскошные  волосы  прикрывали  голые
плечи, а из карих глаз исчезли безразличие и скука.
   - Сварю тебя в масле, если не будешь слушаться,  -  усмехнулся  Руперт  и
поставил алебастровый сосуд рядом с кроватью.
   Октавия в раздраженном недоумении взглянула на него,  а  он  принялся  не
спеша раздеваться, аккуратно складывая одежду на стуле. А когда повернулся к
кровати, Октавия заметила, что он вовсе не возбужден.
   -  Не  хочу  испачкать  маслом  костюм,  -  весело  объяснил  он,   затем
повелительно сказал:
   - На живот!
   - Нет... А зачем?
   - Затем, что ты хочешь уснуть, и я помогу тебе уснуть, - объяснил  Руперт
с подчеркнутым терпением. - Так что во имя мира и согласия в нашей семье  не
заставляй меня повторять одно и то же дважды.
   - Чума на твою голову, Руперт Уорвик! Ты..,  ты  -  настоящий  вандал!  -
заключила Октавия и с необыкновенной грациозностью перевернулась на живот.
   - О, я бы так не сказал, - возразил муж, усаживаясь ей на зад. - Только и
думаю, как бы сделать тебе лучше. Разве это можно назвать вандализмом?
   - Можно, - пробурчала она в подушку и при этом, стараясь его  сбросить  с
себя, энергично взбрыкнула. Руперт только рассмеялся и смазал маслом руки.
   - Посмотрим, что ты запоешь через несколько минут.  Руки  мужа  принялись
кружить по  плечам;  казалось,  его  пальцы  проникают  в  самые  мышцы,  до
позвоночника - от поясницы до шеи. Октавия утонула в пуховой постели,  глаза
сонно закрылись, строптивые мысли улетучились из головы.
   Ощутив в жене перемену, Руперт про себя улыбнулся. Сколько раз  во  время
странствий он то же самое проделывал для своего наставника. Полная  скитаний
жизнь, пьянки и драки, ночи в сырости на  чердаках  превратили  в  последние
годы тело старого Уорвика в сосуд страданий и боли.  Артрит  и  подагра  его
совсем одолели. Руперт научился приносить другу  облегчение,  но  заниматься
атласным телом Октавии оказалось делом совсем иным.
   Пальцы спустились ниже и задержались в ложбинках поясницы.  Октавия  тихо
заворчала, но Руперт не ощутил никакого сопротивления. Тогда он передвинулся
так, чтобы сидеть верхом на бедрах, и круговыми движениями ладоней  принялся
массировать упругие округлости.
   Он  старался,  чтобы  прикосновения  получались   чувственными,   но   не
любовными, и избегал двух впадин  внизу,  у  начала  ног.  Подобная  жертва,
однако, требовала к ним особого внимания, и кровь Руперта забурлила.
   Он передвинулся дальше к икрам и стал растирать бедра, снова не  позволяя
себе коснуться внутренней их  стороны.  Сильные  пальцы  разминали  мускулы,
разглаживали подошвы ступней. Октавия не шевелилась, и лишь  по  пробегавшим
по коже мурашкам Руперт понимал, что она не спит.
   Она  уплывала  в  забытье,  растворялась  в  томной  неге.  И  когда  муж
перевернул  ее  на  спину,  тело  было  податливым,  как  глина.  Она   лишь
чувствовала его бедра, которые теперь невесомо соприкасались  с  ее  ногами.
Руперт наклонился вперед, пальцы осторожно разглаживали  веки,  прошлись  по
щекам и лбу. Нежные, но сильные ладони  переместились  на  грудь,  круговыми
движениями  спустились  к  животу.  Октавию   пронзил   томительный   разряд
наслаждения.
   Руперт взял ее за руки,  растер  запястья,  затем  по  нежной  внутренней
стороне рук поднялся к плечам.
   Октавия смутно чувствовала, что муж улыбается. Он снова перевернул ее  на
живот. Девушка утонула в перине и почувствовала его тело на своем.
   -  Оказывается,  у  меня  меньше  самообладания,  чем  я  предполагал,  -
прошептал он ей на ухо. - Ты не возражаешь?
   - Нет, - ответила Октавия в подушку. - Давай. - Ее бедра раздвинулись.
   Руперт подсунул руки ей под  живот  и  скользнул  внутрь.  Жаркий  огонь,
захлестнувший тело, принес всеобъемлющий покой и благодарность  за  то,  что
горести, страхи и дурные предчувствия отошли в тень. Не нужно было думать об
одиноком будущем, осталось лишь чувственное настоящее.
   Октавия стала засыпать уже тогда, когда он еще  был  в  ее  теле.  Руперт
лежал рядом и слушал ее ровное, глубокое дыхание. Расслабленная тяжелая рука
лежала на ее талии. Нужно найти выход из тупика. Нет, он завладеет  кольцом,
но не даст Октавии пожертвовать собой.

***

   Ровно в два, как и было обещано, к дому на Довер-стрит подкатила  карета.
Октавия стояла у окна гостиной на первом этаже, и, хоть  мысленно  она  была
готова к этому событию, в груди у нее похолодело. Лакей спрыгнул с  запяток,
открыл дверцу, откинул лесенку и только после этого поднялся по  ступеням  к
подъезду дома Уорвиков.
   Октавии сделалось почти дурно, выступила испарина. Руперт из дома  уехал,
но предполагал в половине пятого вернуться к обеду. Как долго длятся дневные
свидания? Достаточно ли двух с половиной часов? Поскольку Филипп  в  амурных
делах слыл знатоком и сам назначал время, Октавия заключила, что  промежутка
с двух до четырех вполне достаточно, чтобы удовлетворить разыгравшееся после
полдника вожделение. Но сможет ли она потом заговорить за столом с Рупертом?
Сможет ли небрежно  швырнуть  ему  кольцо  и  преспокойно  заняться  жареной
куропаткой, словно бы ничего не случилось? И он лишь кивнет в  благодарность
и сделает вид, что ничего не произошло.
   Октавия натянула перчатки, разгладила на пальцах тончайшей выделки кожу и
шагнула к двери. Гриффин  с  плащом  поджидал  ее  в  вестибюле,  и  Октавия
автоматически ответила, когда он пожелал ей доброй дороги.
   Октавия забралась в карету графа. Слуга поднял лесенку и захлопнул дверь.
В воздухе просвистел кнут кучера; лошади  дружно  взяли  с  места  рысью,  и
вскоре экипаж свернул с Довер-стрит.
   Нет, думала Октавия  с  холодной  тоской.  Как  только  дело  с  Филиппом
Уиндхэмом будет закончено, прекратятся отношения и с Рупертом Уорвиком.  Раз
она  побывает  в  постели  другого  мужчины,  не  сможет   уже   повториться
сегодняшняя ночь. Даже если  она  отдалась  с  согласия..,  нет,  поощряемая
любовником. Даже? Вероятно, она хотела сказать, потому что?
   Октавия закрыла глаза. Раздобыв кольцо, она выполнит свою часть сделки. И
не вынесет, если Руперт вновь до нее дотронется.
   Карета остановилась, Октавия ждала.  Сердце  бешено  колотилось.  Но  вот
дверца наконец открылась, и в глаза ударил яркий солнечный свет.
   Девушка накинула капюшон и вышла из экипажа.  Входная  дверь  отворилась,
показался дворецкий. Ее рука легла на изящные кованые перила,  и  Октавия  с
трудом поборола желание вцепиться пальцами в металл, как утопающий хватается
за соломинку.
   Она очутилась  в  вестибюле  с  мраморным  полом.  Дворецкий  поклонился,
горничная присела в реверансе. Но оба не произнесли ни звука, словно Октавия
была плодом воображения, лишь призраком. Горничная молча указала на лестницу
с двумя пролетами, упирающуюся в полукруглую площадку.
   Неожиданно Октавия  услышала  шорох  шелков  и  уголком  глаза  различила
какое-то движение. У  дверей  стояла  Летиция  Уиндхэм.  Ее  лучистые  глаза
казались двумя изумрудами на бледном лице.
   Октавия отвела взгляд и поспешила за служанкой. Она чувствовала себя так,
точно находится в пустоте, перемещается в вакууме. Казалось, ноги несут  ее,
не касаясь лестницы, рука парит над перилами  и  вовсе  не  она  ступает  по
ковру, туда, к двойным белоснежным дверям.
   Октавия шагнула внутрь.
   Филипп Уиндхэм отдыхал в глубоком кресле у потушенного очага, на  коленях
лежала книга. Он поднялся навстречу Октавии.
   - Дорогая, а вот и вы. - В голосе Филиппа  прозвучала  хрипотца,  которую
она раньше не замечала.
   - Как видите. -  Гостья  сняла  перчатки.  Граф  легкими  шагами  танцора
подошел к ней; гибкое худощавое тело  двигалось  с  необычайным  изяществом.
Снял с головы Октавии капюшон, сжал лицо меж  ладонями,  жадно  потянулся  к
губам, и эта напористость наполнила ее новым страхом.  Из  глубины  естества
поднялось отвращение.
   Уиндхэм выпустил ее лицо, отошел на шаг и неулыбчивыми  глазами  принялся
рассматривать гостью, в его жестоких зрачках затаился голод. Взгляд  блуждал
по ее телу, проникал под одежду. На секунду он задержался  на  зашнурованной
груди. Филипп протянул руку и неспешно ослабил шнуровку.
   Корсет стал свободнее, и Октавия вздохнула глубже, но от ожидания  бешено
забилось сердце.
   Филипп довольно улыбнулся, но в следующий миг он отвернулся от  гостьи  и
направился к столику, где стояли графин и бокалы.
   - Мадера.
   Слово прозвучало не как вопрос, а как констатация  факта,  и  Октавии  не
оставалось  ничего  другого,  как  кивнуть  головой.  Она  приняла  бокал  и
пригубила сладкое вино, надеясь, что оно вернет ей мужество.
   Филипп был одет по-домашнему: без сюртука и без  галстука,  в  просторном
парчовом "халате поверх жилета, в рубашке и панталонах. Глаза  Октавии  были
прикованы к жилету - под бежевым, собранным в оборку  шелком  она  старалась
разглядеть маленький карман и крохотный мешочек в нем.
   Поставив бокал на столик, Октавия подошла к  Филиппу,  положила  руки  на
плечи, затем просунула под полы халата и осторожно сбросила его на пол.
   Граф стоял не шевелясь, лишь иногда подносил к  губам  бокал.  Глаза  его
сузились. Руки Октавии заскользили по телу, и она моментально  нащупала  то,
что искала. Сердце радостно забилось. Теперь, когда она знала, где находится
кольцо, было так просто его взять.
   Она стала расстегивать жилет - пуговицу за пуговицей,  моля  Бога,  чтобы
Филипп принял за страсть то, что было на самом деле страхом.
   Но вдруг он схватил ее за запястья:
   - Мне не нравятся женщины, которые берут на себя такую смелость. -  Голос
прозвучал удивительно холодно, в глазах появился лед.
   Руки Октавии безвольно повисли  вдоль  тела.  Она  ощущала  себя  шлюхой,
которая по неумению оскорбила клиента.
   - Извини, Филипп, - пробормотала она. - Я  и  сама  нахожу  себя  слишком
пылкой.
   Уиндхэм улыбнулся, а  Октавия  почувствовала  дикую  ярость.  Ей  безумно
хотелось чем-нибудь швырнуть в  него,  чтобы  согнать  с  губ  торжествующую
усмешку.
   Одной рукой - другая по-прежнему сжимала  бокал  -  он  продолжил  работу
Октавии: расстегнул жилет и изящным движением сбросил  его  с  плеч.  Одежда
упала на пол, и Филипп носком ботинка отбросил ее подальше.
   Нужно  как-нибудь  дотянуться...  Изобразить  милую   домашнюю   шалость?
Расправить жилет, потом свернуть...
   - Сними платье! -  Грубая  команда  оборвала  ее  беспорядочно  мечущиеся
мысли. Пальцы дрожали, расстегивая крючки на юбке, бестолково  суетились  на
распущенной шнуровке лифа.
   Филипп притянул ее к себе; пальцы  жадно  ощупывали  тело  под  рубашкой.
Октавия не проронила ни слова, выкинула из головы  все,  сосредоточилась  на
одном: как бы дотянуться до пола, до  жилета,  запустить  пальцы  в  карман,
зажать в кулаке мешочек.
   Внезапно она поняла, что он толкает ее назад, к кровати; упала на нее.
   Никаких любовных игр, ни томительных приготовлений, ни огненных ласк.
   Она старалась не смотреть,  как  он  стаскивает  с  себя  панталоны,  как
расстегивает рубашку. Но тут впервые заметила в его движениях поспешность. В
одном нижнем шерстяном белье Филипп склонился над ней, задрал  нижнюю  юбку,
обнажив ее бедра. Пальцы все выше и выше. Еще секунда, и она будет  раздета.
Тело  станет  уязвимым  для  возбужденной  напрягшейся  плоти,   стремящейся
вырваться из шерстяных кальсон...
   Внезапно раздался немыслимый  треск  и  следом  целая  какофония  звуков:
пронзительный крик, стон ужаса и боли - и комната наполнилась клу