ста. Делакруа смотрел на свою бывшую  ученицу
и сожалел, что  оказался  слишком  искусным  учителем,  а  она  -  очень  уж
способной ученицей.
   Но Доминик не мог позволить ей догадаться, о чем он думает, поэтому  лишь
улыбнулся и согласно кивнул, когда Женевьева шепотом  сообщила,  что  придет
поздно, так как к концу вечера Чолмондели все ей расскажет, и Сайлас  должен
ждать ее возле дома англичанина.
   Однако радовалась Женевьева рано. Сам герцог Веллингтон пришел за ней.
   - Ее Королевское Высочество желает видеть вас, моя дорогая.  -  Если  эти
джентльмены не будут возражать, я уведу  вас  на  минутку,  -  сказал  он  с
милостивой улыбкой, извлекая мадам Делакруа из круга поклонников  и  ведя  в
маленькую гостиную, где возле царственной  пары  собрался  ее  неофициальный
двор.
   К своему великому облегчению, Женевьева увидела,  что  Доминик  оживленно
беседует с дочерью Марии Антуанетты. Хотя придуманная легенда прочно  сидела
в голове у Женевьевы, мысль о том, что капер в случае необходимости  поможет
ей, оказалась весьма ободряющей и успокаивающей. Словно поняв это,  Делакруа
обернулся при ее появлении и протянул руку ладонью вверх. Женевьева положила
на нее свою ладонь, ощутила крепкое, надежное пожатие его  пальцев  и  смело
подошла к герцогине Ангулемской.
   Вскоре Женевьева поняла, что  бояться  нечего.  Эту  даму  совершенно  не
интересовали подробности чужой жизни. Она  была  весела  и  жизнерадостна  в
отличие от своего мужа, который оказался строго официальным, как большинство
представителей клана Бурбонов, и столь  же  царственно  ожидающим  всеобщего
поклонения, какого заслуживает потомок Короля Солнца, как и  его  несчастный
кузен Людовик XVI. Женевьева поняла, что ему следует  польстить  и  выказать
почтение, а с  герцогиней  посмеяться,  стараясь  избегать  щекотливых  тем,
связанных с годами,  проведенными  в  изгнании.  Упоминание  о  том,  что  с
трехлетнего возраста Женевьева жила в отдаленном  уголке  Пруссии,  куда  ее
семья  бежала  от  террора  к  отцовским  родственникам,  было  принято  без
вопросов.
   Убедившись, что Женевьева  чувствует  себя  свободно  и  страх  полностью
исчез, Доминик отошел в сторону. Теперь он оставлял ее играть свою  роль,  а
сам, как только позволят приличия, собирался покинуть гостеприимных  хозяев,
которые не увидят ничего необычного в том, что месье Делакруа отправляется с
друзьями на ужин, предоставляя супруге развлекаться. Женам  в  конце  концов
сопровождающие  не  требуются,  и  никто  не  обвинит   мадам   Делакруа   в
нескромности.
   Сайлас молча выслушал распоряжения Доминика. Ему надлежало  следовать  за
мадемуазель, когда та отправится к англичанину,  и  ждать  в  карете,  чтобы
привезти ее домой. Если что-то  пойдет  не  так,  он  должен  без  колебаний
сделать все, чтобы  любой  ценой  доставить  ее  в  целости  и  сохранности.
Указания были уже привычные: соблюдать осторожность,  но,  если  потребуется
пренебречь ею ради безопасности Женевьевы, так тому и быть.

Глава 20

   Тишина  царила  в  уютной  комнате  с  тяжелыми  бархатными   портьерами,
задернутыми на окнах, в камине весело плясал огонь.  Женевьева,  сидя  перед
камином на оттоманке, наблюдала, как хозяин готовит пунш в серебряной  чаше.
Она не собиралась пить, но Чолмондели об этом знать было незачем.  Женевьева
уже приспособилась делать вид, что потягивает из своего  бокала,  между  тем
как уровень напитка в нем не снижался. Когда  на  кону  была  такая  ставка,
следовало  сохранять  максимальную  способность  концентрировать  все   свое
внимание.
   - Наверное, Вена кажется вам немного скучной после  неспокойной  жизни  в
Легорне, мистер Чолмондели? - Этим заданным  словно  между  прочим  вопросом
Женевьева нарушила наконец молчание.
   - Почему бы нам не оставить формальности, мэм? - предложил он, протягивая
руку и забирая у нее веер. - Мне было бы очень  приятно  услышать,  как  эти
медовые уста произносят мое имя.
   Женевьева  с  трудом  удержалась  от  презрительной  гримасы  -   она   и
представить себе не могла, чтобы Доминик сказал  нечто  столь  смехотворное.
Однако Элизе подобная реплика показалась бы  вполне  лестной,  она  привыкла
именно к такому стилю. Нет! Нельзя отвлекаться по пустякам.
   - Ну конечно, Чарлз, к чему формальности, - жеманно ответила она.  -  Мне
бы и самой очень хотелось побывать в Легорне. - Она деланно содрогнулась.  -
Вообразите себе, быть так близко от этого чудовища Бонапарта! Его можно было
бы даже увидеть через пролив. А что, если он задумает бежать?
   - Не бойтесь, моя дорогая. Если такой план у  него  и  созреет,  французы
будут знать об этом. - Хозяин снисходительно улыбнулся: женщин  так  волнуют
разговоры о Наполеоне.
   -  Но  каким  образом?  -  широко  раскрыв  глаза  в  наивном  изумлении,
воскликнула Женевьева.
   Чолмондели расхохотался и передал ей кубок,  от  которого  шел  ароматный
пар.
   - Мариотти ни в чем не уступит Бартолуччи.
   - Бартолуччи? - поинтересовалась она, опуская нос в кубок. -  Никогда  не
слышала этого имени.
   - Это начальник наполеоновской контрразведки в Легорне, - небрежно бросил
хозяин, отпивая большой глоток пунша. - Тем же занимается и Феш в  Риме,  но
это нас мало волнует, моя дорогая  Женевьева,  и,  разумеется,  вас  это  не
должно пугать.
   - Да, конечно, не сомневаюсь, - храбро улыбнулась Женевьева. - Тем  более
что там, на острове, с ним один из ваших соотечественников, не так  ли?  Он,
кажется, посредник союзников, который согласился остаться  на  Эльбе,  чтобы
следить за ссыльным императором?
   - А, сэр  Нил  Кэмпбел,  -  подтвердил  Чолмондели,  серьезно  кивнув.  -
Замечательный человек, способен сорвать любые замыслы шпионов.  Он  считает,
что если Наполеон затеет побег, то отправится к Мюрату в  Неаполь.  Но  это,
разумеется, смешно. Пролив надежно  охраняется  французскими  и  британскими
кораблями, там даже рыбацкая лодка не прошмыгнет.
   - Уверена, что вы способны  достойно  ответить  на  любой  его  вызов,  -
польстила Женевьева, одаривая англичанина обворожительной улыбкой.
   Чолмондели встал, взгляд его вдруг стал напряженным.
   - Надеюсь, что я смогу достойно ответить на вызов, который  представляете
собой вы, мэм. - Склонившись, он взял ее за руки и поднял.
   Женевьева сжалась, предчувствуя, что  сейчас  последует  поцелуй.  Однако
придется стимулировать хозяина,  чтобы  притворство  казалось  убедительным.
Если выказать безразличие, он может насторожиться. Обиднее  всего  было  то,
что Женевьева уже получила всю нужную  информацию,  но  все  равно  придется
играть в эту дурацкую игру, чтобы не возбудить подозрений. А ведь она до сих
пор так и не знала, насколько искусен англичанин в пике! Женевьева заставила
себя расслабить мышцы губ ровно  настолько,  насколько  нужно,  и  чуть-чуть
прильнуть к  Чолмондели,  после  чего  плавно  отстранилась,  соблазнительно
смеясь.
   - Не надейтесь, что выиграете, месье. - Ей удалось сказать это  так,  что
фраза  прозвучала  как  обещание,  и  Чолмондели  вспыхнул  от  предвкушения
удовольствия.
   Он прошел к  карточному  столу,  пододвинул  стул  Женевьеве  и  сам  сел
напротив, предложив бросить жребий.
   Женевьева  кивнула,   чувствуя,   как   напряглось   все   ее   тело,   и
сконцентрировалась только на игре.
   Кое за что она благодарна Виктору Латуру, хотя никогда и не  думала,  что
опыт, приобретенный в те мучительно  долгие  часы  вынужденного  сидения  за
карточным столом, когда-нибудь ей пригодится. Отчаявшись  найти  подходящего
партнера,  отец  решил  воспитать  его  сам,  разглядев  в  младшей   дочери
способности к игре и достаточно острый ум,  чтобы  оказывать  ему  достойное
сопротивление и в шахматах, и в картах. Женевьева быстро поняла, что  Виктор
умеет   проигрывать   честно,   но   не   прощает   ошибок,   сделанных   по
невнимательности или глупости. Вот почему у  нее  крайне  редко  были  такие
просчеты.
   Сдавать выпало Женевьеве. Колода из тридцати двух карт  лежала  на  столе
между ними. Женевьева сдала. Взглянув в  свои  карты,  ее  противник  слегка
нахмурился, сдвинув  тонкие,  выгнутые  дугой  брови,  потом  быстро  принял
решение и без колебаний снес несколько карт. Это было первым признаком того,
что игрок он сильный, и это, разумеется, вовсе не порадовало Женевьеву.  Она
так  же  быстро  сообразила,  что  снести,  но  сделала  вид,  будто   долго
размышляет, чтобы у партнера создалось впечатление о ее слабой  игре.  Может
быть, это усыпит бдительность англичанина, и он станет играть небрежно.
   Женевьеве удалось сорвать его попытку перехватить ход с  помощью  валета,
которого  она  хотела  было  снести,  и  первая  сдача  осталась   за   ней.
Улыбнувшись, она снова сняла карты.
   - Думаю, мне просто пришла хорошая  карта,  Чарлз,  -  беспечно  заметила
Женевьева.
   - Возможно, - сухо откликнулся Чолмондели,  и  Женевьева  стиснула  зубы,
увидев, что он сосредоточился.
   Победа в этом турнире  очень  много  значила  для  Чарлза  Чолмондели.  К
несчастью, а может быть, к счастью, он не знал, как много эта победа значила
и для Женевьевы Латур.
   Утратив бдительность, что было непозволительно, она небрежно снесла карты
и проиграла  вторую  сдачу.  В  уютной,  ярко  освещенной  комнате  повисло,
казалось, осязаемое напряжение.  При  третьей  сдаче  карты  легли  примерно
равно, так что  полагаться  оставалось  лишь  на  точность  ходов  и  умение
рассчитывать. Женевьева, отбросив все посторонние мысли, сосредоточилась  на
зеленом сукне карточного стола и тридцати  двух  картах.  Успех  зависел  от
способности держать в голове все взятки и вычислять нужные карты  в  колоде.
Но ее противник, судя по всему, тоже не был обделен этим умением. Кто бы  ни
победил - сейчас конец игры, так что для обоих каждый ход был равен переходу
через Рубикон.
   И вот на стол легла пиковая десятка. Женевьева  несколько  секунд  сидела
неподвижно. Что это - ошибка в  сносе  или  у  партнера  есть  некий  тайный
замысел? Если она возьмет десятку, не сыграет ли она ему на руку?  Женевьева
напряглась и вспомнила все карты, которые уже вышли. В  ушах  у  нее  звучал
неумолимый голос отца, требовавший думать над каждым ходом,  помнить  каждую
взятку, и ее собственный, слабый от  усталости,  вяло  огрызающийся.  Но  по
опыту, приобретенному в те  изматывающие,  бесконечные  зимние  вечера,  она
знала, что сегодня память ее работает безупречно.  Чарлз  сделал  ошибку.  В
полном молчании Женевьева положила на стол последнюю карту.
   - Ваша репутация отнюдь не преувеличена, мэм, -  пытаясь  вежливо  скрыть
свое разочарование и подсчитывая проигрыш, сказал Чолмондели.
   - Это было очень рискованно, сэр, - ответила она спокойно, собирая  карты
в колоду. - Уже поздно, мне пора домой.
   Он открыл  было  рот,  чтобы  возразить,  чтобы  умолять,  взывать...  Но
англичанин помнил, что он джентльмен и что в вопросах чести торг  неуместен.
Он проиграл, и дама диктует свои  условия,  ему  же  остается  лишь  вежливо
подчиниться.
   - Какой выигрыш вы потребуете, мэм? Помнится, мы условились, что в случае
вашей победы, вы сами назовете ставку. Женевьева покачала головой и  любезно
улыбнулась:
   - Игра с вами сама по себе была для меня наградой, мистер Чолмондели. - И
протянула ему руку для поцелуя. - Это был прекрасный вечер.
   - Как я хотел бы, чтобы он окончился по-другому. Вы позволите мне отвезти
вас домой?
   - В этом нет необходимости. Слуга ждет меня в  карете.  Чарлз  Чолмондели
знал, что мадам Делакруа любит тайные карточные игры, но, насколько ему было
известно от других, они не всегда  завершались  так  рано  и  так  внезапно.
Однако ничего удивительного, что леди заранее заботилась об  экипаже  -  как
раз на такой случай. Без дальнейших пререканий он сопроводил  ее  к  выходу,
где она ласково пожелала ему спокойной ночи. Вспомнив о том  поцелуе,  Чарлз
рискнул взять ее за руки и... Однако Женевьева отстранилась -  без  излишней
поспешности и смущения, чтобы  партнер  не  почувствовал  себя  неловко,  но
совершенно недвусмысленно: он проиграл, и другого шанса ему дано не будет.
   Коренастая фигура вышла из осенявшей улицу тени монастыря:
   - Карета за углом, мадам.
   С  огромным  облегчением  Женевьева  поспешила  за  надежным,   уверенным
Сайласом и уселась на кожаное сиденье в уютной глубине  экипажа,  но,  когда
закрыла глаза, валеты, дамы и тузы замелькали перед ее мысленным взором. Она
расслабилась наконец, но поняла, что долго не заснет в эту ночь.
   Услышав, как открылась входная дверь, Доминик вышел из гостиной.  Сайлас,
шедший позади Женевьевы, стрельнул в  хозяина  сердитым  взглядом  и  поджал
губы. Месье опять переусердствовал с бренди - кажется,  это  уже  становится
для него привычным  в  те  вечера,  когда  мадемуазель  уезжает  из  дома  и
занимается неизвестно чем. Не то чтобы его опьянение бросалось в глаза тому,
кто не знает месье так хорошо, как слуга, - просто глаза немного  щурятся  и
плечи распрямляются ненатурально, словно месье нарочно  старается  держаться
как можно прямее.
   - Как все прошло? - спросил Доминик у Женевьевы, пошире открывая для  нее
дверь в гостиную.
   - Я устала, - ответила она, проходя  мимо  и  направляясь  к  лестнице  -
Расскажу, что удалось узнать, наверху.
   - Как хочешь, - кивнул он с едва заметной  насмешкой.  -  Запирай  дверь,
Сайлас.
   - Да, месье,  -  невозмутимо  ответил  тот  и  поглядел  вслед  хозяевам,
поднимавшимся по лестнице.
   Мадемуазель делалась раздражительной, когда уставала  или  нервничала,  а
сегодня, похоже, имело место и  то  и  другое.  А  месье,  когда  оказывался
одураченным или был озабочен личными  проблемами,  легко  выходил  из  себя.
Сайлас сильно подозревал, что сегодня  и  это  имело  место.  Что  ж,  снова
придется утром собирать осколки. С недовольным видом матрос пошел  закрывать
парадную дверь.
   - Ты поможешь мне расстегнуть крючки? - попросила Женевьева, бросая  плащ
на стул и поворачиваясь спиной к Доминику.
   Он послушно выполнил ее просьбу, но, вместо того чтобы пойти дальше,  как
это обычно бывало, сразу же отступил назад.
   В голове у него словно  роились  ядовитые  змеи  ревности  и  подозрений,
отравляя мозг горьким ядом. Он представлял себе, как этот  идиот  англичанин
обнимает Женевьеву, тянется к ее губам... Сегодня это было невыносимее,  чем
когда бы то ни было! Чертыхнувшись про себя, Доминик налил себе бренди.
   - Ну так что, ты собираешься держать меня  в  неведении,  та  chere,  или
вечер прошел впустую?
   Женевьева, которая снимала через голову рубашку,  услышав  издевательскую
интонацию, обернулась.
   - В чем дело? - вопрос  прозвучал  приглушенно  из-за  того,  что  ткань,
зацепившись за шпильку в прическе, закрыла ей рот.
   Доминик не  шелохнулся,  чтобы  помочь,  а  спокойно  наблюдал,  как  она
пытается освободить голову. От того, что руки  у  нее  были  подняты,  груди
подпрыгнули вверх и кожа на ребрах натянулась. Облаченные в  белые  шелковые
панталоны бедра извивались. В Доминике росло желание,  смешанное  с  неясным
гневом. Он хотел ее, черт побери! Но  хотел  взять  силой,  сделать  больно.
Интересно, она получала удовольствие с Чолмондели? Этот вопрос разъедал  его
изнутри.
   Справившись наконец с рубашкой, Женевьева  бросила  ее  на  пол  рядом  с
платьем. Она все еще не  привыкла  обходиться  без  Табиты,  которая  всегда
убирала за хозяйкой. Ладно, утром Сайлас все поднимет, а она сегодня слишком
устала. И конечно, у нее нет сил выяснять отношения  с  Домиником,  который,
кажется, страшно раздражен. Подойдя к туалетному столику, Женевьева  села  и
принялась вытаскивать шпильки из волос.
   - Случайно удалось  разузнать  очень  многое.  Он  говорит,  что  Кэмпбел
подозревает, будто Наполеон замышляет бегство в Неаполь, - рассказывая,  она
расчесывала щеткой свои пышные шелковистые волосы.
   - Слухи! - Доминик жестом отмел предположение, сгорая от желания зарыться
лицом в этот душистый, струящийся  водопад  волос.  -  Это  просто  сплетни,
которые ходят по Вене. У них  нет  достоверной  информации.  А  вот  у  меня
кое-какая есть. Похоже, Фуше предложил императору бежать в Америку.
   - Он  сам  тебе  сказал?  -  Женевьева  положила  щетку  и,  обернувшись,
удивленно посмотрела на Доминика. - Я имела беседу с этим господином,  и  он
дал понять, что догадывается о тайном смысле моих вопросов, но я  не  знала,
можно ли ему открыться.
   - Я открылся, - невозмутимо констатировал  Доминик,  выплескивая  остатки
бренди из стакана. - Он  сам  затеял  со  мной  разговор..,  ходил  кругами,
разумеется. И я так же неопределенно отвечал ему, но мы  оба  теперь  знаем,
что у нас - общая цель. А доверится ли Фуше мне  настолько,  чтобы  раскрыть
свои планы, покажет время.
   - Да, понимаю.  -  Женевьева  устало  поднялась  и  скинула  единственный
остававшийся еще на ней предмет туалета.
   Доминик говорил безразличным тоном, словно для него было не так уж  важно
сообщить имевшуюся информацию. Вес  ее  тело  словно  погрузилось  в  вязкий
туман, депрессия усугубляла усталость. Неужели его вовсе не  трогает,  через
что  Женевьеве  пришлось  сегодня  пройти:  чудовищное  нервное  напряжение,
томительное ожидание, страх проигрыша? Нет, разумеется, он об этом  даже  не
думает. Доминик считает, что она играет  свою  роль,  используя  собственное
тело, а  сознание  и  душа  при  этом  остаются  незатронутыми.  Она  просто
выполняла  поставленную  перед  ней  задачу,  быть  может,  неприятную,   но
необходимую.
   Женевьева  взяла  с  кровати  приготовленную  Сайласом  ночную   рубашку,
просунула голову в горловину, продела руки в  рукава  и  встала  коленом  па
перину.
   -  Оставайся  так!  -  хрипло  скомандовал  Доминик,  и  она  застыла  от
неожиданности, опершись на край кровати, спиной к нему.
   Легкая дрожь ожидания пробежала у нее по позвоночнику, по  вместе  с  тем
пришло и неопределенно дурное предчувствие. Надвигалось нечто очень  плохое.
Она, как и Сайлас, видела,  что  Доминик  перебрал.  С  ним  это  так  редко
случалось и так мало отражалось па его поведении, что Женевьева  никогда  не
беспокоилась по этому поводу. Но сегодня что-то было не так.
   Он смотрел на соблазнительные изгибы  ее  тела,  послушно  застывшего  на
месте,  на  обтянутые  тонкой  тканью  ночной  рубашки,  призывно,  как  ему
казалось,  подставленные  ягодицы,  и  желание  наброситься  на   Женевьеву,
овладеть, причинить боль становилось непреодолимым. Он подошел к кровати.
   - Подними рубашку.
   - Я так устала, - прошептала Женевьева, но протест получился слабым.
   Какой  бы  усталой  она  ни  была,  любовь  Доминика  всегда  освежала  и
расслабляла ее. Если бы не это неотступное неуютное чувство, она и слова  бы
не произнесла.
   - Успокойся, та chcre, на сей раз тебе не придется  трудиться,  -  сказал
он. - Ну-ка, подними ее для меня.
   Женевьева задрожала. На сей раз? Что это значит? И что за  циничный  тон?
Боже праведный! Неужели, по его мнению, что-то случилось в доме  Чолмондели?
Однако придется поступить, как он велит, поскольку она  не  может  придумать
убедительного  предлога,  чтобы  отказаться.  Женевьева   начала   поднимать
рубашку.
   - Хватит, - скомандовал он, когда край рубашки дошел до талии.
   Доминик дышал прерывисто, и в этом дыхании она слышала, как клокочет  его
желание. Собрав все подушки, он положил их перед ней, потом, надавив ладонью
на спину, толкнул ее на них мягко, но решительно:
   - Удобно?
   Ей действительно было удобно. Если бы  только  не  это  пугающее  чувство
собственной уязвимости, которое озадачивало ее.  Доминик  начал  гладить  ее
ягодицы, и она постепенно стала  блаженно  расслабляться,  приготовившись  к
ощущению нарастающего возбуждения, которое приходило, когда вслед за  руками
к ягодицами прикасались его бедра, а  она  получала  удовольствие  от  своей
вынужденной пас