оне.
   Добравшись до своей спальни, Женевьева  сбросила  маскарадный  костюм  и,
прежде чем спуститься вниз, быстро переоделась. Она слышала, как в  гостиной
жалобно рыдает испуганная Элиза, а Лоренцо уговаривает ее своим, как всегда,
патетическим  басом.   Потом   в   их   диалог   ворвался   раздраженный   и
безапелляционный  голос  Виктора,  сразу  же  заставивший  зятя   замолчать.
Женевьева незаметно проскользнула в комнату.
   - А, вот и ты, дорогая, - встрепенулась Элен; ее и обычно-то бледное лицо
было теперь смертельно белым. - Это так ужасно! Британцы - на озере  Борн  и
могут в любой момент атаковать город.
   - Так это поэтому звонят колокола?
   - Генерал Джексон собирает всех мужчин, которые способны держать в  руках
оружие, - прорыдала Элиза. - А Лоренцо нездоров...
   - У него, видите ли, острый приступ дизентерии,  -  взорвался  Виктор.  -
Чертовски вовремя!
   - Но он же не виноват, папа, - сказала Женевьева,  во  всеобщей  сумятице
забыв о том, что ей бы лучше не привлекать к себе отцовского внимания.
   Но Николас с редкой  для  него  готовностью  помочь  грудью  бросился  на
амбразуру, успев отвлечь внимание Виктора за  мгновение  до  того,  как  уже
сделанный им глубокий вдох чуть было не извергнулся потоком брани:
   - Мы должны  идти  немедленно,  -  заявил  он,  сосредоточенно  проверяя,
надежно ли пристегнута к поясу шпага.  -  Негоже  нам  являться  на  площадь
последними.
   - Да-да, конечно. - Мысль о том, что Латур - не важно какой, по  рождению
или по свойству - может в такой момент оказаться не в первых рядах,  тут  же
заставила Виктора, забыв обо всем, броситься к выходу.
   Лоренцо похлопал плачущую Элизу по плечу и уверил, что под опекой  мачехи
она будет в полной безопасности, а когда Элиза запричитала, что ее беспокоит
отнюдь не собственная безопасность, снова,  на  сей  раз  молча  и  скорбно,
похлопал ее по плечу и поспешил к выходу.
   Николас взглянул  на  Женевьеву,  словно  хотел  ей  что-то  сказать,  но
передумал. Элиза и Элен дали волю слезам,  а  Женевьева,  наблюдая  за  этой
сценой, не без иронии подумала, что  ей  и  заплакать-то  нельзя,  поскольку
предполагается, что у нее нет  никого,  о  чьей  безопасности  следовало  бы
тревожиться. Не то чтобы слезы подступали к  горлу  при  мысли  о  Доминике.
Просто хотелось стоять рядом с ним на мостике "Танцовщицы", слышать, как  он
уверенно  командует   боевым   фрегатом,   отдавая   хладнокровные,   ясные,
решительные распоряжения, хотелось быть частью этой военной операции, вместо
того чтобы сидеть с плачущими женщинами и бить баклуши!
   - Элиза, если ты будешь так  горевать,  это  может  плохо  отразиться  на
ребенке, - сказала она, принимая на себя единственную роль, на  которую  при
сложившихся обстоятельствах еще готова была согласиться.
   В ночь на 24 декабря  генерал  Джексон  предпринял  атаку  на  британцев,
упреждая их наступление. Странным было то  Рождество  в  городе,  получившем
временную передышку неизвестно, правда, на какой срок. Перед лицом  грозящей
оккупации собор Святого Людовика во время всенощной службы в  сочельник  был
переполнен людьми, тихо молившимися за здравие близких, за то, чтобы удалось
защитить город.
   В первый день нового года генерал  сэр  Эдвард  Пэкенхем  начал,  как  он
считал, заключительную битву, но, к своему безграничному  изумлению,  вместо
плохо подготовленного, немногочисленного разношерстного ополчения встретился
со шквальным огнем артиллерии противника. Оказалось, что отличные стрелки из
Кентукки  и  Теннесси  ни  в  чем  не  уступают  ритуально  чеканящим   шаг,
вымуштрованным  британцам.  Пэкенхем  подождал  подкрепления  и,   абсолютно
уверенный в себе, 8 января снова бросил свои главные силы против неприятеля,
укрывшегося за наскоро сооруженными земляными укреплениями.
   Доминик со своими сподвижниками на  кораблях,  благополучно  вставших  на
якорь в Миссисипи, в полумиле от поля битвы в Чэлмете, действовал с  помощью
легкого вооружения и пушек и, так же как его соратники - солдаты  на  скорую
руку собранной армии, не веря глазам своим, наблюдал, как шеренги в  красных
мундирах шли в наступление прямо на пули противника, которые косили их,  как
траву. Падала одна  шеренга,  и  на  смену  ей  вставала  другая.  Казалось,
англичане  так  оболванены  муштрой  и  так  слепо  верят   в   незыблемость
джентльменских  правил  ведения  войны,   что   воображение   их   полностью
парализовано, а вместе  с  ним  и  понимание  происходящего,  и  способность
оценивать факты.
   Немногочисленный противник между тем не собирался  выходить  из-за  своих
баррикад и сражаться с британцами лицом к лицу. Не так глуп он был! При виде
трагической бессмысленной гибели стольких молодых жизней Доминик  готов  был
заплакать. Это кровавое побоище продолжалось в течение получаса, после  чего
на земле осталось лежать более двух тысяч убитых и раненых британцев.
   Потери американцев составили тринадцать человек.

Глава 18

   В течение нескольких последующих дней Новый Орлеан  торжествовал  победу,
бал следовал за балом, каждой хозяйке не  терпелось  оказать  честь  храбрым
защитникам и отпраздновать  окончание  войны,  которая,  по  иронии  судьбы,
официально считалась, завершенной еще за  две  недели  до  битвы  при  Новом
Орлеане. Если бы известие о подписании мирного договора  в  Европе  достигло
генерала  Пэкенхема  вовремя,  ужасной,  бессмысленной  бойни   можно   было
избежать.
   Доминик Делакруа охотно  посещал  балы,  но  обычно  проводил  там  время
уединившись со своими недавними гостями и другими заинтересованными  лицами.
Они обсуждали план похода в Европу  для  освобождения  Наполеона  с  острова
Эльба. Это был серьезный, чтобы не сказать грандиозный  план,  в  абсолютной
тайне  вынашиваемый  его  создателями,  и  пирата  это  забавляло,  хотя  он
тщательно скрывал свои чувства  под  маской  вежливого  интереса.  Размах  и
дерзость  плана  -  вот  что  вызывало  его  интерес  гораздо   более,   чем
материальная выгода, сколь велика бы она ни была.
   Единственное, что его  беспокоило,  это  отсутствие  Женевьевы  Латур  на
бесчисленных балах. Ее кузен обычно посещал их, но был мрачен и  уделял  уже
гораздо меньше внимания мадемуазель Бенуа. Не редкость было увидеть и  мадам
Латур, чаще всего  в  сопровождении  старшей  падчерицы,  но  миниатюрная  -
младшая дочь Латура почему-то отсутствовала. Доминик дважды посылал  записки
в  дом  на  Ройял-стрит,  передавая  их,  как  всегда,  через  молчаливую  и
услужливую Амелию, и два дня ждал Женевьеву в доме на Рэмпарт-стрит, но  она
не пришла, не написала ответа и, что  было  еще  удивительнее,  ни  разу  не
появилась нежданно-негаданно. "Не дуется ли она  на  меня,  -  подумал  было
Доминик, но отбросил это предположение,  как  не  соответствующее  характеру
Женевьевы. - У нее множество недостатков, но она никогда не замыкалась и  не
дулась. Вероятно, ей  просто  нужно  время,  чтобы  свыкнуться  с  отцовским
планом, и она вполне мудро решила, что сомнительный роман с пиратом едва  ли
поможет вступить на предначертанную стезю. Однако если дело было бы в  этом,
Женевьева поставила бы меня в известность".
   Наконец  Доминик  решил  выведать  что-нибудь  у  Николаса.   Он   принял
приглашение на бал, куда были званы почти все  члены  креольского  общества,
включая и Виктора  Латура.  Капер  направился  прямо  к  Николасу  Сен-Дени,
стоявшему у буфета с угрюмым видом, искажавшим черты его красивого лица.
   - Добрый вечер, Николас. - Доминик взял с тарелки канапе  с  лобстером  и
отправил его в рот. - Кажется, здесь сегодня  весь  высший  свет  со  своими
чадами и домочадцами, - небрежно заметил Доминик.  -  Но  я  не  вижу  нигде
мадемуазель Латур? - Вопрос был задан как бы между  прочим,  но  во  взгляде
Николаса промелькнула настороженность, щеки едва заметно порозовели.
   Доминик сжал губы. У Николаса все можно прочесть по лицу!  Он  совершенно
очевидно боялся пирата, и, хотя Доминик был вынужден признать, что в прошлом
у Сен-Дени была веская причина опасаться дальнейших контактов с ним, все  же
не мог не презирать его за неспособность скрыть  свой  страх  в  отличие  от
бесстрашной кузины, которая с мрачной решимостью  бросила  вызов  дьяволу  в
лице Делакруа.
   - В самом деле, - невозмутимо продолжал капер, - я видел ее  в  последний
раз накануне Рождества. Она не хворает, надеюсь?
   Николас  пробормотал  что-то  насчет  суровых  холодов  и   необходимости
оставаться дома, чтобы не подхватить воспаления легких, и Доминик понял, что
в доме Латуров происходит нечто, о чем необходимо разузнать.
   - Женевьева в доме на Ройял-стрит? - спросил он, и теперь в его голосе не
было даже притворной вежливости, вопрос прозвучал резко и требовательно.
   Николас, пойманный врасплох, признался:
   - Конечно. Она в своей комнате.
   - Тогда мы навестим ее, - сказал Доминик, беря Сен-Дени под руку.
   От резкого тона и властного прикосновения Доминика Николас вздрогнул,  но
попытался изобразить негодование.
   - Не понимаю, что вы имеете в  виду,  Делакруа.  Вы  не  можете  навещать
молодую девушку, которая хворает и не выходит из спальни.
   - Вы будете удивлены, - мрачно ответил Доминик, -  но  общеизвестно,  что
мои дурные манеры - лучшее лекарство для больного.
   - Что за  дело  вам  до  Женевьевы?  -  прошептал  Николас,  не  в  силах
сопротивляться Доминику, увлекавшему его к выходу.
   - Удивительно, что вы об этом спрашиваете, - бросил Доминик. -  Ведь  это
вы сыграли главную роль в нашем знакомстве, если я ничего не путаю.
   К тому времени они уже вышли на улицу,  и  Николас  предпринял  последнюю
попытку:
   - То было много месяцев назад, и все уже  кончено.  Вы  не  имеете  права
вмешиваться в личные дела нашей семьи.
   - Значит, эти "личные дела" не ограничиваются  суровыми  холодами,  -  со
злорадным удовлетворением констатировал Доминик. - Что сделал с ней Латур?
   Николас воззрился на собеседника:
   - Почему вы думаете, что отец с ней что-то сделал?
   - О, кончайте эти игры, Николас. Вы  уже  должны  были  понять,  что  мне
известно слишком многое о делах в доме Латура!  Я  знаю,  что  Женевьева  не
соглашается выполнить приказ отца выйти за вас замуж.
   - Это она вам сказала?
   Доминик вздохнул и зашагал быстрее:
   - Пошли, пока Латур или его жена  не  вздумали  вернуться  домой.  Хотите
верьте, хотите нет, Николас, но в этом вопросе я - на вашей стороне.  Вы  не
стоите Женевьевы, разумеется, и надеюсь, что вы это понимаете. А  поэтому  с
вами ей будет лучше, чем с каким-нибудь болваном, которому заблагорассудится
переделывать ее по общему образу и  подобию.  Ну  так  где  она?  -  спросил
Доминик, когда их впустили в вестибюль.
   - В своей комнате, - ответил Николас, никогда  не  умевший  противостоять
натиску превосходящей силы, и направился в кабинет Латура в глубине дома.  -
Ключ он прячет там.
   - И как долго, черт возьми, он держит ее взаперти?  Пока  Николас  снимал
бронзовый  ключ  с  кольца,  висевшего  на  стене   возле   стола,   Доминик
почувствовал, как ярость вскипает  в  нем  и  как  одновременно  с  этим  он
становится внешне совершенно спокойным.
   - С Рождества. Доминик, в этом доме никто ничего  не  может  сделать  ему
наперекор. Элен пыталась, я пытался, но пока Женевьева  не  согласится...  -
Николас вздохнул.
   - Увольте меня от этих банальностей. - Доминик выхватил у  него  ключ.  -
Этот человек - бандит, и стоит раз дать  Латуру  отпор,  он  убежит,  поджав
хвост.
   Николас покачал головой:
   - Вы его не знаете, Делакруа, если так думаете. Женевьева  всегда  давала
ему отпор, но это никогда не доводило ее до добра.
   Он провел Доминика наверх и остановился перед  запертой  дверью  спальни.
Доминик вставил ключ, повернул его. Комната была погружена в полумрак,  лишь
масляная лампа на каминной доске слабо освещала маленькую фигурку  в  ночной
рубашке, свернувшуюся калачиком в шезлонге у окна, выходящего на  внутреннюю
террасу.
   - Табита? Что ты тут делаешь в такое время?
   Но в этот миг стало ясно, что ее гость - не то единственное лицо, которое
она только и видела начиная с Рождества.  Лишь  Табите  позволялось  входить
сюда, чтобы обслуживать Женевьеву.
   - Неужели я сплю? - воскликнула Женевьева, вскакивая с  шезлонга.  -  Мне
теперь трудно отличить сон от яви.
   - Подождите снаружи, - коротко приказал Николасу Доминик и закрыл дверь.
   Чтобы подойти к Женевьеве, ему пришлось сделать два очень  трудных  шага.
Он подвел девушку к лампе и тщательно осмотрел и ощупал ее лицо.
   - Виктор тебя бил?
   - Нет. - Женевьева затрясла головой. -  Он  не  слишком  торопит  меня  с
капитуляцией. Я не видела его с тех пор, как он  меня  здесь  запер.  -  Она
передернула худенькими плечиками, которые  стали  еще  более  хрупкими,  чем
прежде. - Но что ты тут делаешь? Это же безумие. Если только ты  не  пришел,
чтобы  забрать  меня  отсюда.  -  Огонек  надежды  на  миг  вспыхнул  в   ее
золотисто-карих глазах, но тут же погас. - Конечно же, ты пришел не за этим.
   - Это не выход, фея, - с нежной настойчивостью сказал  Доминик,  обхватив
ладонями ее лицо. - Ты должна прекратить сопротивление. Ничего хорошего  для
тебя из этого не выйдет. Вот увидишь, это стоящий обмен: тирания отца  -  на
брак с Николасом.
   - Но почему я должна выбирать из двух неприятных возможностей?  -  горько
посетовала Женевьева. - У мужчин все по-другому.
   Доминик покачал головой:
   - А как же Николас? Для него выбор не менее неприятен.
   - Вот здесь ты ошибаешься! - горячо возразила она. -  Если  бы  это  было
так, он сопротивлялся бы  не  менее  яростно,  чем  я.  А  если  бы  мы  оба
отказались покориться папа, тот не смог бы навязать нам свою волю.
   Этого Доминик не мог  отрицать,  но  его  решимость  уговорить  Женевьеву
покориться реальности не поколебалась:
   - Как ты думаешь, сколько ты еще так  протянешь?  -  спросил  он,  обводя
рукой комнату,  которая  все  же  оставалась  тюрьмой,  комфортабельной,  но
тюрьмой. - Я не могу уехать, зная, что ты здесь заперта.
   - Уехать?! Куда ты уезжаешь?!
   У Женевьевы вдруг возникло ощущение, что если Доминика Делакруа не  будет
в этом городе, если она не сможет каждый миг представлять себе, где он,  что
делает, как занимается своими обычными делами, то не останется  сил  держать
оборону.
   Доминик  вздохнул.  Он  не  собирался  поднимать  вопрос  о  цели  своего
предстоящего плавания, но, начав, нельзя идти на попятный.
   -  В  Европу,  -  сказал  он  без  обиняков.  -  Городские  старейшины  в
безграничной мудрости своей задумали помочь Наполеону бежать  из  ссылки,  с
острова Эльба. Я предложил им свои услуги.
   Женевьева вдруг совершенно переменилась. Куда девалась ее вялость!  Глаза
заблестели, лицо разрумянилось.
   - Тогда ты должен взять меня в Европу. Это единственный выход. Здесь я не
останусь, если не сделаю того, что велит папа, а я этого не сделаю. Ненавижу
этот город. Мне нет места в здешнем обществе...
   - Женевьева! - в отчаянии перебил Доминик безудержный поток ее речи. -  Я
не могу взять тебя с собой. Что ты там будешь делать?
   - Это не твоя печаль, - холодно ответила она. - Обузой тебе я  не  стану.
Единственное,  чего  я  прошу,  это  разрешения  переплыть  океан  на  твоей
"Танцовщице". Когда она прибудет в порт  назначения,  я  позабочусь  о  себе
сама.
   - И что же ты будешь делать?  -  повторил  капер,  не  скрывая,  что  эти
детские фантазии его только раздражают.
   - То, что хорошо умею, - сообщила  Женевьева  с  безоблачной  улыбкой.  -
Стану куртизанкой. Для начала одолжу у тебя денег, поскольку мне нужно будет
обосноваться, купить дом, одежду и прочее... - Она небрежно махнула рукой  -
этот жест, видимо, был призван описать остальные необходимые  аксессуары.  -
Но я отдам долг, как только  смогу.  Это  ведь  весьма  прибыльное  занятие,
насколько я понимаю, и очень приятное, если любовники - аристократы. Я  могу
выдавать себя за натуральную француженку и бывать в разных богатых домах...
   - Ну хватит! - Доминик наконец снова обрел дар речи и  прервал  изложение
этого безумного плана, главный недостаток которого,  насколько  он  понимал,
заключался в том, что для лица, обладающего ее талантами, он легко выполним.
- В жизни не слыхал подобного вздора.
   - А чем это отличается от той жизни,  которую  ты  мне  сулишь  здесь?  -
печально заметила Женевьева. - Ты же сам говорил, что я смогу иметь  столько
любовников, сколько захочу, если буду осторожна. Единственная разница -  что
в одном случае мне придется лицемерить, а в другом я буду абсолютно  честна.
Если уж так необходимо покупать независимость, я  должна  иметь  право  сама
выбрать, кому продавать себя, а не подчиняться выбору папа.
   Доминик смотрел на  нее  в  ужасе  и  восхищении.  Альтернатива,  которую
Женевьева  нарисовала,  была  отвратительно   точна,   если   взглянуть   на
предполагаемый брак по расчету с такой точки зрения.
   - Я не стану участвовать в твоей абсурдной авантюре, - заявил он, сердясь
на себя за то, что не может  открыто  признать  ее  правоту.  -  Это  просто
ребячество.  Ничего  сверхъестественного  в  предложении  твоего  отца  нет.
Ситуация, с которой сталкивается почти каждая хорошо воспитанная  девушка  в
этом  городе,  если  только  ей  не  повезет  испытать  нежное   чувство   к
официальному избраннику, что случается крайне редко.
   - Ты мне не поможешь?
   Он отвернулся, чтобы не видеть горячей мольбы и отчаяния в ее глазах.
   - Только не так. В этом я помогать тебе не стану, скорее наоборот.  Я  не
так безответствен, моя дорогая, как ты, видимо, думаешь.
   Доминик вышел из спальни, поскольку сказать больше было нечего.  Николасу
оказалось достаточно одного взгляда на  мрачное,  опрокинутое  лицо  капера,
чтобы понять, что случилось нечто чрезвычайное. Сен-Дени стало не  по  себе,
он терялся в догадках: что именно могло повергнуть  пирата  в  такое  жуткое
состояние? Не сказав ни слова, Доминик спустился  по  лестнице  и  вышел  на
улицу, а Николас, у которого от  страха  бешено  колотилось  сердце,  быстро
отнес ключ на место.
   С уходом Доминика Женевьеве показалось, что  рухнула  последняя  надежда.
Она даже не отдавала себе отчета в том, как  рассчитывала  убедить  любимого
помочь ей. Все ее мечты были связаны с отъездом из Нового  Орлеана,  хотя  о
столь дальнем путешествии, как в Европу, она не помышляла. Устроил бы  любой
большой американский город, если бы Доминик ссудил ей  начальную  сумму.  Но
его этот план шокировал и ужаснул так же, как он мог шокировать  и  ужаснуть
какую-нибудь  престарелую   блюстительницу   общественных   нравов,   а   не
пользующегося дурной славой разбойника, который  сам  с  веселым  презрением
отвергает все светские приличия. Одной Женевьеве свой план не осуществить. У
нее нет денег, нет друзей за  пределами  города,  у  которых  она  могла  бы
укрыться, нет средств передвижения, разве что ноги,  но  на  них  далеко  не
уйдешь.
   На следующее утро Виктор Латур заколотил последний  гвоздь  в  гроб,  где
отныне должен был покоиться ее бунтарский дух. Он с грохотом вошел в спальню
и захлопнул за собой дверь. Эхо прокатилось по всему дому, поскольку  в  нем
царила настороженная тишина с того самого момента, как хозяин,  позавтракав,
встал из-за стола и решительно направился наверх. Во всем доме  не  было  ни
одного человека, от Элен Латур до самого молодого раба, который не знал  бы,
что происходит. Хотя об узнице, томившейся наверху, никогда не  упоминалось.
Всем, кроме Табиты,  было  строжайше  запрещено  входить  в  ее  комнату,  и
нарушить запрет не решался никто, даже Элен.
   Когда отец ворвался к ней в  спальню,  Женевьева  сидела  над  завтраком,
размышляя - одеваться ей или нет. Ей достаточно было беглого взгляда на лицо
Виктора, чтобы сердце стало бешено колотиться о ребра, но она заставила себя
с