ду
предстанет обнаженной перед всей  этой  гнусной  компанией  -  обнаженной  и
беззащитной перед оскорбительным насилием. В  ушах  звенело,  сердце  готово
было выскочить из  груди.  Женевьева  задыхалась,  глаза  застилала  красная
пелена, и все ближе был неотвратимый страшный финал...
   И тут с треском  распахнулась  дверь.  Князь  Сергей  обернулся,  ослабив
хватку, и она наконец смогла поднять голову и отдышаться.
   В следующий миг Женевьеве  показалось,  что  русский  взлетел  в  воздух.
Поднялся страшный шум: кто-то что-то злобно кричал,  потом  раздался  резкий
хлопок, и от предупредительной пули,  вошедшей  в  стену  рядом  с  камином,
затрещала раскалывающаяся деревянная панель. В  наступившей  вслед  за  этим
тишине Женевьева с трудом поднялась на ноги.
   - Я знала, что ты придешь, - прошептала она.
   -  Разумеется,  -  подтвердил  Доминик.  -  Страшно  жаль,  что  вынужден
причинить вам неудобство, джентльмены,  но  я  должен  попросить  вас  снять
штаны, туфли и чулки. - Улыбаясь, капер присел  на  подлокотник  дивана,  на
котором только что лежала Женевьева.
   Два пистолета с рукоятями, украшенными серебряными пластинами с чеканкой,
лежали у  него  на  колене,  указательные  пальцы  обеих  рук  покоились  на
спусковых крючках.
   - Уверен, вы не  будете  возражать  против  присутствия  дамы  при  вашем
раздевании, поскольку  оно  до  некоторой  степени  входило  в  план  вашего
вечернего развлечения.
   Вдруг Легран стрельнул глазами на дверь за спиной  капера,  и  тот  резко
обернулся, но все же опоздал. Женевьева тяжело,  со  свистом  дышала  сквозь
стиснутые зубы: кто-то схватил ее сзади и прижал к горлу острый клинок.
   - Очень вовремя,  Гастон,  -  объявил  Легран.  -  Будьте  любезны,  ваши
пистолеты, месье Делакруа. - Он протянул руку.
   Доминик колебался, но, увидев, что острие глубже вжалось в шею  Женевьевы
и на  белой  коже  выступила  капелька  крови,  развернул  пистолеты,  чтобы
галантно, рукоятями вперед, отдать их французу. Но тут  Гастон  вдруг  издал
странный булькающий звук. Нож полетел на пол, а вслед за ним  рухнул  и  сам
лакей. Женевьева неуверенно сделала  шаг  в  сторону,  и  все  увидели,  как
Сайлас, который, низко пригнувшись,  невидимый  и  неслышимый,  подкрался  к
Гастону со спины, распрямляется во весь свой огромный рост.
   - Прошу простить меня, месье, - сказал он, вытирая оставшуюся  на  лезвии
ножа кровь, - Может, я и убил его.
   Доминик безразлично пожал плечами, показывая, что ему это все  равно,  и,
снова повернув пистолеты рукоятями к себе, один вручил матросу.
   - Итак, вашу одежду, джентльмены, будьте любезны. Отдайте ее  Сайласу.  -
Не спуская глаз с четверки негодяев, он завел руку за спину.
   Женевьева сделала шаг вперед, и Доминик притянул ее к себе.
   - Остальные обезврежены? - спросил он Сайласа.
   - Да, месье, - ответил матрос, принимая одежду у Леграна.
   На лице князя Сергея  застыла  маска  смертельной  ненависти,  но  Сайлас
требовательно щелкнул пальцами, и тому пришлось смириться с  неизбежным.  Он
нехотя расстегнул панталоны.
   - То-то мы насчитали там только пятерых. Недоставало  как  раз  этого.  -
Сайлас указал на лакея,  лежавшего  на  полу,  тот  застонал,  и  Женевьева,
выскользнув из-под уютной, надежной руки, опустилась рядом с ним на  колени.
Лезвие ножа вошло глубоко между  нижними  ребрами,  но,  похоже,  не  задело
жизненно важных органов. Склонившись над  распростертой  фигурой,  Женевьева
почувствовала чьи-то пальцы у себя на спине: Доминик застегивал крючки на ее
платье. От  этого  простого  прикосновения  на  нее  вдруг  снова  нахлынуло
ощущение неизбывного ужаса тех  нескольких  минут,  когда  она  поняла,  что
должно вот-вот с ней случиться. Оцепеневшая от навалившегося вновь  кошмара,
она взглянула на Доминика  и  увидела  сострадание  и  нежный  упрек  в  его
бирюзовых глазах.
   - Это пройдет, фея, - сказал он, стараясь ободрить ее, потом снял с  себя
плащ и закутал в него Женевьеву, прикрыв разорванные кружева. - Я сделаю все
от меня зависящее, чтобы ты навсегда забыла об этом.
   В комнате появились пять матросов, как и Сайлас, в одних носках.
   - Всех связали и всем заткнули рты, месье, - доложил один из них. -  Поль
пошел во двор. - Матросы  с  искренним  удивлением  и  не  без  удовольствия
наблюдали за четырьмя джентльменами, стоявшими у камина в одних рубашках.
   Сайлас с охапкой их белья обернулся к двери.
   - Это нам взять с собой, месье? - спросил он.
   - Можно оставить на улице, - ответил Доминик, безразлично махнув рукой. -
Мне нужно лишь быть уверенным, что эти друзья не кинутся вслед за нами сразу
же. Но может быть, стоит их все же связать? Можешь связать  их  всех  вместе
той веревкой, по  которой  мы  взобрались  в  окно.  -  Капер  повернулся  к
онемевшей четверке: негодяи  стояли  с  побелевшими  от  мучительного  стыда
лицами, старательно отводя  глаза  в  сторону.  -  Я  должен  извиниться  за
неуважительное отношение, господа. Но, уверен, вы поймете,  что  у  меня  не
было иного выхода. О справедливости уж и говорить не будем.
   Себастиани   что-то   пробормотал,   и   от   нечеловеческой   ненависти,
угадывавшейся в этом бормотании,  Женевьеве  сделалось  не  по  себе.  Снова
появился Сайлас, он принес моток веревки со свинцовым наконечником.
   - Не будете ли вы любезны повернуться и заложить руки за спины, месье,  -
невозмутимо-вежливо попросил он.
   Женевьева вышла в вестибюль, почему-то ей  не  хотелось  видеть  унижение
своих  поверженных  врагов.  Хотя,  почему  она  должна  проявлять  подобную
деликатность после того, что мерзавцы собирались с ней сделать, объяснить не
могла.
   Теперь Женевьева чувствовала себя  совсем  опустошенной  и  ослабевшей  и
мечтала только о том, чтобы весь этот кошмар поскорее остался позади. А  как
поступать дальше, Доминик пусть решает сам. У нее больше нет сил  заботиться
о чем бы то ни было. Кроме тех двух моментов, когда Делакруа притянул  ее  к
себе, чтобы защитить, и когда застегивал  на  ней  платье,  он  к  Женевьеве
больше не прикасался. А ей безумно хотелось, чтобы Доминик это сделал.
   - Пошли, Женевьева. Сайлас останется  и  все  здесь  приберет,  -  сказал
капер, выходя в вестибюль.
   Выражение лица у него было мрачное, почти свирепое, он взял Женевьеву  за
руку и повел в заднюю часть дома. Похищенная узнала и этот коридор, и  узкую
дверь, а потом они вышли во двор, где под огромным тополем запряженная парой
лошадей стояла карета, на которой ее сюда привезли.  Матрос  по  имени  Поль
сидел на облучке.
   - Мы одолжим ее ненадолго, - небрежно заметил Доминик.  -  Нашим  друзьям
она в ближайшее время не понадобится.
   По мере  того  как  ощущение  суровой  реальности  стало  возвращаться  к
Женевьеве, у нее вдруг подогнулись колени. Как Доминик  может  разговаривать
таким вежливым, деловым тоном, словно ничего не произошло; словно  Женевьева
только что чуть не стала жертвой  отвратительного  насилия;  словно  там,  в
библиотеке, не осталось четверо полуголых мужчин, связанных одной  веревкой;
словно лакей не лежал на ковре, истекая кровью,  словно  где-то  в  доме  не
находилось еще пять человек, каким-то образом лишенных  возможности  оказать
помощь своим хозяевам.
   - Черт  бы  тебя  побрал,  Доминик  Делакруа!  -  закричала  она,  собрав
последние силы. - Будь ты проклят!
   То же самое яростное, ошеломляющее чувство протеста, какое  она  испытала
на "Танцовщице", когда  Доминик  бесцеремонно  вырвал  ее  из  "внутреннего"
убежища, в котором она укрылась от причиненной им боли, обуяло  Женевьеву  и
теперь.
   Делакруа подхватил ее за мгновение до того, как Женевьева чуть  не  упала
на камни мостовой.
   - Можешь проклинать  меня  как  угодно,  сердце  мое,  но  давай  сначала
доберемся до сколько-нибудь уединенного места.  -  В  его  голосе  слышалась
добродушная насмешка.., тепло и понимание.
   - Не называй меня  так,  если  это  для  красного  словца!  -  прошептала
Женевьева, не в силах более скрывать правду ни от него, ни от себя.
   Милосердная темнота кареты не дала Доминику разглядеть  боль,  исказившую
ее лицо при этих словах.
   - Но это вовсе не игра слов. Я действительно так думаю. И  всегда  думал.
Ума не приложу, почему я пытался отрицать это..,  сердце  мое.  -  Он  снова
повторил эти ласковые слова притянул Женевьеву к себе.
   Она глубоко вздохнула и доверчиво прильнула к его груди, словно маленький
раненый зверек:
   - Тогда почему я должна уехать?
   - Ты не должна. - Делакруа еще крепче сжал ее в объятиях. - Но так  будет
лучше, а я догоню тебя, как только смогу. - Он погладил ее по  волосам  так,
словно и впрямь гладил крохотного обиженного зверька.  -  Мне  не  пришло  в
голову сказать тебе, я думал, ты сама поймешь. Тебе придется простить  меня.
Боюсь, я слышал лишь вечные возражения юной мадемуазель  Женевьевы,  имеющей
дурную и опасную  привычку  попадать  в  самые  неприятные  ситуации  только
потому, что всегда потакает своим капризам. Мое сердце ведь только что вышла
из детства, но я забыл об этом на какой-то момент.
   Женевьева ничего не ответила. Она с жадностью впитывала  в  себя  скрытый
смысл услышанного - смысл, который открывал чудесные новые горизонты.
   - Они сделали что-нибудь еще, кроме того, что я видел? -  Женевьеве  было
больно слышать этот вопрос. Доминик отстранил ее от себя и попросил:
   - Я должен знать это, фея.
   - Нет. - Она решительно тряхнула  головой.  -  Мне  было  страшно,  но  я
старалась тянуть время, потому что верила: ты придешь.  Когда  ты  появился,
мое время было на исходе.
   Медленно положив ее голову на свою согнутую руку, он поцеловал  Женевьеву
так нежно и страстно, что горькое воспоминание о  мерзких  губах  одного  из
игроков стерлось из ее памяти.
   - Сердце мое, - шептал он, лаская губами мочку ее уха и зажигая в ее теле
пожар любовной истомы.
   Она прижалась к Доминику, поражаясь силе мгновенно вспыхнувшего  желания.
Час назад, испытывая физическое отвращение, она и представить себе не могла,
что сможет снова желать мужчину. Тем не менее она хотела его теперь едва  ли
не более страстно, чем когда бы то ни было. И в этой жажде было нечто  новое
-  безумное  желание  получить  подтверждение  полувысказанного   признания,
желание вновь открыто услышать слова любви, которые здесь, во мраке  кареты,
она услышала впервые.
   Карета остановилась. Делакруа отнес Женевьеву наверх, положил на кровать,
сел рядом, склонился над ней и положил руки на плечи.
   - Кажется, нам нужен священник, моя Женевьева.
   - Тебе не обязательно жениться  на  мне.  -  Робкая  улыбка  осветила  ее
измученное и счастливое лицо. - Я на это никогда не рассчитывала.  Мы  можем
жить как и прежде, разве нет?
   - Нет, - решительно возразил он. - Пора  фантазию  воплотить  в  жизнь  и
сделать тебя мадам Делакруа. Если ты не возражаешь,  разумеется.  -  Доминик
взял ее лицо в ладони, и взгляд его на миг стал напряженным. Однако  тут  же
оттаял, как только Женевьева обвила его шею руками и на его губах  страстным
поцелуем запечатлела свое согласие.
   - Ты всегда говорил, что не сможешь жить без моря, - прошептала  фея,  не
отнимая губ от его лица. - Я тоже не  хочу  привыкать  к  суше,  поэтому  мы
пойдем вместе.
   - Ну это мы посмотрим, - возразил  пират,  и  его  лицо  озарила  лукавая
улыбка. - Женщины всегда хотят иметь гнездо и растить детей. Тебе это  пока,
вероятно, еще рановато, сердце мое, но я надеюсь,  это  придет.  А  я  легко
учусь приспосабливаться к любым обстоятельствам.
   - Думаю, это произойдет еще не скоро, -  сказала  Женевьева,  расстегивая
пуговицы на его рубашке. - Куда мы теперь направимся?
   - Теперь... - сказал он, раздвигая разорванные края ее кружевной манишки,
припадая губами к ее груди,  языком  ласково  врачуя  царапины  и  ушибы,  -
теперь, сердце мое, я хочу увлечь тебя с собой в бездну вечного  наслаждения
и нежной любви, где ты забудешь все дурное и будешь помнить  лишь,  что  моя
любовь охранит тебя от любого зла этого мира.
   Доминик с той же щемящей нежностью прильнул к губам своей феи, и  все  ее
хрупкое существо доверчиво открылось навстречу его любви.
   - Попозже, - тихо прошептал он, - мы  отправимся  в  Рошфор,  найдем  там
священника, а потом будем ждать на "Танцовщице", когда Наполеон решит судьбу
Европы или Веллингтон решит судьбу Наполеона.
   - Я не хочу заглядывать в будущее, - ответила Женевьева, гладя его лицо и
утопая в его бирюзовом взоре, исполненном любви и обещаний.
   - Тогда не заглядывай, сердце мое. - Доминик нежно и крепко обнял ее.
   Женевьева закрыла глаза, обратив свой взор внутрь  себя,  только  в  свой
мир, где наконец восторжествовала любовь и в котором две жизни,  два  сердца
отныне и навсегда - вместе.



    Джейн ФЭЙЗЕР
    ТЩЕСЛАВИЕ


Анонс

   Несправедливость и жестокость  родных  довели  до  отчаяния  юного  графа
Каллума Уиндхэма, лишили юношу всего - имени,  состояния,  будущего.  Отныне
нет благородного Каллума -  есть  лишь  опасный  и  отважный  Лорд  Ник,  не
выбирающий средств отмщения. Но прелестная Октавия Морган, которой надлежало
стать оружием Уиндхэма в его тайной войне, неожиданно изменила в  его  жизни
все...

ПРОЛОГ

Суссекс, Англия, 1762 год

   Три мальчугана  карабкались  по  крутому  травянистому  склону  к  утесу,
возвышавшемуся над Бичи-Хэд. Порыв  ветра  рванул  парящего  в  ослепительно
голубом небе змея. Подтянув бечевку, Филипп Уиндхэм намотал  ее  на  руку  и
упрямо полез вверх.
   Старший  из  троицы,  Джервас,  остановился,  чтобы  отдышаться.  Он  был
астматиком, и дыхание с болезненным хрипом вырывалось из его  груди.  Каллум
подхватил брата и потащил к вершине. Джервас был старше на два года, но  для
крепыша Каллума  легкое  тельце  брата  казалось  пушинкой.  Когда  мальчики
догнали Филиппа, оба уже весело хохотали.
   Минуту все трое постояли, вглядываясь в стены утеса, обрывавшиеся  далеко
внизу, у бившего о зазубренные скалы прибоя.
   Джервас сгорбился, и его худенькие плечи  пронзила  дрожь.  Эта  крутизна
всегда завораживала мальчика. Казалось, она манила, звала  его  броситься  в
неумолимо суживающийся провал и полететь по нему в неистовом,  стремительном
водовороте ветра туда, на дно, прямо на покрытые пеной каменные зубья.
   Мальчик отступил от края обрыва.
   - Дай змея, теперь моя очередь. - Он схватил Филиппа за руку.
   - А вот и  нет.  Договаривались  на  полчаса,  -  огрызнулся,  вырываясь,
Филипп.
   - Полчаса  уже  прошло,  -  с  привычной  властностью  возразил  Джервас,
потянувшись к бечевке.
   Стараясь отобрать друг у друга змея, мальчики топтались на краю обрыва, а
над ними тенью на фоне белых пушистых облаков парила чайка.
   Поскользнувшись на траве, Каллум упал,  а  Джервас  бросился  к  бечевке,
которую держал насмешливо хихикающий Филипп. Синевато-серые  глаза  младшего
из мальчиков внезапно сузились, и, когда Джервас подпрыгнул, чтобы  схватить
Филиппа за руку, тот сделал шаг в сторону.
   Крик Джерваса продолжался бесконечно долго, и ему  вторили  пронзительные
голоса чаек. Наконец все смолкло.
   Двое ребят смотрели с утеса на  то,  что  с  высоты  казалось  неподвижно
лежащим на плоской скале тряпичным кулем.
   - Ты это сделал, - проговорил Филипп. - Ты подставил ему подножку.
   Каллум взглянул на брата. На его лице отразились потрясение и  ужас.  Они
были близнецами, но от Уиндхэмов унаследовали лишь единственную общую  черту
- необыкновенные серые глаза-. У -Филиппа была внешность ангелочка: его лицо
обрамляли золотистые кудри; он был худощав, но не так болезненно хрупок, как
Джервас. Каллум же, с копной темно-каштановых волос, был  силен  и  широк  в
кости.
   - Ты о чем? - затравленно прошептал он.
   - Я все видел, - едва слышно сказал Филипп, глядя  на  брата  по-прежнему
суженными глазами. - Ты его сбил.
   - Нет, - снова прошептал Каллум. - Не я. Я сам упал... А вот ты...
   - Нет, ты! - перебил его Филлипп. - Я всем расскажу, что я видел,  и  мне
поверят. Ты это прекрасно знаешь. - Он посмотрел на брата, и Каллум  ощутил,
как его охватывает леденящее  чувство  безысходности:  в  ангельских  глазах
брата горело злое торжество.  Поверят  ему.  Так  было  всегда.  Все  верили
Филиппу.
   Он круто повернулся и побежал вдоль обрыва, пытаясь найти  путь  вниз,  к
безжизненному телу Джерваса. Филипп остался наверху и  наблюдал  за  братом,
пока тот не скрылся из виду. Последнее, что он увидел,  были  руки  Каллума,
хватавшиеся за дерн, когда мальчик начал предательски крутой спуск к скале у
моря.
   Филипп  недобро  засмеялся  и  направился  к  полого  спускающейся   вниз
тропинке, которая вела к имению Уиндхэмов. С его губ уже готов был сорваться
рассказ о гибели старшего сына графа, на глаза послушно навернулись слезы.
   Он по-прежнему сжимал в руке бечеву змея, высоко и весело  вившегося  над
ним.

Глава 1

Лондон, февраль 1780 года

   С  самого  рассвета  улицы  города  заполнили   толпы   людей.   Лондонцы
устремились к площади Тайберн, стараясь занять там места  получше,  но  лишь
счастливчикам удалось протиснуться к самой виселице. Несмотря на редкий снег
и сырой ветер, атмосфера царила праздничная. В предвкушении  развлечения  со
всего графства съехались фермеры с  женами  и  теперь  делились  с  соседями
содержимым своих корзин; то и дело из толпы выбегали ребятишки и  устраивали
шумную возню на мостовой. Находчивые владельцы домов, стоящих вдоль  дороги,
по которой должна была проехать повозка, называли цены за место у  окна  или
на крыше.
   Зрелище того стоило. Можно было заплатить  за  то,  чтобы  увидеть  казнь
Джеральда Аберкорна и Дерека Гринторна - двух самых известных джентльменов с
большой дороги, чуть ли не десятилетие наводивших страх в пригороде Патни.
   - Как думаешь, раз поймали вот этих, может, поймают и других? -  спросила
розовощекая женщина, жуя пирог со свининой.
   Ее муж вытянул из вместительного кармана просторного пальто бутылку рома.
   - Лорда Ника им не поймать, попомни  мои  слова,  женщина.  -  Он  сделал
изрядный глоток и вытер губы тыльной стороной ладони.
   - Что это вы так уверены, сэр? -  раздался  удивленный  голос.  -  Почему
поймать Лорда Ника сложней, чем его невезучих приятелей?
   Человек с бутылкой рома потер нос и многозначительно ответил:
   - Да потому что он очень умен. Хитрей, чем целая стая обезьян. Каждый раз
обводит легавых вокруг пальца. Рассказывают,  он  может  исчезать  в  облаке
дыма. Он и его белая лошадь. Прямо как и его тезка Старина Ник <Старина  Ник
- одно из простонародных названий дьявола н Англии.> - настоящий  дьявол,  -
пояснил фермер.
   Его собеседник улыбнулся слегка насмешливо, но ничего не сказал. Он стоял
у самого края толпы, возвышаясь над остальными зрителями  почти  на  голову.
Отсюда он мог свободно наблюдать за тем, что происходит у  виселицы.  Однако
улыбка слетела с его лица, как  только  он  расслышал  возбужденный  гул  на
дороге: этот гул означал, что  приближалась  повозка  с  приговоренными.  Не
обращая внимания на негодующие возгласы и проклятия, он  протолкался  сквозь
толпу к эшафоту.
   Палач Джон Деннис уже расположился  на  широком  помосте  под  петлей  и,
смахивая снег с черного рукава, разглядывал сквозь густо  повалившие  хлопья
подъезжавших подопечных.
   - На пару слов, сэр.
   Деннис посмотрел со своего насеста вниз. Перед ним стоял  скромно  одетый
человек в коричневом камзоле и  пронзительными  серыми  глазами  смотрел  на
него.
   - Сколько причитается за  тела?  -  Человек  вытащил  из  кармана  богато
звякнувший кожаный кошелек и перекинул с ладони  на  ладонь.  Глаза  Денниса
загорелись, и он изучающе  оглядел  незнакомца.  Простая  одежда  того  была
хорошо сшита и из добротной ткани. Сорочка без единого пятнышка, шляпа щедро
украшена серебряным галуном.  Острый  взгляд  палача  задержался  на  мягких
кожаных сапогах с