на  земле,  чтобы  сделать  его  счастливым.   Но
благоустройство и  благоденствие  человека  на  земле,  отворачивающееся  от
неискоренимого трагизма человеческой  жизни,  есть  отрицание  человека  как
существа,  принадлежащего  к  двум  мирам,  как  сопричастника   не   только
природного царства необходимости, но и сверхприродного царства свободы.
   Не успел Л.Фейербах провозгласить религию  человечества,  как  К.Маркс  в
своем  материалистическом  социализме  довел  гуманизм   до   окончательного
отрицания человека, до последнего порабощения  человека  необходимостью,  до
обращения  человека  в  орудие  материальных  производительных  сил.   Маркс
окончательно отрицает самоценность человеческой личности, видит  в  человеке
лишь функцию материального социального процесса и  подчиняет  и  приносит  в
жертву каждого человека и  каждое  человеческое  поколение  идолу  грядущего
zukunftstaat'a23 и блаженствующего в нем пролетариата.  Тут  гуманистическая
антропология приходит к кризису, обожествленный человек истребляется во  имя
чего-то призрачно сверхчеловеческого, во имя идеи социализма и пролетариата.
Пролетариат выше человека, и он не просто сумма людей - он  новый  бог.  Так
сверхчеловеческое неизбежно восстает на  развалинах  гуманизма.  Марксизм  -
одно  из  предельных  порождений  антропологического   сознания   гуманизма,
истребляющее  гуманизм,  окончательно  убивающее  человека24.  Позитивизм  в
теории и социализм на практике -  последние  плоды  гуманизма,  изобличающие
ложь  гуманистической  антропологии.  Ибо  ложна  та  антропология,  которая
убивает человека, которая не отвечает бесконечной природе человека, не знает
тайны человеческой природы - ключа к тайне бытия. И все-таки человек  должен
был пройти через гуманистическое  сознание;  чтобы  прийти  к  откровению  о
человеке.  На  святоотеческом  сознании  нельзя  было  остановиться.   Через
гуманизм в муках рождается активность человека, идущая  снизу  вверх,  а  не
сверху  вниз.   Правда   гуманизма   -   часть   религии   богочеловечества,
предполагающая веру не только в Бога, но и в человека.
   Кризис гуманистической антропологии завершился в Фр.Нитцше  -  величайшем
явлении новой истории. Нитцше - искупительная жертва за грехи новых  времен,
жертва гуманистического сознания. После Нитцше, после дела его и судьбы  его
гуманизм  уже  невозможен,  навеки  преодолен.  "Заратустра"  -   величайшая
человеческая книга без благодати. То, что  выше  "Заратустры",  то  было  по
благодати свыше. "Заратустра" - творение покинутого,  предоставленного  себе
человека. И никогда человек, предоставленный собственным силам, не подымался
выше. Кризис гуманизма в последнем пределе своем должен был привести к  идее
сверхчеловека, к преодолению человека и человеческого. Для Нитцше  последняя
ценность не человеческая, а сверхчеловеческая, т.е. гуманизм  преодолен  им.
Человек для него - стыд и  боль,  человек  должен  быть  преодолен,  человек
должен прийти к тому, что выше, чем человек, что уже сверхчеловек. В  Нитцше
гуманизм побеждается не сверху, благодатно,  а  снизу,  собственными  силами
человека -  и  в  этом  великий  подвиг  Нитцше.  Нитцше  -  предтеча  новой
религиозной антропологии.  Через  Нитцше  новое  человечество  переходит  от
безбожного гуманизма к гуманизму божественному, к антропологии христианской.
Нитцше - инстинктивный, лишенный еще Логоса, пророк религиозного возрождения
Запада. Ненависть Заратустры к  последнему  человеку,  изобретшему  счастье,
есть  священная  ненависть  к   унизительной   лжи   гуманизма.   Заратустра
проповедует творчество, а не счастье, он зовет к подъему на  горы,  а  не  к
блаженству на равнине. Гуманизм - равнина, гуманизм не выносит  гор.  Нитцше
почуял, как никто еще и  никогда  на  протяжении  всей  истории,  творческое
призвание человека, которого не сознавала ни антропология святоотеческая, ни
антропология гуманистическая. Он проклял добрых и справедливых  за  то,  что
они ненавидят творящих.  Муку  Нитцше  мы  должны  разделить,  она  насквозь
религиозна. И ответственность за судьбу его должны принять  на  себя.  Через
Нитцше зачинается новое антропологическое откровение в мире, которое в своем
последнем осознании, в своем Логосе должно стать христологией человека82.
   Рядом с Нитцше может быть поставлен лишь столь отличный от него  и  столь
похожий на него Достоевский.  В  антропологизме  Достоевского  что-то  новое
открылось миру. В Достоевском исключительной остроты  достигло  самочувствие
человека, проблема о человеке. Только человеком и интересуется  Достоевский.
После Нитцше и  Достоевского  нет  уже  возврата  к  старому,  ни  к  старой
христианской  антропологии,  ни  к  старой   гуманистической   антропологии.
Начинается новая эра, и выявляются пределы  и  концы.  Всему  переходному  и
промежуточному наступает конец. Сознательные идеи Нитцше бессильны и  должны
быть отвергнуты. Нитцше не знал пути к сверхчеловеку и погиб  в  трагическом
бессилии. Судьба его  после  смерти  еще  более  трагична,  ибо  он  породил
нитцшеанство, жалкое и ничтожное. Но важно не сознание Нитцше, иногда  почти
банальное, а он сам, дело его жизни, мука его искания, предчувствие  его.  В
нем было подлинно пророческое, не в библейском,  а  в  новом  смысле  слова.
После Нитцше, как и после Достоевского, человек  должен  по-новому  осознать
себя  и  оправдать  свое  призвание,  раскрыть  свою   творческую   природу.
"Последний  человек"  -   позор,   который   должен   быть   преодолен.   Но
святоотеческим христианством нельзя преодолеть позора "последнего человека".
И только истина, открывавшаяся отдельным  мистикам,  в  силах  помочь  этому
преодолению.
   В  Нитцше  и  Достоевском  произошло  крайнее  напряжение  и   обострение
человеческого самочувствия, антропологического сознания. Это выразилось и  в
том, что через них приоткрылась христианскому  миру  проблема  человеческого
конца - проблема антихриста. Надвигающийся  и  угрожающий  образ  антихриста
принудит  христианский  мир  к   творческому   усилию   раскрыть   истинную,
христологическую     антропологию.     Высшее     самосознание     человека,
антропологическое сознание потому уже должно быть  до  конца  раскрыто,  что
человеку  грозит  попасть  во  власть  антихристологии   человека,   ложной,
истребляющей человека антропологии. Человек поставлен  перед  дилеммой:  или
сознать себя христологически или сознать себя  антихристологически,  увидеть
Абсолютного Человека в Христе или увидеть его в антихристе. Гуманизм в своем
безбожном и недуховном  развитии  грозит  привести  к  антихристологическому
сознанию. Антихрист и есть окончательное истребление человека как  образа  и
подобия божественного бытия, как микрокосма, как причастного к тайне  Троицы
через Абсолютного Человека - Сына Божьего. Антихристологическая антропология
делает человека рабом  падшего  ангела,  пожелавшего  иметь  на  земле  свое
обратное Христу человековоплощение. Человек, обоготворяющий себя и  теряющий
свое сыновство Богу, делается бессильным рабом  природной  необходимости,  в
которую) он был уже ввергнут своим начальным падением. Человек  антихристова
духа отобщается от тайны  искупления,  которая  восстанавливает  и  подымает
падшую человеческую природу. Дух антихристов  сулит  человеку  блаженство  в
мире необходимости через отречение  от  его  богоподобной  природы.  Но  дух
антихристов узнается не по поверхностному  сознанию,  не  по  догматическому
сознанию, не по греху и даже не по  хуле  на  Сына  Божьего,  а  по  тайному
состоянию  глубин  сердца  человеческого,   которое   последней   ненавистью
ненавидит Христа и Его Отца. Перед лицом антихристова  духа  самочувствие  и
самосознание человека должно достигнуть высшего и окончательного напряженья.
И наша эпоха стоит под знаком исключительного  антропологизма.  Мы  накануне
антропологического   откровения.   И   беспомощность   христианства    перед
современной трагедией человека коренится именно в нераскрытости христианской
антропологии. Новая христологическая антропология  должна  открыть  тайну  о
творческом призвании человека и тем дать высший религиозный смысл творческим
порывам человека. Слабость христологического самосознания человека укрепляет
антихристологическое его самосознание. В этом великая  опасность  для  нашей
эпохи реставрации святоотеческого  христианства,  в  котором  нет  подлинной
антропологии. Эта реставрация может быть на  руку  духу  антихристову.  Если
религиозное сознание  оставляет  место  пустое,  то  оно  заполняется  духом
антихристовым. Религиозное принижение и подавление человека ведет к  ложному
его   самопревозношению,   которое   окончательно    истребляет    человека.
Антропологический религиозный переворот в мире есть  поворот  в  космосе  от
природной необходимости к человеческой свободе.
   Антропологическое  откровение  связано  с   сознанием   отношения   тайны
творчества к тайне искупления.
   ГЛАВА III. ТВОРЧЕСТВО И ИСКУПЛЕНИЕ
   Новозаветная, евангельская правда - абсолютная, единоспасающая правда. Не
только подлинные христиане по сознанию,  но  и  в  сознании  отступившие  от
христианства чувствуют в какой-то глубине единственность,  исключительность,
несравнимость ни с чем правды Христовой. И рационалист Гарнак  по  глубокому
своему чувству склоняется перед абсолютностью евангельской истины не  менее,
чем католики и православные, хотя  и  нет  в  нем  сознания  того,  кто  был
Христос. Правдоискатели нашей эпохи, утерявшие  старую  веру,  все  вновь  и
вновь обращаются к Евангелию и хотят испить живой воды  из  его  абсолютного
источника. И много делают попыток евангельски оправдать и  осмыслить  жизнь.
Во  всех  попытках,  как  церковных,  так  и  внецерковных,  по-евангельски,
новозаветно оправдать, осмыслить все в жизни, обосновать все ценности  жизни
чувствуется какая-то натяжка,  какое-то  насилие  над  Евангелием,  какое-то
произвольное внесение в Евангелие ценностей  иного  мира83.  Как  религиозно
примирить творческие ценности жизни с единоспасающей и абсолютной  ценностью
евангельской вести о спасении  и  искуплении  через  Христа  -  Спасителя  и
Искупителя? Указаны ли в единственном и абсолютном Евангелии пути творчества
ценностей жизни? Имеем ли мы религиозное право обращать евангельскую  истину
в орудие оправдания наших жизненных ценностей и  наших  творческих  порывов?
Нашу эпоху мучат эти вопросы острее и безнадежнее,  чем  былые  христианские
эпохи. И мы насилуем Евангелие с таким произволом, которого не знали прежние
времена.  Наше  насилие  рождается  из  религиозной   жажды,   дошедшей   до
религиозного  отчаяния,  но  само  это  насилие   антирелигиозно   и   почти
кощунственно. Хотим во что бы то ни стало извлечь из Евангелия то, чего  там
нет. Через ряд посредствующих звеньев дискурсивной мысли  стремятся  вывести
из Евангелия то нужное нам, что там  не  раскрывается.  Наука  и  искусство,
право и государство, социальная справедливость и  свобода,  половая  любовь,
техника - все то, чем живет современный человек и от чего не может отречься,
должно быть евангельски оправдано для того, кто ищет Христовой правды. И все
эти бесплодные, трагические усилия вновь и вновь  приводят  к  тому  старому
сознанию,   что   лишь   то   оправдание   жизни    может    быть    названо
евангельско-новозаветным, выражающим дух религии  искупления,  которое  дано
было  в  христианстве  святоотеческом,  в   аскетике.   Религия   искупления
неотделима  от  аскетизма  и  может  принять  жизнь  лишь   как   послушание
последствиям греха, как несение тяготы. Государство, брак, наука  и  пр<оч.>
оправдывают  святоотеческое  сознание  как  несение  тяготы,  как  священное
послушание греховного человека84.
   Для религиозного сознания человека новой мировой эпохи есть  один  только
выход: религиозное осознание той истины, что  новозаветное  христианство  не
есть полная и завершенная религиозная истина. Новозаветное христианство есть
религия искупления, благая  весть  о  спасении  от  греха,  откровение  Сына
Божьего, второй Ипостаси Св. Троицы, в аспекте Бога,  страдающего  за  грехи
мира. Это один из этапов духовного пути. Второй евангельский  завет  Бога  и
человека имеет прямое отношение лишь к искуплению греха  через  божественную
любовь и благодать. В путях духовной жизни это -  распятие  на  кресте  розы
жизни. Но исчерпывается ли тайна жизни и бытия тайной  искупления,  есть  ли
окончательная  задача  жизни  лишь  спасение  от  греха?  Искупление  греха,
спасение от зла само по себе  отрицательно,  и  конечные  цели  бытия  лежат
дальше, в положительной, творческой задаче. Искупление греха есть лишь  одна
из эпох мистической мировой жизни, сердцевина мирового процесса. Но  процесс
мировой жизни не может исчерпываться искуплением, в  нем  должны  быть  иные
мистические периоды. Человеческая природа, подобная Творцу,  не  могла  быть
сотворена Творцом лишь для того, чтобы, согрешив, искупить  свой  грех  и  в
дело искупления вложить все свои силы на протяжении всего мирового процесса.
Такое понимание человеческой природы  не  соответствовало  бы  идее  Творца,
принижало бы богоподобное достоинство человека. Абсолютная  христологическая
истина одной своей стороной обращена к искуплению греха и спасению  от  зла,
другой же своей стороной обращена к  положительному,  творческому  призванию
человека, открывает христологию человека. Новозаветная, евангельская  истина
есть лишь часть христологической истины, обращенная к искуплению и спасению,
- в ней нельзя  искать  прямого  оправдания  творческих  целей  человека.  В
Евангелии  раскрывается  лишь  один  аспект  Христа,  Абсолютного  Человека,
искупающего и спасающего человеческую природу.
   В Евангелии нет ни одного слова о творчестве,  и  никакими  софизмами  не
могут  быть  выведены  из  Евангелия  творческие   призывы   и   императивы.
Благовестие об искуплении греха и спасении от зла и не могло раскрыть  тайну
творчества и указать пути творчества. Евангельский аспект Христа  как  Бога,
приносящего себя в жертву за грехи мира, еще не раскрывает творческую  тайну
человека.  Сокрытие  в  новозаветном   христианстве   путей   творчества   -
провиденциально.  Существуют  святоотеческие  наставления  о   трезвении   и
молитве. Но нет и быть не может  святоотеческих  наставлений  о  творчестве.
Сама мысль о таких наставлениях в творчестве звучит дико, оскорбительна  для
слуха. Как жалки все оправдания творчества через Евангелие!  Оправдания  эти
обычно сводятся к тому, что говорят: Евангелие не запрещает и  не  исключает
того и того, Евангелие допускает творчество,  Евангелие  -  либерально.  Так
принижается  и  абсолютное  достоинство  Евангелия,   и   великая   ценность
творчества. Почти стыдно уже ссылаться на авторитет Евангелия  в  оправдание
творчества  ценностей  жизни.  Слишком  злоупотребляли  этим  насилием   над
Евангелием.  Из  откровения  об  искуплении  нельзя  вывести  прямым   путем
откровения о творчестве. Творческая  активность  человека  не  имеет  своего
священного  писания,  пути  ее  не  открыты  свыше  человеку.  В   священных
письменах, в которых открывается человеку воля Божья, всегда находит человек
абсолютную правду, но другую и о другом. В деле творчества  человек  как  бы
предоставлен самому себе, оставлен с собой, не имеет прямой помощи свыше.  И
в этом сказалась великая премудрость Божья.
   Не  оправдание  творчества  через  насилие  над  Евангелием,   а   другое
открывается нам. Мы чувствуем  священный  авторитет  умолчания  Евангелия  о
творчестве. Божественно-премудро это абсолютное молчание священного  писания
о творчестве человека. И разгадка  премудрого  смысла  этого  молчания  есть
разгадка тайны о человеке, есть акт высшего самосознания человека.  Лишь  не
достигший  высшего  самосознания  человек  ищет  оправданий   творчества   в
священном писании и  священных  указаний  о  путях  творчества,  т.е.  хочет
подчинить творчество закону и искуплению. Человек, целиком еще пребывающий в
религиозных эпохах закона и искупления, не сознает свободы своей  творческой
природы, он хочет творить по закону и для искупления,  ищет  творчества  как
послушания. Если бы пути творчества были оправданы  и  указаны  в  священном
писании, то творчество было бы послушанием, т.е.  не  было  бы  творчеством.
Понимать творчество как послушание последствиям греха, как исполнение закона
или как искупление зла, т.е. как  откровение  ветхозаветное  или  откровение
новозаветное, значит отвергать тайну  творчества,  значит  не  знать  смысла
творчества. То, что тайна творчества и пути его сокрыты в священном писании,
в этом - премудрый эзотеризм  христианства.  Тайна  творчества  по  существу
своему эзотерична, она не откровенна, она -  сокровенна.  Открываться  свыше
могут  лишь  закон  и  искупление,  творчество  -  сокрывается.   Откровение
творчества идет не сверху, а снизу, это - откровение  антропологическое,  не
теологическое. Бог открыл  грешному  человеку  свою  волю  в  законе  и  дал
человеку благодать искупления, послав в мир Сына своего Единородного. И  Бог
ждет  от  человека  антропологического  откровения  творчества,  сокрыв   от
человека во имя  богоподобной  свободы  его  пути  творчества  и  оправдание
творчества. Закон вскрывает зло грешной природы человека и говорит  не,  не,
ставит предел злой воле. Благодать искупления  восстанавливает  человеческую
природу,  возвращает  ей  ее  свободу.  От  Христа  идущая  сила  искупления
переходит внутрь человека. Само искупление на высших  ступенях  религиозного
сознания понимается имманентно-внутренно, без  дуалистической  объективации,
которая есть в юридическом учении об  искуплении.  Человек  перерождается  в
новую тварь через космическую мистерию искупления. Человек  перерождается  в
нового Адама, лишь имманентно пережив распятие. Но само творческое призвание
человека не открывается принудительно  ни  в  Ветхом,  ни  в  Новом  Завете.
Творчество есть дело богоподобной свободы человека, раскрытие в  нем  образа
Творца. Творчество не в Отце и не в Сыне, а  в  Духе  и  потому  выходит  из
границ Ветхого и Нового Завета. Где Дух, там и свобода,  там  и  творчество.
Творчество не связано со священством и не подчинено ему. Творчество - в Духе
пророческом. Дух не может иметь своего писания и не  знает  наставлений,  Он
раскрывается в свободе. Дух дышит,  где  хочет.  Жизнь  в  Духе  есть  жизнь
свободная  и  творческая.  Антропологическое  откровение,  зачатое  в  Сыне,
окончательно завершается в Духе, в свободном творчестве человека, живущего в
Духе. Творчество не раскрывается еще ни в законе,  ни  в  искуплении,  ни  в
Ветхом, ни в Новом Завете  Бога  с  человеком.  В  Духе  раскрывается  тайна
творчества, в Духе осознается природа человека, без письмен, без наставлений
и указаний свыше. В творчестве снизу раскрывается божественное  в  человеке,
от свободного почина самого человека, а не сверху. В творчестве сам  человек
раскрывает в себе образ и  подобие  Божье,  обнаруживает  вложенную  в  него
божественную мощь. Дыхание Духа не божественное только, но богочеловеческое.
И церковь есть организм богочеловеческий. Мистерия искупления совершилась  и
вечно совершается в космосе. После этого уже новое тварное, творческое бытие
является в  мире  и  призывается  человек  к  исключительной  активности,  к
созиданию той прибыли для царства Божьего, имя которой богочеловечество.
   Идея Творца о человеке головокружительно высока и прекрасна. Так высока и
прекрасна божественная идея человека, что творческая свобода, свободная мощь
открывать себя в творчестве заложена в человеке как печать его  богоподобия,
как знак образа Творца. Принудительное откровение творчества как закона, как
наставления в пути противоречило бы Божьей идее о свободе  человека,  Божьей
воле увидеть в человеке творца, отображающего Его божественную пр