л  и  совершенным  человеком  и  совершенным
Богом,  что  обе  природы  были  в  Нем  совершенно  соединены,   что   воля
человеческая была в Нем претворена в волю Пославшего Его; рационалистические
ереси всегда говорили, что Христос был только Бог,  а  человеческая  природа
была в Нем призрачна или что Христос был только человек, что воля  в  Христе
была лишь одна. Не  выносило  еретическое  сознание  антиномичности.  Теория
Гарнака   о   том,   что   догматы   были   рационализацией    христианства,
интеллектуализмом, внесением начал греческой философии,  опровергается  всей
историей Церкви, которая учит, что все  догматы  были  мистичны  и  безумны,
опытны   и   для   разума   человеческого   антиномичны,   ереси   же   были
рационалистичны,  человеческим  разумом   устраняли   антиномичность,   были
выдумкой человеческой. Афанасий ли Великий рационализировал христианство при
помощи  греческой  философии?  Он  получил  мудрость  свою  от  аскетических
подвигов пустынножителей, опытно добывавших свет.  Философия  не  нужна  для
догматов религии,  но  догматы  религии  нужны  для  философии,  питают  ее,
посвящают ее в последние тайны.
   Философия отвлеченная, существующая сама по себе, из себя черпающая  свою
мудрость, прекращает свое существование. Позитивизм является одной  из  форм
прекращения существования  отвлеченной  философии:  он  подчиняет  философию
позитивной науке  и  в  ней  лишь  приказывает  искать  источников  питания.
Мистицизм  является  другой  формой  прекращения  существования  отвлеченной
философии: он подчиняет философию позитивной религии  и  в  ней  приказывает
искать источников  питания.  Но  позитивизм  окончательно  губит  философию,
мистицизм же возрождает философию, возвращает ей утерянную цель и  жизненную
ценность, приобщая ее  к  бытию.  Философия  станет  тем,  чем  она  была  в
древности, станет священной, вновь соединенной с тайнами жизни. Всего  менее
это значит, что философия должна стать прислужницей теологии,  от  чего  она
освободилась с таким трудом. Не только философия не должна быть прислужницей
теологии, но, быть может, и самой теологии не должно быть. Философия  должна
быть органической функцией религиозной жизни, а не прислужницей  теологии  -
это разница огромная. Философия не  может  и  не  должна  быть  богословской
апологетикой, она открывает истину, но открыть ее в силах лишь тогда,  когда
посвящена  в  тайны  религиозной  жизни,  когда  приобщена  к  пути  истины.
Философия, которая будет искать своей пищи в религиозном опыте, не только не
будет схоластикой, но именно она  будет  противоположна  всякой  схоластике.
Скорее можно было бы назвать схоластикой отвлеченную философию и современную
гносеологию, так как они порвали с духом жизни, жизни себя противопоставили.
Мы же хотели бы возвратить философии полнокровность,  приобщить  ее  к  духу
жизни, т.е. окончательно освободить ее  от  всякой  схоластики.  Современная
отвлеченная   гносеологическая   философия   и    есть    секуляризированное
схоластическое богословие. Схоластическое богословие  и  есть  разобщение  с
тайнами религиозной жизни, оно свидетельствует о том, что  опыт  религиозный
иссяк, и подменяет опыт отвлеченным мышлением. Нужно только сказать, что  на
средневековых мыслителей теперь  слишком  принято  клеветать.  Средневековая
философия совсем не была такой безнадежной схоластикой, как принято  думать,
к ней вновь и вновь будут возвращаться. И теперь  ведь  мучит  средневековая
проблема номинализма и реализма. У современных  гносеологов  гораздо  больше
худосочной схоластики, чем у мыслителей средневековых. Новейшая  гносеология
есть, в сущности, схоластическая апологетика - апологетика науки. Она так же
несвободна,  как  и  схоластическая  теология,   она   лишь   представляется
свободной. Но схоластически-апологетическое отношение к науке так же вредно,
как и схоластически-апологетическое отношение к вере. Религиозная  философия
должна победить и гносеологическую схоластику, и  теологическую  схоластику,
т.е. дух жизни должен победить всякий отвлеченный рационализм.
   Философия, восстановившая свое жизненное, религиозное  питание,  и  будет
философия свободная; то будет освобождением, а  не  порабощением  философии.
Возвратить  философии  ее  цель  и  путь  к  осуществлению  цели  не  значит
поработить философию. Истина освобождает, а путь к истине  открывается  лишь
посвящением в тайны религиозной жизни. Воссоединение с бытием не может  быть
постыдным порабощением философии, оно восстанавливает ее  цель.  Пресловутая
"автономия"  философии,  ее  самопогруженность,  отвлеченность,  рационализм
привели к ужасу небытия и пустоты,  к  царству  призраков.  Оторванность  от
жизни и бытия есть порабощение, порабощение  необходимости  и  иллюзионизму.
Религиозная вера всегда есть освобождение  и  спасение,  только  в  этом  ее
смысл, и все, что связывает себя с религиозной верой, в  ней  ищет  питания,
все то освобождается и спасается. Иная, не освобождающая религия  -  ложь  и
обман. И существуют слишком  глубокие  причины,  в  силу  которых  философия
неизбежно должна будет  искать  питания  в  религии,  возвратиться  к  своим
истокам.  Индивидуальный  разум,  индивидуальное  усилие  не  могут  открыть
универсальной истины. Непомерные притязания индивидуального сознания по всем
линиям терпят поражения. Человек, предоставленный самому себе, оставленный с
самим собой и своим "человеческим", бессилен и немощен, ему  не  открывается
истина, не раскрывается для него смысл бытия, не доступен ему  разум  вещей.
Весь ход человеческой культуры,  все  развитие  мировой  философии  ведет  к
осознанию того, что вселенская истина открывается лишь вселенскому сознанию,
т.е. сознанию соборному,  церковному3.  Философия,  т.е.  раскрытие  разумом
вселенской истины,  не  может  быть  ни  только  индивидуальным,  ни  только
человеческим  делом,   она   должна   быть   делом   сверхиндивидуальным   и
сверхчеловеческим,  т.е.  соборным,   т.е.   церковным.   Лишь   вселенскому
церковному сознанию раскрываются тайны жизни и бытия, лишь  в  приобщении  к
церковному разуму возможно истинное дерзновение, там  лишь  гарантия  против
всякого  иллюзионизма  и  призрачности,  там  подлинный   реализм,   реализм
мистический. Философия должна быть церковной, но  это  не  значит,  что  она
должна быть богословской или клерикальной. Философия должна быть  свободной,
она и будет свободной, когда будет церковной, так  как  только  в  Церкви  -
свобода, освобождение от рабства и необходимости. Философия  церковная  есть
философия, приобщенная к жизни мировой души, обладающая  мировым  смыслом  -
Логосом, так как  Церковь  и  есть  душа  мира9,  соединившаяся  с  Логосом.
Философия     отвлеченная,      рационалистическая,      "гносеологическая",
схоластическая порывает с мировой душой и теряет пути к ней. Лишь  церковная
философия восстанавливает эти пути. Лишь церковная философия в силах  решить
проклятые вопросы, лишь ей доступны  проблемы  свободы  и  зла,  личности  и
мирового смысла, реализма и брачной тайны познания.
   Развиваемая  здесь  точка  зрения  не  нуждается   в   "гносеологическом"
оправдании, и противоречиво было бы требовать от  этой  точки  зрения  чисто
гносеологического обоснования. Гносеология слишком привыкла  к  роли  судьи,
следователя, прокурора, но  и  она  должна  попасть  на  скамью  подсудимых.
Господство и верховенство  гносеологии,  признание  за  ней  высшей  функции
контроля, ожидание от нее  обоснования  и  оправдания  одного,  осуждения  и
отвержения другого - все это уже есть рационализм и интеллектуализм,  против
которого и поднимается знамя восстания. Высшей судебной инстанцией  в  делах
познания  не  может  и  не  должна  быть  инстанция  рационалистическая,   и
интеллектуалистическая, а лишь полная и целостная жизнь духа4. Позволительно
подвергнуть сомнению то  произвольное  предположение,  что  критерий  истины
непременно          интеллектуалистичен          и          рационалистичен.
Отвлеченно-интеллектуальная  истина  -  фикция.  Логически  нелепо  было  бы
требовать гносеологического  обоснования  точки  зрения,  которая  с  самого
начала отвергает подобную компетенцию гносеологии. Можно не  принять  вызова
на дуэль со стороны гносеологии, потому  что  позволительно  не  драться  на
дуэли с чинами полиции. С самого начала я прекращаю всякий разговор на чисто
гносеологической почве потому, что отрицаю самую  эту  почву.  Первое  слово
гносеологии я считаю уже ложью, уже уклоном, я отвергаю  место,  на  котором
она  стоит.  Поэтому  оправдывать  себя  перед  гносеологами  по  критериям,
выдуманным  самими  гносеологами,  я  отказываюсь,  и   отказываюсь   вполне
правомерно:  я  отрицаю  их   критерии,   не   признаю   их   суда,   считаю
противозаконной всю их деятельность. Каждого человека справедливо судить  по
законам его страны. Законы моей страны - не гносеологические законы, в своей
стране  я  не  совершаю  гносеологических  преступлений,  потому  что  такой
буржуазной классификации преступлений не существует на моей родине.  Поэтому
и оправдываться я  должен  только  перед  законами  собственной  страны.  Не
религиозная философия должна  быть  оправдана  перед  судом  гносеологии,  а
гносеология должна быть оправдана  перед  судом  религиозной  философии.  Во
избежание недоразумений особенно следует подчеркнуть, что речь  идет  совсем
не об оправдании гносеологии психологией, метафизикой, онтологией.  На  этой
почве гносеологи одержали  немало  побед.  Очень  ошиблись  бы  те,  которые
заключили бы  нашу  мысль  в  интеллектуально-рационалистические  категории.
Гносеология требует жизненного оправдания, т.е. оправдания  перед  полной  и
цельной жизнью духа,  а  не  перед  какой-нибудь  дисциплиной  знания  вроде
психологии или  метафизики.  Полная  и  цельная  жизнь  духа  и  есть  жизнь
религиозная, и потому  гносеология  требует  религиозного  оправдания  -  не
теологического, как и не метафизического, а религиозного, т.е. жизненного.
   Современный прагматизм по-своему подходит к этому сознанию  необходимости
жизненного оправдания знания. У Джемса  и  Бергсона10  прагматическая  точка
зрения не есть еще религиозная, у Леруа она становится уже религиозной. Я не
сторонник прагматизма, но думаю, что симптоматическое его значение  огромно.
Прагматизм  знаменует  собой  кризис  отвлеченного  идеала  знания,   кризис
гносеологии кризис рационализма и интеллектуализма,  возвращение  к  знанию,
введенному    в    жизненную    полноту.    Прагматизм    отказывается    от
отвлеченно-рационалистических критериев  знания,  от  интеллектуалистической
гносеологии. Должен оговориться, что под гносеологией я  все  время  имею  в
виду гносеологию критицизма,  гносеологию  Канта  и  неокантианцев.  В  этом
смысле  гносеологию  я  с  самого  начала  радикально  отрицаю,  но   вообще
гносеологию я, конечно, признаю. Без гносеологии не может быть  философии  и
никогда не было. Тот взгляд на связь философии с религией, который  я  здесь
высказываю, может и должен найти свое гносеологическое выражение; моя  точка
зрения  предполагает  и  определенную   гносеологию,   резко   отличную   от
гносеологии "критической".  На  протяжении  этой  книги  я  все  время  буду
отстаивать определенную гносеологию, но гносеология эта такова, что она,  по
существу, не есть верховная инстанция, не может строиться  без  предпосылок,
она подчинена, она вторична. Гносеология, как и все на свете, требует своего
оправдания в религиозной жизни. Гносеология хороша  лишь  тогда,  когда  она
посвящена в религиозную истину. Тогда лишь гносеология  понимает  смысл  тех
категорий, над которыми бессильно рефлектирует гносеология критическая.  Для
познания  научного  я  утверждаю  прагматический  позитивизм,  для  познания
высшего - мистический реализм, для критической  гносеологии  -  этой  дурной
метафизики - не остается места.
   Только смирение гностико-рационалистической гордыни  рождает  религиозный
гнозис как зрелый плод религиозной жизни, цельной жизни духа.  Гнозис  нужно
стяжать себе, а путь отвлеченно-гностический не есть  стяжение.  Рассудочно,
рационально бытие не дается познающему, истина не  постигается.  Вот  почему
религиозное восстановление духовной цельности в познании есть не порабощение
познающего разума, а его освобождение,  раскрытие  ему  путей  к  истине,  к
бытию.  Философия  не  должна  иметь  религиозной  тенденции,  упаси   Боже;
тенденция в философии так же плоха, как и в искусстве. Не  должна  философия
играть внешне служебной роли, служить она должна лишь  истине.  Но  свободно
должна сознать философия, что служить истине она  может  лишь  тогда,  когда
будет иметь религиозное питание, когда "опыт" ее  будет  обширнее  и  глубже
того, которым пользуется рационализм, позитивизм  и  критицизм.  Отвлеченная
истина -  призрачна,  она  -  порождение  рационалистического  блуждания  по
пустыням отвлеченного мышления. Истина - живая, истина  есть  также  путь  и
жизнь. И вот  живая  истина,  цельная  истина  не  может  раскрываться  лишь
интеллектуально, рассудочно, рационально; с ней можно соприкоснуться лишь  в
опыте  религиозной  жизни.  Разум  должен  прекратить  свое   изолированное,
отсеченное существование и органически воссоединиться с цельной жизнью духа,
тогда только возможно в высшем смысле разумное познание. Бытие дано  лишь  в
опыте,  но  оно  никогда  не  бывает  дано  в   опыте   рационализированном,
рассудочном.  Бытие  дано  до  рационалистического  рассечения  духа  и   до
раздвоения на субъект и объект. До раздвоения на субъект и объект бытие дано
лишь в религиозном, мистическом опыте. Только там и можно  искать  пищи  для
философии, материала для нее. Религия и мистика есть  корень  философии,  ее
жизненная основа. Философия станет жизненной, будет жизнью и будет учением о
жизни. Такой она была прежде и такой вновь должна стать после всех испытаний
и блужданий. Философия не может быть  ни  отвлеченно-интеллектуалистической,
ни отвлеченно-волюнтаристической, она  должна  быть  философией  конкретного
духа, в которой нет уже рассечения, в которой  восстановлена  цельность.  Но
рационализм тогда лишь будет побежден, когда он будет осознан как грех нашей
умопостигаемой воли.  Тогда  и  современная  критическая  гносеология  будет
признана  греховной.  Роковым  заблуждением  было  бы  думать,  что   кризис
современной философии и грех современной гносеологии могут  быть  преодолены
новой философией и гносеологией. Преодолеть может лишь  новая  жизнь,  новый
опыт. Иначе мы не выйдем из рационалистического порочного круга.
   Роль гносеологии в последних плодах новейшей философии свелась к функциям
лакейским и полицейским. Встречает вас критическая гносеология в передней  и
не пускает в жилые комнаты. Новейшая  гносеология  слишком  долго  держит  в
передней и в конце концов заявляет, что хозяев видеть нельзя и что  даже  их
совсем нет. Это - философия передних. Пора перейти к философии жилых комнат.
В то же время роль гносеологии можно сравнить с  функцией  полицейской.  Она
составляет протоколы, следит, чтобы не был нарушен философский  порядок,  не
пускает,    тащит    в    участок.    Столь     исключительное     торжество
лакейско-полицейских   начал   в   философии   становится   утомительным   и
оскорбительным. Творческий дух угашается. После того как философия  отвергла
брачную тайну познания, она стала  паразитом.  Объект  познания,  вековечная
цель его -  бытие  и  его  тайны  -  утеряны  в  рассудочной  и  критической
философии. Обрести вновь объект и цель можно лишь на том пути, который здесь
намечен. Тогда только будет творческое возрождение  философии,  когда  будет
решительное преобладание проблем онтологии над проблемами гносеологии,  т.е.
когда философия вновь займется бытием, а не собой. Господство гносеологии  и
есть болезненная рефлексия, раздвоенность, неуверенность  в  себе.  В  конце
концов, власть гносеологии есть порождение скепсиса. Живая  и  сильная  вера
исключает возможность болезненной рефлексии, а следовательно, и  разъедающей
волю гносеологии. Вечно рефлектирующая гносеология  есть  безволие,  и  воля
должна положить этому  предел.  Творческая  воля  должна  вновь  дать  место
онтологии, исследованию тайн бытия  без  этой  вечной  оглядки,  раздвоения,
рефлексии, без вечного сомнения в возможности познания и в реальности бытия.
Состояние нашей воли, нашего цельного духа должно быть  изначально  твердым,
упорным,  непоколебимо  уверенным,  исключающим   всякий   скепсис,   всякую
рефлексию, всякое разъедающее сомнение.  Интеллектуально,  рационалистически
нельзя преодолеть скепсиса и скептическую рефлексию, можно лишь укрепить их.
Скептическая рефлексия побеждается целостным духом и крепкой волей.  Волевой
скепсис и опасен, он и отдает во власть интеллектуализма и рационализма,  он
доводит до власти "гносеологии" над жизнью и бытием. Поэтому опустошительной
власти "гносеологии",  разъедающей  рефлексии  рационалистического  сознания
должно противопоставить властное и твердое - "не хочу", "отвергаю  с  самого
начала", "хочу иного". Судьба истины зависит не от ума только, но и от воли.
Актом  решившейся,  совершившей  избрание  воли  должно  заявить,   что   не
принимаем, полнотой жизни не принимаем самой  "гносеологической"  постановки
проблем,  самой  плоскости,  в  которой  все  это  совершается.  Скептицизм,
рефлексия, вечная оглядка на себя да будут  признаны  позорными  и  волею  к
новой органической эпохе  да  будут  вытеснены  с  лица  земли.  Критическая
расслабленность  может  быть  побеждена  лишь   органическим   духом,   лишь
решившейся волей. Только вера знает, что рефлексия  критической  гносеологии
над тем, реально ли бытие и может ли оно быть познано,  есть  ложь.  Что  же
случилось,   почему    передовое    сознание    человечества    соблазнилось
рефлектирующим критицизмом, какова религиозная подпочва этого явления?
   Кант был гениальным выразителем серьезной болезни в  бытии  человеческом,
он философски формулировал  роковой  разрыв  с  корнями  и  истоками  бытия.
Философия Канта оставляет  человека  перед  бездной  пустоты,  предоставляет
человеку  субъективно  воссоздать   объективно   утерянное   бытие.   Только
оставленный с самим собою человек, человек покинутый,  изолированный  мог  и
должен был  создать  философию  Канта.  Вот  почему  на  кантианство  нельзя
смотреть  просто  как  на  гносеологическое  учение,  как   на   направление
теоретической  философии,  которое  не  должно  вызывать   слишком   сильных
страстей. Кантианство - явление неизмеримо более глубокое и  страшное,  факт
самой жизни, самого бытия.  Отравленный  кантианством  не  может  уже  иметь
живых, реалистических связей с бытием, его  мироощущение  надорвано.  Наивно
было бы думать, что можно исповедовать кантианство как  теорию  знания,  как
научную методологию, а в самой жизни, в самом бытии быть  чем  угодно.  Нет,
кантианство ставит роковые дилеммы для самой жизни, для самого бытия,  а  не
только для познания, для науки. Кантианство убивает не метафизику, не учение
о бытии, это была бы невелика беда, оно  убивает  само  бытие,  вернее,  оно
выражает, отражает в жизни совершившееся угашение бытия,  его  отдаление  от
покинутого человека. Кантианское сознание в значительной степени  определяет
ход европейской культуры, культуры германской, во всяком случае, кантианство
- факт жизни, а не только познания. Кантианство  целиком  направлено  против
христианского  реализма,  христианского   богоматериализма,   против   самой
возможности утверждать христианскую  церковь  как  natura  creata  creans11.
Нельзя быть кантианцем и исповедовать веру в реальность  Воскресения  Христа
или ждать реального конца истории.  Тут  нужно  выбирать,  нужно  чем-нибудь
пожертвовать. И до мозга костей рационалист тот, кто  выб