мертоносных сил этого мира во имя разума большого  и
сил  благодатных  и  спасающих.  Лишь  тот,  кто  увидел   в   униженном   и
раздавленном, в образе раба, в распятом - Царя и  Бога,  тот  приобщается  к
тайне спасения. Но  для  этого  необходимо  освободиться  от  исключительной
власти этого мира, от гипноза царящих в нем  смертоносных  сил.  Воскресение
Христа есть победа благодатных, животворящих сил  Божьих  над  смертоносными
силами природы, это отмена  порядка  природы  благодатным  порядком  Божьего
Царства. Но чудо воскресения не есть упразднение законов природы. По законам
природы смерть по-прежнему косит жизнь, тление царит в  мире.  Но  для  веры
открывается безумие и  беззаконие  самой  смерти.  Воскресение  Христа  есть
единственный абсолютно разумный факт  мировой  жизни;  в  победе  жизни  над
смертью, правды над злом есть Разум, Смысл. Царствующие в природе  смерть  и
тление безумны и неразумны. На примере веры в воскресение ясно можно  видеть
природу веры  вообще.  Вера  в  воскресение  есть  акт  свободы,  свободного
избрания, свободной любви к Христу и, вместе с тем, акт отречения  от  своей
ограниченности и ограниченности мира.  На  этом  же  примере  ясно  видна  и
природа чудесного. Чудо воскресения не противоречит закономерности природы и
даже предполагает эту  закономерность;  чудо  воскресения  есть  победа  над
смертоносным порядком природы, преодоление  смерти  не  имманентными  силами
природы, а трансцендентными божественными силами. И чудо воскресения, как  и
всякое  чудо,  дано  лишь  для  веры,  для  свободы.  Те,  что   живут   под
исключительной властью мировых сил, для кого существует лишь  принудительное
и кто принимает лишь доказанное, те знают, что Христос умер, и не знают, что
Христос воскрес. Если бы можно было доказать, что Христос воскрес,  то  чудо
воскресения потеряло бы свой спасительный смысл, оно вошло бы  в  круговорот
природной жизни. Весь смысл  чуда  Воскресения  в  том,  что  оно  невидимо,
недоказуемо, непринудительно, что оно всегда обращено к свободе человеческой
любви человеческой. Чудо воскресения есть вещь невидимая, и  обличается  оно
лишь верой. После акта веры открывается смысл вещей, рождается гнозис.
   Возьмем  другой,  еще  более  сложный  пример.  Рационалисты   не   могут
примириться  с  верой  в  Троичность  Божества.  Идею   Троичности   считают
исключенной законом тождества, основным законом мышления. Чтобы пролить свет
на это соотношение, нужно уяснить  себе  природу  логических  законов,  этих
тисков, из которых мы не можем вырваться. Каков онтологический смысл законов
логики? Законам логики может быть дано  не  только  гносеологическое,  но  и
онтологическое истолкование. Реалистическая теория познания должна  признать
примат бытия над мышлением. Мы мыслим по законам логики потому, что живем  в
данных формах бытия. Не природа  создается  нашим  ограниченным  разумом,  а
ограниченный разум  (с  законами  логики)  создается  нездоровым  состоянием
природы. Наше бытие сдавливает наше мышление,  ставит  нам  на  каждом  шагу
ограничительные дилеммы. Закон тождества и  есть  необходимое  для  мышления
выражение  ограниченного  состояния  мира,  приспособление  нашей   разумной
природы к состоянию естества. В данном мире и в  отношении  к  данному  миру
можно мыслить лишь по законам логики, лишь в согласии с законом тождества. В
ограниченном мире А не может быть в одно и то же время и А и не А, третье  в
этом  мире  исключается.  И  это  дефект  бытия,  ненормальная   температура
мышления,  неизбежная  реакция  мышления  на   поставленные   самим   бытием
затруднения. Логика есть приспособление мышления к бытию. Вера в  Троичность
есть вера в иной мир, в здоровое, неограниченное бытие, которое  не  связано
ни законом тождества, ни законом исключения  третьего.  Идея  Троичности  не
санкционируется законами логики, но санкционируется законами Логоса. Что три
и один - одно, эта истина не вмещается дискурсивным мышлением, но  вмещается
интуитивным мышлением, свободным от власти ограниченного  бытия,  в  котором
ничто не может быть разом три и один, а должно быть или три или один. Законы
логики  -  болезнь  бытия,  вызывающая  в  мышлении  неспособность  вместить
полноту. Но в принудительно данном мире  закон  тождества  и  другие  законы
логики остаются обязательными и не могут быть отменены. Обязательность их не
распространяется на другое  состояние  бытия,  на  здоровую  полноту  бытия.
Неумирающая в нас связь с большим разумом открывает нам возможность  мыслить
такое бытие, в котором третье не исключается, в котором все может быть и А и
не  А,  и  белым  и  черным,   равно   как   может   быть   вневременным   и
внепространственным. Болезнь организма неизбежно дает повышение  температуры
и целый ряд ненормальных явлений, но тот же организм  в  здоровом  состоянии
иначе функционирует и дает иную картину. Все ограничения нашего  мышления  -
лишь  болезненные  функции   мирового   организма.   Здоровому,   ничем   не
ограниченному разуму раскрываются  все  сверхрациональные  и  иррациональные
тайны бытия. Но для этого нужен иной опыт.
   Гносеология рефлектирует над категориями, но не в силах  понять  источник
категорий и причину ограниченности нашего знания.  Большая  часть  философов
допускает, что в нашем познании есть какой-то дефект, что наш познавательный
механизм - не здоровый, а больной. И многие чувствуют,  но  не  многие  лишь
сознают, что за дефектами нашего познания, за его болезнью и ограниченностью
скрывается вина.  Вина,  совершенный  грех,  и  есть  онтологическая  основа
ограничивающих категорий нашего разума,  источник  дефектов  познания.  Вина
умопостигаемой воли всей мировой  души  и  всех  существ  мира  отрывает  от
истоков бытия, рождает раздор и вражду в мире. Вина делает  мир  подвластным
закономерной  необходимости,  пространственности  и  временности,  заключает
познающее существо в темницу категорий. Дефекты  познания  и  ограниченность
познающего разума коренятся в направлении воли, в дурном выборе, в нелюбви к
Богу и в любви к данной ограниченной действительности. Мы получили то,  чего
сами захотели. Брак наш оказался неудачным и несчастным, но все-таки это был
брак по любви. Несчастное избрание дурного предмета любви  связало,  сковало
нас по рукам и ногам,  сделало  жизнь  нашу  тюремной  жизнью.  Стены  нашей
тюрьмы, все эти гносеологические категории, давящая нас  пространственность,
временность, необходимость, закон тождества воздвигнуты нашим грехом,  нашей
виной перед Смыслом мира, изменой Отцу.
   Рационалисты и позитивисты очень злоупотребляют ссылками  на  разум.  Они
позволяют себе  слишком  многое  отвергать  как  неразумное,  как  противное
разуму. Но имеют  ли  они  право  поминать  самое  имя  разума?  Разум  есть
онтологическое,  а  не  исключительно  гносеологическое  понятие.   Согласно
философским традициям допущение разума совершается по согласию  онтологии  и
гносеологии и ведет к тождеству объекта и субъекта. В  онтологическом  своем
значении разум есть положительный Смысл  бытия,  его  верховный  центр,  его
источник и цель. Отрицание мирового смысла есть вместе  с  тем  и  отрицание
разума.  Когда  разуму  было  придано  исключительно  гносеологическое   или
субъективно-психологическое значение, он потерял свой вселенский характер  и
превратился в разум малый, в человеческий рассудок. Между разумом вселенским
и разумом человеческим произошел болезненный  разрыв.  Начало  выветриваться
всякое содержание из идеи разума,  и  теряется  право  оперировать  с  самим
словом разум. Современная философия окончательно порвала с разумом и вряд ли
имеет   право   ссылаться   на   неразумность    чего-либо.    Неразумность,
бессмысленность всего мира признается современной философией,  и  потому  не
смеет она говорить о неразумности и бессмысленности чудесного. Чудо разумнее
необходимости, чудо согласно со смыслом мира. В чуде  возвращается  разум  и
смысл, осуществляется высшее назначение бытия, а  вот  умирание  по  законам
природы  неразумно  и  бессмысленно,  отрицает  назначение   бытия.   Нельзя
смешивать разум  с  необходимостью,  как  то  делают  рационалисты.  Давящая
закономерность природы порождена  совсем  не  разумом,  и  потому  она  лишь
необходима. Победа чудесного над  порядком  природы  есть  победа  разума  и
смысла. Разумен - порядок свободы, а не порядок природы.
   В научном знании открываются подлинные тайны природы, природы  в  данном,
хотя  бы  и  дефектном,  болезненном  ее  состоянии.  Это  откровение   тайн
враждебной природы дает возможность победы над природой.  Природный  человек
освобождается путем труда,  научное  же  знание  есть  основа  этого  труда,
главное его орудие.  Но  значение  естествознания  не  только  практическое,
естествознание имеет и теоретическое, чисто познавательное значение.  Чистое
естествознание есть откровение естества, низших, элементарных  сил  природы.
Если природа болезненна, то это не значит, что познавать ее не  надлежит.  Я
реально воспринимаю сыпь на лице, но  здоровая  сущность  лица  не  в  сыпи.
Дефекты науки не в самой науке, а в ее объекте. И вера должна уважать знание
как необходимое добро в данном  дефектном  состоянии  мира  и  человечества.
Истина веры не зависит от науки, но наука этим не унижается.  В  науке  есть
элементы высшего гнозиса, в ней как бы приоткрываются человеку тайны Божьего
творения. Как это ни парадоксально покажется, но нужно сказать,  что  именно
христианство расчистило духовно почву для развития научного естествознания и
техники. Христианство  освободило  языческий  мир  от  демономании,  изгнало
демонов из природы, механизировало природу и тем открыло путь для подчинения
природы.  В  древнем,  дохристианском  мире  потому  нельзя  было   овладеть
природой, что  она  была  наполнена  духами,  от  которых  человек  зависел.
Таинства древних религий были только природны, в них сказывалась зависимость
человека от природы. Чтобы научно познать природу, овладеть ею  и  подчинить
ее себе, человек должен был освободиться от  духовной  власти  естества,  от
трепета перед демонами природы. Таинства языческих религий  были  таинствами
зависимости  человека  от  природы,  таинства  же  христианской  религии   -
таинства,  освобождающие  человека  от  власти  естества.  Это  христианское
освобождение человеческой личности от естества привело  к  временной  смерти
великого Пана, к механизации природы, к  изгнанию  пугающих  духов  природы.
Процесс этот  имел  огромное  положительное  значение  и  создал  почву  для
развития естествознания и техники. Природа, населенная духами по-язычески  и
вызывавшая чувство страха перед демонами, не могла быть познана, и ею нельзя
было овладеть. Естествознание и техника XIX  века  обязаны  своим  развитием
христианству,  хотя  и  не  сознают  этого,  так   как   сбивает   с   толку
средневековье, бывшее прямым последствием христианства. Но роль христианства
в этом процессе еще не закончена, пройден только  один  фазис  в  воспитании
человечества. Человек овладевает природой, познает ее, освобождается  от  ее
власти. Он не страшится  уже  духов  природы,  но  страшится  ныне  мертвого
механизма природы. В христианстве же скрыты силы  для  нового  одухотворения
природы, для возрождения Пана, для раскрытия тайн Божьего творения,  живого,
а не мертвого. То, что прозревал Гете, не было простым рецидивом  язычества,
Гете возможен  только  после  христианства.  Мироощущению  Гете  открывалась
природа как Божье творение. На примере Гете виден высший смысл науки.
   IV
   Чтобы осветить еще с другой стороны вопрос  о  взаимоотношении  знания  и
веры,  обратимся  к  анализу  причинности,  этой  основы   всякого   знания.
Существует двоякое понимание причинности, и каждое из этих  пониманий  имеет
свою историю и свои традиции. Та причинность, с которой  оперирует  наука  и
без которой не может обойтись, не проникает в интимную  связь  вещей.  Тайна
соотношения между причиной  и  следствием  остается  закрытой  для  научного
взгляда на мир. Во внутреннее существо природы,  в  творческую  связь  вещей
научное знание не проникает, оно обходится без такого понимания причинности.
Наука освобождается от метафизического понимания причинности и  может  быть,
по-видимому, совсем освобождена. Для научного понимания причинность  целиком
сводится к функциональному соотношению. Новейшие философы-позитивисты,  как,
напр<имер>,  Мах  и  Авенариус,  пытаются  окончательно   вытравить   всякий
метафизический  привкус  из  идеи  причинности.   Они   сводят   причинность
исключительно  к  функциональному  соотношению  и   пытаются   даже   совсем
отделаться от причинности, слишком, по их мнению, зараженной метафизикой.  И
нужно сказать, что попытка Маха и Авенариуса имеет  положительное  значение.
Эти философы верно отражают научное отношение к этому вопросу. Вообще  нужно
сказать, что в  теории  научного  знания  Маха  есть  большая  доля  истины,
большая, чем в неокантианстве. Лучше  положительной  науке  освободиться  от
метафизических предрасположений, это лучше и для науки,  и  для  метафизики.
Наука открывает внешнюю закономерность природы, функциональную связь  одного
явления с другим. Но эта связь причины  со  следствием  остается  для  науки
неосмысленной, неразумной. Осмыслить связь причины со следствием,  очевидно,
можно только изнутри, лишь под другим углом зрения. Научному пониманию  мира
в  категории  причинности  открывается  в  мире  только   закономерность   и
необходимость, но не открывается в мире разум, смысл.  В  закономерном  ходе
природы по видимости нет разума и смысла. Нам чуждо  это  роковое  сцепление
явлений.  Открытие  причинности  в  закономерном  ходе  вещей  помогает  нам
овладеть природы, но оно же констатирует наше  рабство  у  чего-то  чуждого,
инородного. Мы не знаем, почему подчинены этому роковому сцеплению  событий,
почему причина  неизбежно  порождает  следствие,  почему  не  можем  разбить
закономерности. Остается какая-то тайна, на которую наука не  может  пролить
света. Должно существовать другое, метафизическое истолкование  причинности,
которое имеет свою историю и которого не может уничтожить ни Мах, ни все ему
подобные.
   Никакой позитивизм  не  в  силах  искоренить  из  человеческого  сознания
метафизическое понимание причинности.  То,  что  Мах  и  Авенариус  называют
остатками мифологии, то заключает в себе здоровое зерно  и  истинную  основу
причинности. Философы сознавали, что за  причинными  отношениями  скрывалась
активность  живых  субстанций,  что  тайна  связи  причины   со   следствием
раскрывается в акте воли. Метафизическое учение о причинности как о  волевой
активности  субстанций  блестяще  было   формулировано   русским   философом
Лопатиным11. Лопатин подвел итоги длинной истории метафизического  учения  о
причинности и дал лучшее в  современной  философской  литературе  учение  об
отношении причинности к свободе19. Внутренняя, осмысленная связь причины  со
следствием  есть  связь  волевой  активности,   причинения   с   порождаемым
результатом. Причинность, понимаемая изнутри,  есть  творческий  акт  живого
существа.  Причина  созидает,  творит  следствие.  Причина  есть  творческая
энергия и  предполагает  существо,  обладающее  этой  энергией.  Причинность
невозможна без творящего, созидающего. Это верно ощущалось в  мифологическом
мировоззрении. И на вершинах философской мысли  должна  быть  оправдана  эта
мифология, в ней ключ и тайна связи между причиной  и  следствием.  То,  что
Вундт называет психической причинностью, очень близко к этому, но отличается
метафизической половинчатостью. Причинность предполагает субстанциональность
существ, творящих следствия. Причинность связана с субстанциональностью и со
свободой.  Причинение  как  творческий  акт  субстанции  есть  акт  свободы.
Субстанция наделена творческой свободой и из нее созидает.  Такое  понимание
причинности  изменяет  взгляд  на  соотношение  свободы   и   необходимости.
Необходимость есть продукт свободы, рождается от  злоупотребления  свободой.
Направление воли свободных существ создает природную необходимость,  рождает
связанность. Материальная зависимость есть порождение нашей свободной  воли.
Необходимость есть лишь известное, дурно направленное  соотношение  живых  и
свободных субстанций разных  градаций.  Разрыв  всех  существ  мира,  распад
божественного единства ведет к связанности,  к  скованности  необходимостью.
Все  оторванное  от  меня,  далекое,  чуждое  я  воспринимаю   как   давящую
материальную необходимость. Все  близкое,  родное,  со  мной  соединенное  я
воспринимаю  как  свободу.  Материальность  есть  порождение   ненависти   и
отчужденности  в  мире.   Актом   свободного   избрания   порожден   порядок
необходимости. По нашей вине  природа  омертвела,  и  космическое  призвание
человека - микрокосма  оживить  природу  -  макрокосм,  вернуть  жизнь  всей
иерархии естества, вплоть до камня. Омертвевшее по вине нашей  естество  нас
инфицирует и нам угрожает. Этот порядок природы скрывает от нас  внутреннюю,
свободную связь вещей, творческую причинность. Такое понимание  причинности,
свободы  и  необходимости  изменяет  взгляд  на   чудесное.   Необходимость,
закономерность природных явлений не должна быть персонифицирована, это  лишь
способ действия мировых сил, лишь  формулировка  того  направления,  которое
приняло взаимодействие субстанций. Но если сама необходимость  есть  продукт
свободы, если причинность есть  творческая  активность,  если  свобода  есть
субстанциональная мощь, то возражения против чудесного падают.
   V
   Предлагаемое здесь  решение  вопроса  о  взаимоотношении  знания  и  веры
принципиально отличается от трех типических решений, нами  отвергнутых.  При
нашей  постановке  вопроса  между  знанием  и  верой   не   существует   той
противоположности, которую обыкновенно предполагают, и задача  совсем  не  в
том заключается, чтобы взаимно ограничить области знания и веры, допустив их
лишь  в  известной  пропорции.   Мы   утверждаем   беспредельность   знания,
беспредельность  веры  и  полное  отсутствие   взаимного   их   ограничения.
Религиозная философия видит, что противоположность знания и веры  есть  лишь
аберрация слабого зрения. Религиозная  истина  -  верховна,  вера  -  подвиг
отречения от благоразумной рассудочности, после которого  постигается  смысл
всего. Но окончательная истина веры не  упраздняет  истины  знания  и  долга
познавать. Научное  знание,  как  и  вера,  есть  проникновение  в  реальную
действительность,  но  частную,  ограниченную;  оно  созерцает  с  места,  с
которого не все видно и горизонты замкнуты. Утверждения  научного  знания  -
истинны, но ложны его отрицания. Наука верно  учит  о  законах  природы,  но
ложно учит  о  невозможности  чудесного,  ложно  отрицает  иные  миры.  И  в
скромности знания - высшая гордость науки. Тот высший гнозис,  который  дает
нам вера, не отменяет истин науки как низших. Низших истин нет,  все  истины
равны. Религиозный гнозис лишь превращает частную научную  истину  в  истину
полную и цельную, в истину как путь жизни. Но гнозис веры дается  внутренним
подвигом самоотречения, который и допускает к высшим реальностям. Созерцание
общих  идей  как  реальностей   дается   лишь   победой   над   ограниченной
чувственностью   и   рассудочностью,    благодатным    расширением    опыта.
Ограниченность позитивизма и материализма  жизни  и  мысли  есть  рабство  у
чувственного мира, от которого можно освободиться лишь всей полнотой  жизни.
Благодать веры стяжается усилием и направлением воли. Не верят  те,  которые
не хотят верить в глубине своего умопостигаемого характера, так как  слишком
хотят по своему рассудку и  произволу  устроить  мир.  Потому  и  не  знают.
Скептицизм есть прежде всего дефект воли. Скептицизм интеллектуальный са