асильственное
осуществление правды-справедливости во что бы то ни стало может  быть  очень
неблагоприятно для свободы,  как  и  утверждение  формальной  свободы  может
порождать величайшие несправедливости.  Это  есть  обнаружение  противоречий
человеческой жизни. Такое  же  противоречие  и  конфликт  может  быть  между
свободой  и  любовью,  между  любовью  и  справедливостью  и  т.п.   Трагизм
человеческой жизни прежде всего не в конфликте добра и зла,  а  в  конфликте
положительных ценностей. Во имя свободы человек может пожертвовать  любовью,
во имя социальной справедливости может пожертвовать свободой, во имя жалости
может пожертвовать научным призванием и т.д. Но все это совсем не  означает,
что в  организации  человеческого  общества  необходимо  или  отказаться  от
свободы,  или  отказаться  от  справедливости.   Необходимо   стремиться   к
свободному и справедливому обществу.  Без  свободы  не  может  быть  никакой
справедливости. Это будет отвлеченная справедливость, не имеющая отношения к
конкретным людям. Справедливость требует свободы  для  всех  людей.  Я  могу
ограничить свою свободу во имя жалости к людям, но могу это  сделать  только
свободно, и только в этом случае это имеет ценность.  Принудительная  жертва
не имеет никакой ценности. И мой отказ от свободы  перед  конфликтами  жизни
может быть лишь актом свободы. И есть свобода, от которой человек  не  имеет
права отказываться, если хочет  сохранить  достоинство  человека,  -  такова
свобода совести, свобода духа. Отчуждение совести не может быть  терпимо  ни
во имя чего, ей принадлежит верховенство. Никакая социальная  справедливость
не может этого требовать. Вопрос очень осложняется еще тем, что имеют в виду
не только справедливое общество, в котором не  будет  эксплуатации  человека
человеком, а братское, коммюнотарное общество. Тут мы встречаемся с огромным
принципиальным различием. Закон может принуждать людей к справедливости,  но
не может принуждать к братству. Жалость, милосердие, любовь есть благодатное
дело свободы, а не принуждающего закона. Принуждающий  закон  могут  считать
противоположением  свободе,  но  не  самую  справедливость,  а  еще   меньше
братство. Да и сам принуждающий  закон  может  быть  охранением  свободы  от
человеческого произвола. Утверждение социальной справедливости в отношении к
трудящимся классам может означать именно освобождение этих  трудящихся  масс
от гнета.  В  XIX  в.  любили  говорить  об  освобождении  труда.  Социализм
связывали со свободой  человека.  Если  в  XX  в.  предпочитают  говорить  о
плановом  хозяйстве,  о  дирижизме,  об  усилении  власти  государства   над
человеком, то это главным образом потому, что мы  живем  в  мире,  созданном
двумя мировыми войнами, и готовимся к третьей  мировой  войне.  Мы  живем  в
мире, в котором революция является лишь трансформацией войны. Это определяет
все ценности. Мы живем в хаотическом мире, в котором свобода  представляется
непозволительной роскошью. Проблема справедливости и свободы ставится совсем
не в ее чистоте,  она  погружена  в  мутную  атмосферу.  В  конце  концов  в
современном мире нет ни справедливости, ни свободы. Борьба  за  элементарные
блага, за самую возможность жизни, вытесняет вопрос о ценностях. На вершинах
цивилизации происходит элементаризация, которая лишь представляется сложной.
   Можно мыслить три исхода из кризиса, к которому приходит  мир:  1)  Исход
фатальный. Продолжающееся распадание космоса, космоса природного  и  космоса
социального, продолжающийся разлагаться капиталистический  режим,  торжество
атомной бомбы, хаотический мир, раскрытый в творчестве Генри  Миллера,  хаос
не изначальный, не начала, а хаос конца, война всех против всех. Это  гибель
мира, и мы не можем его допустить. 2) Насильственный,  механический  порядок
коллектива, организованность, не  оставляющая  места  свободе,  деспотизация
мира. Это также трудно допустить. 3) Внутреннее  преодоление  хаоса,  победа
духа над техникой, духовное восстановление иерархии ценностей, соединенное с
осуществлением социальной правды. До сих пор преобладает смешение первого  и
второго исхода. Мир как бы вступает в период принудительного организованного
хаоса, который внутренне нисколько не побеждается. Третий исход, единственно
желанный, обращен к человеческой  свободе,  он  не  может  быть  результатом
фатальной необходимости. В первом и втором исходе и в  их  смешении  человек
внешне как будто бы активен, но внутренне он пассивен. И при этом ни о какой
иерархии ценностей не  может  быть  и  речи.  Духовные  ценности  просто  не
существуют. Это совершенное низвержение духовных ценностей в  бездну.  Можно
быть одинаковым пессимистом в первом случае и оптимистом во  втором  случае.
Совершенно нелепо требовать,  чтобы  было  доказано  существование  духовных
ценностей и большая высота их по  сравнению  с  так  называемыми  витальными
ценностями. Духовные ценности прежде всего утверждаются актом моей  свободы.
Самое нужное не есть самое ценное. Высшие духовные ценности исчезают,  когда
свобода не направлена к их утверждению. Человек свободен признавать реальным
лишь очень  малый,  очень  поверхностный  мир,  он  свободен  отрицать  свою
свободу. Вопрос о реальности очень сложный вопрос, и он кажется простым лишь
для сознания не философского. Жизнь  приобретает  глубину  и  значительность
лишь при понимании ее в  духе  символического  реализма.  Видимый  мир  есть
символ мира невидимого. Невидимый мир не есть навязанная нам и  принуждающая
нас реальность, он обращен к свободе духа. При этом творимое свободным духом
есть и наиболее реальное.
   Глава VI ПРОТИВОРЕЧИЯ СВОБОДЫ
   Философия свободы начинается  со  свободного  акта,  до  которого  нет  и
невозможно бытие. Когда в основу кладется бытие и  признается  примат  бытия
над свободой, то все  им  детерминировано,  детерминирована  и  свобода,  но
детерминированная свобода не есть свобода. Но возможен другой тип философии,
который утверждает примат  свободы,  творческого  акта  над  бытием.  Только
второй тип благоприятен  свободе.  Но  невозможно  рациональное  определение
свободы. Это признавал и Бергсон. Из двух типов метафизики  интеллектуальной
и  волюнтарной  -  первый   всегда   неблагоприятен   свободе,   второй   же
благоприятен. Но и волюнтарная метафизика сама по себе не есть еще философия
свободы. Что должно быть решительно утверждено, так это то, что свобода есть
дух, а не бытие. То, что называли эссенцией или субстанцией,  есть  создание
первичного экзистенциального акта.  Интеллектуальная  греческая  мысль  была
очень неблагоприятна для свободы. Добро было детерминировано разумом. Примат
и господство разума не  признают  свободы.  Я  не  имею  сейчас  возможности
анализировать сложное отношение между свободой, случаем, роком, промыслом  и
благодатью. Но на одном соотношении необходимо остановиться, на  соотношении
свободы и благодати. Вокруг этой темы  ряд  столетий  происходили  страстные
споры  в  западном  христианстве.  Но  мне  представляется  ошибочным  самое
противопоставление свободы  и  благодати.  Это  противопоставление  означало
объективацию благодати и понимание ее  как  действующую  извне  божественную
необходимость. Но то, что называют благодатью, действует внутри человеческой
свободы как ее просветление. Нельзя  смешивать  логическую  необходимость  в
познании и необходимость в самой жизни мира;  но  и  в  самом  познании  нет
исключительной  логической  необходимости,  которая  занимает   лишь   часть
познания. Необходимо признать, что существует и  иррациональное  познание  и
оно играет большую роль. Только потому и возможно познание  иррационального.
Так  называемый  рационализм  заключает  в  себе  совершенно  иррациональные
элементы, это особенно нужно сказать о материализме.  Философски  определить
свободу пытались через волюнтаристическое понимание ее как акта  причинности
(напр., Мен де Биран, Лопатин); но это  не  доходило  до  глубины  проблемы.
Глубина требует признания  существования  первичной  несотворенной  свободы,
которая  находится  и  вне  психологической  причинности.   Так   называемое
традиционное учение о свободе воли  всегда  носило  педагогическо-учительный
характер. Это учение определяет ответственность человека в этой  жизни  и  в
жизни иной. Совершенно несостоятельной нужно признать  свободу  безразличия,
которая есть механизация свободы. Настоящая  проблема  свободы  должна  быть
поставлена вне награды и наказания, вне спасения или гибели, вне споров  Бл.
Августина  с  Пелагием,   Лютера   с   Эразмом,   вне   споров   по   поводу
предопределения, которое  нужно  отрицать  в  самой  изначальной  постановке
вопроса, отрицать самое слово и понятие. Все это находится  еще  в  пределах
судебного понимания христианства, в пределах идей  освящения  и  оправдания,
вместо  идеи  преображения.  Настоящая  проблема   свободы   есть   проблема
творчества. По замыслу своей книги я буду интересоваться  не  метафизической
идеей свободы по существу,  а  главным  образом  ее  последствиями  в  жизни
социальной.
   Свободу часто понимают  статически,  между  тем  как  понимать  ее  нужно
динамически. Существует судьба свободы в мире,  экзистенциальная  диалектика
свободы в мире. Свобода может переходить в свою  противоположность.  Рабство
может  быть  порождением  ложно   направленной   свободы.   Наиболее   общее
определение свободы, обнимающее все частные определения, заключается в  том,
что свобода есть определение человека не извне, а изнутри, из духа. Духовное
начало в человеке есть истинная свобода, а  отрицание  духа,  додуманное  до
конца, - неизбежно есть отрицание свободы.  Материализм  неизбежно  ведет  к
отрицанию свободы. Свобода вкоренена в царство Духа, а не в царство  Кесаря.
Кесарь никому не хочет давать свободы. Она получается лишь через ограничение
царства Кесаря. Объективированный мир, каким и является царство Кесаря, есть
мир порабощающий.  Другое  различие  свободы,  которое  часто  делают,  есть
различие свободы внутренней и свободы внешней. Говорят,  что  человек  может
быть внутренне свободен и в цепях, может быть свободен, когда его сжигают на
костре. Это верно. Но вопрос о внутренней свободе сложнее,  чем  обыкновенно
думают, особенно когда не интересуются внутренней жизнью  человека.  Человек
может быть рабом не только внешнего мира, но и  самого  себя,  своей  низшей
природы. Освобождение рабов во внешнем обществе не есть еще освобождение  от
внутреннего рабства. Человек может стать внутренне  рабом.  В  этом  причина
того, что революции не приводят обыкновенно  к  созданию  нового  свободного
общества и всегда заключают в себе возврат к старому обществу. В  революциях
обыкновенно бывает меньше всего свободы. Определение свободы как выбора есть
еще формальное определение свободы.  Это  лишь  один  из  моментов  свободы.
Настоящая свобода обнаруживается не тогда, когда человек должен выбирать,  а
тогда, когда он сделал выбор. Тут мы приходим к новому определению  свободы,
свободы реальной. Свобода есть внутренняя творческая энергия человека. Через
свободу человек может творить совершенно новую жизнь, новую жизнь общества и
мира.  Но  было  бы  ошибкой  при  этом  понимать  свободу  как   внутреннюю
причинность. Свобода находится вне причинных отношений. Причинные  отношения
находятся в объективированном мире феноменов. Свобода же есть прорыв в  этом
мире. Свобода приходит из иного мира, она противоречит закону этого  мира  и
опрокидывает его. Одинаково неверно рассматривать свободу лишь как  средство
для осуществления коллективного социального строя  и  рассматривать  свободу
как  исключительно  зависящую  от  социального  строя.  Мы  увидим,  что  от
формального и реального понимания свободы  зависят  противоречия  свободы  в
социальной жизни. Свобода, которая делается  слишком  легкой,  не  требующей
героической борьбы, вырождается и теряет свою ценность. Выродившаяся свобода
выражается лишь в отрицательном сознании, что меня не  насилуют.  Предельное
выражение упадочной свободы - это "оставьте меня в покое". Свобода совсем не
есть  легкость,  свобода  трудна  и  тяжела.  Свобода  есть  не   право,   а
обязанность.  Либералы  обыкновенно  понимают  свободу  как  право,   а   не
обязанность, и свобода для них означает  легкость  и  отсутствие  стеснений.
Поэтому свобода превращается в привилегию господствующих  классов.  В  более
глубоком смысле свобода есть совершеннолетие человека, сознание долга  перед
Богом быть свободным существом, а не рабом.  Героическое  понимание  свободы
противоположно старому либеральному пониманию свободы. Свобода  предполагает
сопротивление,  она  есть  обнаружение  силы.  Декларация  прав  человека  и
гражданина,  чтобы  не  быть  формальной,  должна  быть  также   декларацией
обязанностей человека и  гражданина.  И  ударение  должно  быть  сделано  на
человеке как существе духовном, чего обыкновенно не делалось в  политических
революциях. Слишком  известно,  что  в  демократиях  может  совсем  не  быть
настоящей свободы.  В  якобинской  демократии,  вдохновленной  Руссо,  может
утверждаться  принцип  тоталитарного  государства,  самодержавие   народного
суверенитета. В демократиях капиталистических деньги и  подкупленная  печать
могут править обществом и лишать реальной свободы, между тем как  декларация
прав  человека  и  гражданина  имела  религиозные  истоки,  она  родилась  в
утверждении свободы совести реформацией. Но  от  этого  религиозного  истока
потом произошло отдаление. Поэтому внутренне не освобожденные души создавали
новые формы  рабьего  общества.  Лживая  пропаганда  совершает  насилие  над
массами. Массы, подверженные этой пропаганде, не имеют  внутренней  свободы.
Злоба  и  ненависть,  вызванные  демагогической  пропагандой,  делают  людей
внутренне рабами. И этими рабьими чувствами пользуются  для  своих  целей  и
власть и партии. Ни о какой действительной демократии при этом не может быть
и речи. Общество будет таким, каковы составляющие его люди.
   Свобода как выбор и свобода как творческий  акт  есть  основное  различие
свобод. Но есть еще более важный, основной вопрос, который  ставится,  когда
речь заходит о свободе, и от его решения зависит судьба свободы в мире. И мы
встречаемся с  труднопреодолимым  противоречием.  Это  вопрос  об  отношении
свободы и истины. Возможна ли свобода без  познания  истины  и  возможно  ли
познание истины без свободы? В Евангелии сказано: "Познаете истину, и истина
сделает вас свободными"8. Это предполагает,  что  истина,  истинная  истина,
освобождает. Эти евангельские слова перефразированы в современном мире, и их
повторяет    современный    тоталитаризм,    враждебный    свободе.     Так,
марксизм-коммунизм говорит: "Познайте истину марксистскую,  коммунистическую
истину, и она сделает вас свободными. Вне этой истины свободы  нет,  вне  ее
есть ложь,  ложная  формальная  свобода,  утверждаемая  в  капиталистических
обществах". Помня связь марксизма с гегельянством, можно  сказать,  что  это
познание истины дает свободу как  признание  необходимости.  Это  совершенно
обратное христианству понимание свободы. Для христианства истина есть  также
Путь и Жизнь. Она не только дает свободу, но и открывается  в  свободе.  Для
истины нужна свобода. Христианство впервые по-настоящему утверждает  свободу
духа. Истина о свободе была запечатлена кровью мучеников. Христианство  есть
религия распятой правды. Распятая  правда  не  принуждает,  она  обращена  к
свободе. И было  изменой  христианству,  когда  христианскую  правду  хотели
сделать принудительной. До  конца  времен  остаются  два  царства.  Конфликт
христианства и империи был конфликтом духа и кесаря, которого не могло  быть
в дохристианском  языческом  сознании.  В  своей  религии  античный  человек
принадлежал государству. Никакой сферы свободы от  государства  и  общества,
свободы духа не  могло  быть.  Это  есть  монизм,  который  не  может  знать
по-настоящему свободы. Тоталитаризм  не  есть  исключительно  новое  явление
нашего времени. Христианская теократия и империализм были  тоталитарными,  и
они монистически отрицали свободу духа. Империалистический  режим  Наполеона
был тоталитаризмом, не доведенным до конца. Но тоталитаризм  в  христианский
период истории есть всегда  возвращение  к  языческому  монизму.  Абсолютное
государство Гегеля как воплощение духа было также возвратом к язычеству.  То
же  надо  сказать   об   авторитарном,   режиме   О.Конта,   который   можно
характеризовать как католичество без Бога. Бога  сделали  врагом  свободы  и
хотели видеть свободу в освобождении от  идеи  Бога.  В  этой  страшной  лжи
повинно было христианство в истории.  Дух  тоже  сделали  врагом  свободы  и
признали  даже  материализм  благоприятным  для  свободы.  Но  трудно   себе
представить большую аберрацию. Свобода предполагает существование  духовного
начала, не  детерминированного  ни  природой,  ни  обществом.  Свобода  есть
духовное   начало   в   человеке.   Если   человек   -   существо    целиком
детерминированное природой и обществом, то не может  быть  никакой  свободы.
Материализм есть полное отрицание свободы, и социальный строй, основанный на
материализме, не может знать никакой свободы. Мы это и  видим  на  практике.
Свобода есть прежде всего свобода личности. Если отрицать ценность  личности
и сомневаться в ее реальности, то ни о какой свободе не может быть  и  речи.
Личность есть граница власти природы, власти государства,  власти  общества.
Но личность существует лишь  в  том  случае,  если  человек  есть  свободный
творческий дух, над которым кесарь не всесилен.
   Сложность проблемы свободы - в ее социальных  последствиях,  в  том,  что
средний человек масс, в сущности, не очень дорожит свободой. И совсем  не  к
свободе стремятся  революционные  движения  масс.  Для  того  чтобы  человек
боролся за свободу, нужно, чтобы свобода в нем уже была, чтобы внутренне  он
не был рабом. Демагогия, к которой всегда прибегают в  обращении  к  массам,
есть лишение людей свободы, есть психологическое насилие. Управлять массами,
активно вступившими в историю, совсем не легкая  вещь.  В  сущности  свобода
аристократична, а не демократична. С горечью  нужно  признать,  что  свобода
мысли дорога лишь людям, у которых есть творческая  мысль.  Она  очень  мало
нужна  тем,  которые  мыслью  не  дорожат.  В  так  называемых  демократиях,
основанных на принципе  народного  суверенитета,  значительную  часть  людей
составляет народ, еще не сознающий себя свободными  существами,  несущими  в
себе достоинство  свободы.  Предстоит  еще  воспитание  к  свободе,  что  не
делается быстро. Старый  принцип  авторитета,  ограничивающий,  а  иногда  и
совсем отрицающий свободу, сокрушен, и его  нельзя  восстановить.  Но  потом
создались новые авторитеты, для  которых  пытаются  найти  санкцию  в  самих
массах, но авторитеты эти шатки  и  более  тяжки,  более  истребительны  для
свободы, чем прежние. Нужно признать, что свобода скорее аристократична, чем
демократична.  И  вместе  с  тем  свобода  делает   возможными   демократии.
Отрицательным в демократиях является то, что  они  не  столько  ограничивают
власть, сколько переносят ее на новый субъект. В либерализме  когда-то  была
доля истины, но она была совершенно извращена и искажена.  Осуществленный  в
жизни экономический  либерализм  стал  капиталистической  системой  "laisser
faire,  laisser  passer"9.  Наименее  благоприятно  для  свободы  якобинское
понимание демократии. Противоречия свободы в социальной жизни выражаются еще
в том, что, дорожа сохранением данного режима, напр.  капитализма,  начинают
воспринимать  неподвижность  и  неизменность  как  свободу,  а  движение   и
изменение как нарушение свободы. Класс, который в молодости видел свободу  в
движении  и  требовал  свободы,  в  старости  начинает  видеть   св