Религиозно семья  вся  в  Ветхом  Завете,  в
законе,  изобличающем  грех.  Семья  есть  послушание  последствиям   греха,
приспособление  к  родовой  необходимости.  Семья   всегда   есть   принятие
неизбежности рождающего сексуального акта, приспособление к проистекающим из
него необходимостям, моральное  искупление  греха  сексуального  акта  через
послушание бремени пола. В основе семьи  лежит  падший  пол,  непреодоленный
дифференцированный акт половой жизни, утеря цельности пола, т.е. целомудрия.
Семья религиозно, морально и социально оправдывает грешную,  падшую  половую
жизнь  деторождением  и  для  деторождения  возникает.  Этим  самым   всякая
идеология семьи признает, что лишь то соединение мужчины и женщины хорошо  и
оправдано, в котором совершается сексуальный акт. Весь пафос семьи рождается
из сексуального  акта,  и  всякое  иное  соединение  мужчины  и  женщины  не
признается семейным, не считается оправданным.  Без  сексуального  акта  нет
деторождения,  т.е.  нет  того,  что  оправдывает  семью,  для  чего  она  и
существует. Всякое соединение мужчины и женщины,  в  котором  преодолевается
грех сексуального акта, в котором восстанавливается цельность пола, не  есть
семейное соединение  и  не  имеет  оправдания  в  семье.  Семья  оказывается
пониженной формой общения полов, приспособлением к непреодолимости  полового
греха. Всякое восхождение в  поле,  всякий  взлет  к  более  высоким  формам
общения  мужчины  и  женщины  преодолевает  семью,  делает  ее  ненужной.  И
идеология  семьи,  ставшая  консервативной  силой  в  мире,  боится  всякого
восхождения и полета в жизни  пола,  боится  пуще  греха  и  низости.  Семья
соглашается  быть  упорядочением  полового  греха  и  разврата  в  интересах
устроения рода и всего более боится революции в  поле,  угрожающей  родовому
порядку. Моралисты семьи готовы оправдать низинный  грех  пола  как  несение
послушания и тяготы. Они не мирятся с героическими и титаническими  усилиями
преодолеть ветхий пол  во  имя  раскрытия  нового  пола  и  нового  полового
соединения не в стихии рода, а в Духе. Моралисты семьи не знают, что  делать
с фактом соединения мужчины и женщины вне сексуального акта, не  знают,  как
оценить это соединение.  Им  нужно,  чтобы  было  что-нибудь  из  трех:  или
рождающая  семейная  половая  жизнь,  или  развратная  половая  жизнь,   или
аскетическое отсутствие всякой половой жизни. И удивительнее  всего,  что  в
моральной  идеологии  семьи,  как  религиозной,  так  и   позитивистической,
остается невыясненным отношение  к  самому  сексуальному  акту,  на  котором
покоится вся эта идеология. Православные и  католики  не  верят,  что  можно
совсем преодолеть сексуальный акт, как не верят, что можно  совсем  не  есть
мясного. Хорош ли и оправдан сексуальный акт сам по  себе  или  он  хорош  и
оправдан лишь как средство, как  орудие  деторождения?  В  этой  центральной
точке проблемы пола и проблемы семьи скопилось ужасное лицемерие.  Моральный
пафос деторождения,  брезгливо  презирающий  сексуальный  акт,  по  существу
лицемерен. Религиозно, морально патетическое отношение к деторождению должно
быть перенесено и на самый сексуальный акт. Если  божественно  деторождение,
то божествен и акт, от которого оно зависит. В этом  свято  прав  Розанов  -
этот  гениальный  провокатор  и   вопрошатель   христианской   семьи.   Если
сексуальный акт греховен, если он есть падение пола,  то  не  может  быть  и
невинного морального пафоса деторождения. В идеологии  семьи  всегда  что-то
лицемерно скрывается. Религиозные основы семьи остаются  невыясненными,  так
как  остается  двусмысленным  отношение  к  центральной  тайне  пола.  Семья
остается оправданной на буржуазной поверхности мира.  Семья,  прежде  всего,
есть буржуазность "мира сего", в ней глубины  пола  остаются  неосознанными.
Факт существования "незаконной" семьи изобличает социально-приспособительную
природу семьи. И все-таки семья, как и всякий закон, имеет то же религиозное
оправдание и смысл, что и государство.
   Новый Завет по глубокой мистической своей сущности  отрицает  семью,  так
как отрицает сексуальный акт как падение и грех пола, отрицает род, отрицает
"мир сей" и всякое буржуазное его устроение. Подлинно  "христианской  семьи"
так  же  не  может  быть,  как  не  может   быть   подлинно   "христианского
государства".  Семья  есть  родовой   институт,   родовое   благоустройство.
Новозаветное откровение преодолевает стихию рода, и не от  него  идет  закон
родового  благоустройства,  закон  семьи,  как  не  от   него   идет   закон
государства. Но Новый Завет, не знающий  закона,  преодолевающий  закон,  не
отменяет закона для мира,  погруженного  в  неискупленный  грех,  для  мира,
порабощенного  природными   стихиями.   Закон   семейный,   подобно   закону
государственному, по существу ветхозаветный, дохристианский, но Новый  Завет
оправдывает  его  как  послушание  ветхозаветной  подзаконности,  послушание
последствиям  греха.  Христианская   семья   есть   лишь   дезинфицирование,
обезвреживание полового греха. Христианство твердо знает, что  люди  рождают
во грехе, что греховно соединение полов в природном родовом порядке, и хочет
ослабить, обезвредить грех путем приспособления  и  послушания.  Подзаконная
семья не есть творчество  новых  отношений  людей,  новой  жизни,  она  есть
послушание  "миру",  его  бремени.  Поистине  поразительно   снисходительное
отношение христианства к греху сексуального акта и  к  греху  экономического
благоустройства семьи, т.е. к тому, что в семье от "мира сего",  что  в  ней
является приспособлением к "миру". Рождайте в  облагоображенном  сексуальном
акте  детей  и  устрояйте  их  экономическое   благосостояние!   Вот   пафос
"христианской" семьи. Читайте столпа  православия  Феофана  Затворника.  Для
него в семье важен лишь момент физиологический - рождающий сексуальный акт и
момент экономический - материальное благоустройство жены и детей149. Об этом
физиологическом и экономическом семейном домостроительстве аскет еп. Феофан,
впитавший в себя мистику Добротолюбия, говорит с  моральным  пафосом.  Аскет
оказывается хорошим хозяином в "мире сем", хорошим буржуа. Момент духовный в
семье для еп. Феофана исчерпывается послушанием, послушным несением  бремени
и тяготы. О новой любви в Духе, о  новом  соединении  мужчины  и  женщины  в
высшее бытие,  о  тайне  брачной  у  еп.  Феофана  ни  слова  нельзя  найти.
Поразительно, почти страшно это молчание православия и всего христианства  о
любви, это отрицание брачной любви! Ведь в брачной любви нет места  для  той
физиологии  и  экономики,  которыми  исключительно  поглощены  домостроители
христианской семьи.  Тайны  брачной  нет  в  семье.  Не  для  брачной  любви
создается и устраивается семья, а для благоустроения и благосостояния  рода.
Семья может быть и полигамической, если  полигамия  окажется  лучшей  формой
социального приспособления: полигамическая семья была бы менее лицемерной  и
лживой, чем моногамическая. Мистический брак - вне  этого  противоположения.
Хозяйственный утилитаризм насквозь проникает не только  позитивно-социальную
идеологию семьи, но и  христиански-моральную  ее  идеологию.  Семья,  как  и
государство, не духовный феномен, она не в Духе. Тайна брака не  раскрыта  в
христианстве. Церковь, благословляя семейный союз, лишь  обезвреживает  грех
половой  жизни.  Церковь  так  же  благословляет  ветхозаветную  семью,  как
благословляет ветхозаветную государственность. В  Новом  Завете,  в  религии
искупления может быть лишь аскетическое преодоление пола. Тайна любви, тайна
брачная - в Духе, в эпохе творчества, в религии творчества. Таинство брачной
любви есть откровение о человеке, откровение творческое. Таинство  брака  не
есть семья, не  есть  натуральное  таинство  рождения  и  продолжения  рода,
таинство  брака  есть  таинство  соединения  в  любви.  Только  любовь  есть
священное таинство. Таинство любви - выше закона и вне закона, в  нем  выход
из рода и родовой необходимости, в нем начало преображения природы. Любовь -
не послушание, не несение тяготы и бремени "мира", а творческое дерзновение.
Это таинство, таинство брака, не раскрывается еще ни в откровении закона, ни
в откровении искупления.  Таинство  любви  -  творческое  откровение  самого
человека. Оно зачиналось в мистической  любви,  всегда  разрывавшей  границы
утилитарно-родовой физиологии и экономики семьи. В строе  семьи  узаконенная
полигамия  будет  более  правдивой  и  для   новых   условий   жизни   более
целесообразной формой, чем лицемерная и выродившаяся моногамия.
   Любовь -  трагична  в  этом  мире  и  не  допускает  благоустройства,  не
подчиняется никаким нормам. Любовь сулит любящим гибель в этом  мире,  а  не
устроение жизни. И величайшее в любви, то,  что  сохраняет  ее  таинственную
святость, это - отречение от всякой жизненной  перспективы,  жертва  жизнью.
Этой жертвы требует всякое творчество, требует жертвы и  творческая  любовь.
Жизненное  благоустройство,  семейное  благоустройство   -   могила   любви.
Жертвенная гибель в жизни и кладет на любовь печать вечности. Любовь теснее,
интимнее,  глубже  связана  со  смертью,  чем  с  рождением,  и  связь  эта,
угадываемая поэтами любви,  залог  ее  вечности.  Глубока  противоположность
любви и деторождения. В акте деторождения распадается  любовь,  умирает  все
личное в любви, торжествует иная любовь. Семя разложения любви заложено  уже
в сексуальном акте. "Никогда еще не нашел я женщины,  от  которой  хотел  бы
иметь  детей,  потому  что  я  люблю  тебя,  о  вечность!"150  Так   говорил
Заратустра.  Подлинная  любовь  иного  мира,  любовь,   творящая   вечность,
исключает возможность сексуального  акта,  преодолевает  его  во  имя  иного
соединения.  Известно,  что  сильная  влюбленность   иногда   противоположна
специфическому сексуальному влечению, не нуждается в нем. И сильное влечение
к сексуальному акту слишком часто  не  связано  ни  с  какой  влюбленностью,
иногда  даже  предполагает  отвращение.  Влюбленность   жаждет   абсолютного
соединения и абсолютного слияния, духовного и телесного. Сексуальный же  акт
разъединяет.  На  дне  его  лежит  отвращение  и  убийство.  Любовь  -   акт
творческий, созидающий иную жизнь, побеждающий "мир", преодолевающий  род  и
природную  необходимость.  В  любви  утверждается  личность,   единственная,
неповторимая.  Все  безличное,  родовое,  все  подчиняющее  индивидуальность
порядку  природному  и  социальному  враждебно  любви,  ее  неповторимой   и
неизреченной тайны. Нет и быть не может закона для любви,  любовь  не  знает
закона. Творчество любви не знает  послушания  ничьей  воле,  оно  абсолютно
дерзновенно. Любовь - не послушание, подобно семье, а дерзновение, свободный
полет. Любовь не вмещается в  категорию  семьи,  не  вмещается  ни  в  какие
категории, не  вмещается  в  "мир".  Жертвенность  любви,  ее  отречение  от
мирского благоустройства делает ее свободной. Лишь жертва безопасностью дает
свободу. Все, что связано с приспособлением к "миру", с  послушным  несением
его тяготы, - несвободно от страха, от тяжкой заботы.  В  любви  побеждается
тяжесть "мира". В семье есть тяжесть благоустройства и  безопасности,  страх
будущего, бремя, так же как в других формах приспособления - в  государстве,
в хозяйстве, в позитивной науке. Любовь - свободное художество. В любви  нет
ничего  хозяйственного,  нет  заботы.  И   свобода   эта   покупается   лишь
жертвенностью. Свобода любви - истина небесная. Но свободу  любви  делают  и
истиной вульгарной. Вульгарна та свобода любви, которая прежде  всего  хочет
удовлетворения  ветхого  пола,  которая   более   всего   заинтересована   в
сексуальном акте. Это не  свобода  любви,  а  рабство  любви,  это  противно
всякому восхождению пола, всякому взлету любви, всякой победе  над  тяжестью
природного  пола.  В  любви  есть  экстатически-оргийная   стихия,   но   не
природно-родовая. Оргийный экстаз любви - сверхприроден, в нем выход  в  мир
иной.
   В творческом акте любви  раскрывается  творческая  тайна  лица  любимого.
Любящий прозревает любимого через  оболочку  природного  мира,  через  кору,
лежащую на  всяком  лице.  Любовь  есть  путь  к  раскрытию  тайны  лица,  к
восприятию лица в глубине его бытия. Любящий знает о лице любимого то,  чего
весь мир не знает, и любящий всегда более прав, чем весь мир. Только любящий
подлинно воспринимает личность, разгадывает ее гениальность.  Все  мы  -  не
любящие,  знаем  лишь  поверхность  лица,  не  знаем  его  последней  тайны.
Смертельная тоска сексуального акта в том, что в его безличности  раздавлена
и растерзана тайна лица  любимого  и  любящего.  Сексуальный  акт  вводит  в
круговорот безличной природы, становится между лицом любящего и  любимого  и
закрывает  тайну  лица.  Не  в  роде,  не  в  сексуальном  акте  совершается
соединение любви, творящее иную, новую жизнь,  вечную  жизнь  лица.  В  Боге
встречается любящий с любимым, в Боге видит любимое лицо. В  природном  мире
любящие разъединяются. Природа  любви  -  космическая,  сверхиндивидуальная.
Тайну  любви  нельзя  познать  в  свете  индивидуальной  психологии.  Любовь
приобщает  к  космической   мировой   иерархии,   космически   соединяет   в
андрогиническом образе тех, кто были разорваны в порядке  природном.  Любовь
есть путь, через который каждый  раскрывает  в  себе  человека-андрогина.  В
подлинной любви не может быть  произвола  -  в  ней  есть  предназначение  и
призвание. Но мир не может судить о тайне двух, тайне брачной -  в  ней  нет
ничего социального. Подлинное таинство брака совершается  лишь  немногими  и
для немногих, оно - аристократично и предполагает избрание.
   Что  такое  разврат  в  глубоком  смысле  этого  слова?   Разврат   прямо
противоположен всякому соединению.  Тайна  разврата  -  тайна  разъединения,
распада, раздора, вражда в поле. Тайна соединения не может  быть  развратна.
Где соединение достигается,  там  нет  разврата.  В  сексуальном  акте  есть
неустранимый элемент разврата потому, что он не  соединяет,  а  разъединяет,
что в нем есть реакция, что он чреват враждой. Семья не предохраняет от этой
развратности сексуального акта, от этой поверхностности,  внешности  касания
одного существа к  другому,  от  этого  бессилия  внутреннего  проникновения
одного существа в другое, бессилия слить все клетки  мужа  и  жены.  Разврат
есть разъединение,  и  он  всегда  превращает  объект  полового  влечения  в
средство, а не в цель. Вся физиология и  психология  разврата  построена  на
этом превращении средства в цель,  на  подмене  влечения  к  своему  объекту
влечением к самому сексуальному акту или к самому искусству любви. Любовь  к
любви вместо любви к лицу - в этом психология разврата.  В  этой  психологии
нет соединения ни с  кем,  нет  и  жажды  соединения  -  это  разъединяющая,
отчуждающая психология, в  ней  никогда  не  осуществляется  тайна  брачная.
Любовь к сексуальному акту вместо любви к слиянию в плоть единую  -  в  этом
физиология разврата151. В этой физиологии нет соединения ни  с  кем,  нет  и
жажды соединения, это физиология природной вражды и отчужденности. В  стихии
разврата половая жизнь наиболее отделяется  от  цельной  жизни  личности.  В
разврате личность не связывает с полом никаких своих упований.  Пол  как  бы
отделяется от человека и от космоса,  становится  замкнутым,  погруженным  в
себя. Всякое размыкание пола в  космос  прямо  противоположно  разврату.  То
уединение, сокрытие пола, отдифференцирование его от цельной сущности жизни,
которое  мы  видим  в  природном  мире,  всегда  есть  уже  разврат.  Только
возвращение полу универсального значения, воссоединение его со смыслом жизни
побеждает разврат. Обыденные  "мирские",  "буржуазные"  понятия  о  разврате
нередко  бывают  прямо   противоположны   истине,   поверхностны,   условны,
утилитарны, не ведают метафизики разврата. Условный  морализм  и  социальный
традиционализм с их буржуазным духом  не  в  силах  разгадать  жуткой  тайны
разврата, тайны небытия. В так называемом браке разврат так же находит  себе
приют, как и в местах, не имеющих оправдания. Разврат всюду имеет место, где
целью не является соединение любящих, проникновение  через  любовь  в  тайну
лица. Проблема разврата не моральная, а метафизическая. Все биологические  и
социологические  критерии  разврата  -  условны,   в   них   говорит   голос
буржуазности мира сего. По  обыденным  представлениям  развратом  называются
недозволенные формы соединения  полов,  в  то  время  как  развратно  именно
отсутствие соединения. Сексуальный акт развратен  потому,  что  недостаточно
глубоко соединяет. Также поверхностны ходячие представления  о  развратности
аномалий половой жизни. Наша половая жизнь есть сплошная аномалия, и  иногда
самое  "нормальное"  может  оказаться  развратнее  "ненормального".  Разврат
совсем не может быть запрещен, он должен быть онтологически  преодолен  иным
бытием. Любовь - одно противоядие  против  разврата.  Другое  противоядие  -
высшая  духовная  жизнь.  Сладострастие  само  по  себе  еще  не  развратно.
Развратно  лишь  сладострастие  разъединения,  и   свята   сладкая   страсть
соединения. Развратно сладострастие, не проникающее в объект, погружающее  в
себя, и свят  оргийный  экстаз  любви,  сливающий  с  любимым.  Права  любви
абсолютны и безусловны. Нет жизненной жертвы, которая не была  бы  оправдана
во имя подлинной любви. И, прежде всего, оправдана  жертва  безопасностью  и
благоустройством во  имя  абсолютных  прав  любви.  В  любви  нет  произвола
личности, нет личной воли, личного желания, не знающего удержа.  В  любви  -
высшая судьба и предназначение, воля высшая, чем человеческая. В семье  есть
послушание во имя человеческого  благоустройства.  В  любви  -  дерзновенная
жертва во имя воли высшей. Ибо поистине божественная воля соединяет любящих,
предназначает их друг  другу.  В  любви  есть  творческий  акт,  но  не  акт
произвола, не акт  личной  корысти.  Право  любви  есть  долг,  есть  высшее
повеление послушания  любви.  Послушание  любви  выше,  духовнее  послушания
семье. Долг любви преодолевает причиняемые любовью страдания  людей.  Любовь
всегда   космична,   нужна   для   мировой   гармонии,   для    божественных
предназначений. Поэтому любовь не должна бояться порождаемых  ею  страданий.
Из космической природы  любви  неизбежен  вывод,  что  любви  неразделенной,
односторонней  не  может  и  не  должно  быть,  ибо   любовь   выше   людей.
Неразделенная любовь - вина, грех против космоса, против  мировой  гармонии,
против начертанного в божественном миропорядке  андрогинического  образа.  И
вся жуткая трагедия любви -  в  этом  мучительном  искании  андрогинического
образа, космической гармонии. Через половую  любовь  осуществляется  полнота
человека  в  каждой  половине.  Соединение  полов  -  четырехчленно,  а   не
двухчленно, оно всегда есть сложное  соединение  мужского  начала  одного  с
женским началом другого и женского начала  этого  с  мужским  началом  того.
Таинственная жизнь андрогина осуществляется не в одном двуполом существе,  а
в  четырехчленном  соединении  двух  существ.  Для  многих  путь  к  единому
андрогиническому образу  осуществляется  через  множественность  соединений.
Космическая природа любви делает ревность виной, грехом.  Ревность  отрицает
космическую  природу  любви,  ее  связь   с   мировой   гармонией   во   имя
индивидуалистической   буржуазной   собственности.   Ревность   -    чувство
собственника-буржуа, не знающего высшего, мирового смысла  любви.  Ревнующие
думают, что им принадлежат объекты их любви, в то время как они  принадлежат
Богу и миру. В таинстве любви нет собственника и нет частной  собственности.
Любовь требует  жертвы  всякой  частной  собственностью,  всяким  буржуазным
притязанием обладать любимым лишь для себя. Лич