я не хочет знать, во имя чего изъявляется воля народа, и не хочет
подчинить волю народа никакой высшей цели. В тот момент как демократия
познает цель, к которой должна стремиться воля народа, обретет достойный
предмет для своей воли, наполнится положительным содержанием, она должна
будет эту цель, этот предмет, это содержание поставить выше самого
формального принципа волеизъявления, положить в основу общества. Но
демократия знает только формальный принцип волеизъявления, которым дорожит
превыше всего и который ничему не хочет подчинять. Демократия безразлична к
направлению и содержанию народной воли и не имеет в себе никаких критериев
для определения истинности или ложности направления, в котором изъявляется
народная воля, для определения качеств народной воли. Народовластие -
беспредметно, оно не направлено ни на какой объект. Демократия остается
равнодушной к добру и злу. Она - терпима, потому что индифферентна, потому
что потеряла веру в истину, бессильна избрать истину. Демократия -
скептична, она возникает в скептический век, век безверия, кргда народы
утеряли твердые критерии истины и бессильны исповедовать какую-либо
абсолютную истину. Демократия есть крайний релятивизм, отрицание всего
абсолютного. Демократия не знает истины, и потому она предоставляет
раскрытие истины решению большинства голосов. Признание власти количества,
поклонение всеобщему голосованию возможны лишь при неверии в истину и
незнании истины. Верующий в истину и знающий истину не отдает ее на
растерзание количественного большинства. Демократия носит секулярный
характер, и она противоположна всему сакральному обществу, потому что она
формально бессодержательна и скептична. Истина сакральна, и общество,
обоснованное на истине, не может быть исключительно секуларным обществом.
Секулярная демократия означает отпадение от онтологических основ общества,
отпадение общества человеческого от Истины. Она хочет политически устроить
человеческое общество так, как будто Истины не существовало бы, это
основное предположение чистой демократии. И в этом коренная ложь
демократии. В основе демократической идеи лежит гуманистическое
самоутверждение человека. Человеческая воля должна направлять человеческие
общества, и нужно устранить все, что мешает изъявлению этой человеческой
воли и окончательному ее господству. Этим отрицаются духовные основы
общества, лежащие глубже формального человеческого волеизъявления, и
опрокидывается весь иерархический строй общества. Демократия есть
психологизм, противоположный всякому онтологизму.
Предпосылкой демократии является крайний оптимизм. Скептицизм
демократического общества - оптимистический, а не пессимистический
скептицизм. Демократия не приходит в отчаяние от утери Истины. Она верит,
что изъявление воли большинства, механический подсчет голосов всегда должны
вести к добрым результатам. Формальное изъявление воли народа ведет к
какой-то правде, порождает какое-то благо. В основе демократии лежит
оптимистическая предпосылка о естественной доброте и благостности
человеческой природы. Духовным отцом демократии был Ж.-Ж. Руссо, и
оптимистические представления его о человеческой природе передались
демократическим идеологиям. Демократия не хочет знать радикального зла
человеческой природы. Она как будто бы не предусматривает того, что воля
народа может направиться ко злу, что большинство может стоять за неправду и
ложь, а истина и правда могут остаться достоянием небольшого меньшинства. В
демократии нет никаких гарантий того, что воля народа будет направлена к
добру, что воля народа пожелает свободы и не пожелает истребить всякую
свободу без остатка. Во французской революции революционная демократия,
начавшая с провозглашения прав и свободы человека, в 1793 году не оставила
никаких свобод, истребила свободу без остатка. Воля человеческая, воля
народная во зле лежит, и, когда воля эта, самоутверждающаяся, ничему не
подчиненная и не просветленная, притязает самодержавно определять судьбы
человеческих обществ, она легко сбивается на путь гонения против истины,
отрицания всякой правды и угашения всякой свободы духа. Демократия возникла
из пафоса свободы, из признания неотъемлемых прав каждого человека,-и
правдой демократии как будто бы является утверждение свободы совести,
свободы выбора. Указывают защитники демократии на то, что демократия
духовно родилась в провозглашении свободы совести религиозными обществами
эпохи Реформации в Англии. Но формально бессодержательное и негативное
понимание свободы таило в себе яд, который разъедал исторические демократии
и уготовлял в них гибель свободы духа. Руссо отрицал свободу совести в
принципе. Робеспьер истреблял ее на деле. Самодержавный народ может
насиловать совесть людей, может лишать какой угодно свободы. Токвиль и
Милль, которых нельзя назвать врагами демократии, с большим беспокойством
говорят об опасностях, которые несет с собой демократия, об опасностях для
свободы человека, для индивидуальности человека. Демократия
индивидуалистична по своей основе, но по роковой своей диалектике она ведет
к антииндивидуализму, к нивелированию человеческих индивидуальностей.
Демократия - свободолюбива, но это свободолюбие возникает не из уважения к
человеческому духу и человеческой индивидуальности, это - свободолюбие
равнодушных к истине. Демократия бывает фанатической лишь в стихии
революции. В мирном, нормальном бытии своем она чужда всякого фанатизма, и
она находит тысячу мирных и неприметных способов нивелировать человеческие
индивидуальности и угасить свободу духа. Истинной свободы духа, быть может,
было больше в те времена, когда пылали костры инквизиции, чем в современных
буржуазно-демократических республиках, отрицающих дух и религиозную
совесть. Формальное, скептическое свободолюбие много сделало для
истребления своеобразия человеческой индивидуальности. Демократии не
означают непременно свободы духа, свободы выбора, этой свободы может быть
больше в обществах не демократических.
Демократия возникает, когда распадается органическое единство народной
воли, когда атомизируется общество, когда гибнут народные верования,
соединявшие народ в единое целое. Идеология, признающая верховенство и
самодержавие народной воли, возникает тогда, когда народной воли уже нет.
Демократия есть идеология критической, а не органической эпохи в жизни
человеческих обществ. Демократия и ставит своей целью собрать распавшуюся
народную волю. Но человеческая личность есть для нее отвлеченный атом,
равный всякому другому, и задача воссоединения людей есть механическая
задача. Демократия в силах только механически суммировать волю всех, но
общей воли, органической воли народа от этого не получается. Органическая
воля народа не может быть арифметически выражена, она необна-ружима никаким
подсчетом голосов. Воля ' эта обнаруживается во всей исторической жизни
народа, во всем складе его культуры, и прежде всего и более всего она
находит себе выражение в религиозной жизни народа. Вне органической
религиозной почвы, вне единства религиозных верований не существует единой,
общей воли народа. Когда падает народная воля, народ распадается на атомы.
И из атомов нельзя воссоздать никакого единства, никакой общности. Остается
только механическая сумма большинства и меньшинства. Происходит борьба
партий, борьба социальных классов и групп и образуется равнодействующая в
этой борьбе. Демократия и есть арена борьбы, столкновение интересов и
направлений. В ней все непрочно, все нетвердо, нет единства и устойчивости.
Это - вечное переходное состояние. Демократия создает парламент, самое
неорганическое из образований, орган диктатуры политических партий. Все
кратковременно в демократическом обществе, все устремлено к чему-то,
выходящему за пределы самой демократии. Подлинная онтологическая жизнь
находится за пределами демократии. Демократия слишком задерживается на
формально бессодержательном моменте свободы выбора. Монархисты и социалисты
с разных сторон подтачивают жизнь демократических обществ и требуют, чтобы
выбор наконец совершился, чтобы содержание было найдено. Демократия
признает суверенным и самодержавным народ, но народа она не знает, в
демократиях нет народа. То оторванное человеческое поколение очень краткого
отрывка исторического времени, исключительно современное поколение, даже не
все оно, а какая-то часть его, возомнившая себя вершитель-ницей
исторических судеб, не может быть названо народом. Народ есть великое
историческое целое, в него входят все исторические поколения, не только
живущие, но и умершие, и отцы, и деды наши. Воля русского народа есть воля
тысячелетнего народа, который через Владимира Св. принял христианство,
который собирал Россию при великих князьях московских, который нашел выход
из Смутной эпохи, прорубил окно в Европу при Петре Великом, который
выдвинул великих святых и подвижников и чтил их, создал великое государство
и культуру, великую русскую литературу. Это не есть воля нашего поколения,
оторвавшегося от поколений предыдущих. Самомнение и самоутверждение
современного поколения, превозношение его над умершими отцами и есть
коренная ложь демократии. Это есть разрыв прошлого, настоящего и будущего,
отрицание вечности, поклонение истребляющему потоку времени. В определении
судьбы России -должен быть услышан голос всего русского народа, всех его
поколений, а не только поколения живущего. И потому в волю народа, в общую
волю, органическую волю входят историческое предание и традиция,
историческая память о поколениях, отошедших в вечность. Демократия не хочет
этого знать, и потому она не знает воли народа, а знает лишь механическое
суммирование воль ничтожной кучки современников. Кризис демократии давно
уже начался. Первое разочарование принесла с собой французская революция,
которая не осуществила своих обетовании. Новейшие демократии стоят на
перепутье в мучительном бессилии и недовольстве. Они растерзаны внутренним
раздором. В демократических обществах нет ничего органического, ничего
прочного, ничего от духа вечности. Они свободолюбивы лишь в смысле
равнодушия к добру и злу, к истине и лжи. Рождаются сомнения во всеобщем
избирательном праве, совершенно механическом, рассматривающем человека как
бескачественный атом. Ищут выхода в корпоративном представительстве, в
возвращении к средневековому цеховому началу. Так думают обрести
органические единства, в которых человек не будет уже оторванным атомом.
Разочарование в демократии и кризис ее связаны с ее
бессодержательно-формальным характером. Начинаются мучительные искания
содержания народной воли, искания праведной, истинной, святой народной
воли. Важно не то, чтобы народная воля, воля всех была формально изъявлена
и количественное большинство определило судьбы общества согласно любому
направлению этой воли. Важно, на что направлена воля народа, важно качество
этой воли. Социализм подвергает пессимистической критике демократию,
скрывает ее бессодержательность и переходит к определенному качественному
содержанию. Он знает тот избранный народ, который хочет осуществления
социальной правды, который имеет предметную направленность. Социализм
выдвигает начало, диаметрально противоположное демократии.

                                     II

Социализм, в противоположность демократии, носит характер
материально-содержательный, он знает, чего хочет, имеет предмет
устремления. Он не безразличен к тому, на что направлена народная воля, и
не претендует на знание истины, и потому он не отдает решение вопроса об
истине механическому большинству голосов. По психологическому типу своему
социализм не скептичен. Социализм есть вера, он претендует быть новой верой
для человечества. Утопический социализм Сен-Симона и научный социализм
Карла Маркса одинаково выступают с религиозными притязаниями, хотят дать
целостное отношение к жизни, решить все вопросы жизни. Установка воли в
социализме иная, чем в демократии, более напряженная, более цельная и
централизованная, направленная к единому всеохватывающему предмету.
Социализм по природе своей не может допустить парламента мнений, свободной
арены борьбы партий и интересов, которую так любит скептическая демократия.
Социализм ищет и находит народную волю, обладающую истинным содержанием,
праведную волю, святую волю. Социализм утверждает не формальный суверенитет
народа, нации, а материальный суверенитет избранного класса, воля которого
обладает особенными качествами. Социализм имеет мессианский характер.
Существует избранный класс - пролетариат, класс-мессия, он чист от
первородного греха, в котором зачиналось все в истории, который лежит в
основании всей культуры, "буржуазной" культуры, - греха эксплуатации
человека человеком, класса классом. Этот мессианский класс и есть зачаток
истинного человечества, грядущего человечества, в котором не будет уже
эксплуатации. Пролетариат- новый Израиль. 'Все атрибуты избранного народа
Божьего переносятся на этот мессианский класс. Он должен быть избавителем и
освободителем человечества, он должен осуществить Царство Божье на земле.
Древний еврейский хилиазм в секуляризованной форме вновь повторяется в
поздний час истории. Избранный класс осуществляет наконец то обетованное
земное царство, блаженство во Израиле, которое не осуществил
Мессия-Распятый. Это и есть тот новый мессия, устроитель земного царства,
во имя которого был отвергнут старый Мессия, возвестивший царство не от
мира сего. Суверенитет пролетариата противополагается суверенитету народа.
Пролетариат и есть истинный народ, справедливый народ, обладающий всеми
качествами, гарантирующими направленность воли к высшему типу жизни. Только
пролетариату в нашу эпоху присуща подлинная жизнь, максимум жизни. Это -
побеждающий, а не только угнетенный класс, он развернет высшую мощь
человечества, овладеет окончательно стихиями природы, максимально разовьет
производительные силы. Переход власти к этому классу будет означать прыжок
в царство необходимости, в царство свободы, мировую катастрофу, после
которой и начнется истинная история или сверхистория. Таковы упования
классического, революционного социализма. Он интереснее и показательнее,
чем переходные и половинчатые формы фактической социал-демократии, которая
оппортунистически приспособляется к буржуазной жизни.
Но ошибочно было бы думать, что, согласно классическому социалистическому
сознанию, суверенитет должен принадлежать фактическому, империческому
пролетариату как человеческому количеству. Суверенитет принадлежит не
пролетариату как факту, а пролетариату как "идее". "Идее" пролетариата
должно принадлежать господство в мире. В этом отношении социализм есть не
имперический реализм, а идеализм. Носителем "идеи" пролетариата, знающим
истину, является избранное меньшинство, наиболее сознательная кучка.
Полнота власти должна принадлежать этому избранному меньшинству. В этом
отношении социализм по-своему аристократичен, а не демократичен. Во имя
этой "идеи", во имя истинной пролетарской воли, которая может быть
достоянием лишь немногих, во имя сознанных немногими интересов
пролетариата, которые суть также интересы человечества, над фактическим,
эмпирическим пролетариатом можно производить какое угодно насилие. Пушками,
штыками и батогами можно принуждать фактический пролетариат, несознательную
человеческую массу, к осуществлению "идеи" пролетариата. Социализм в
принципе отрицает суверенитет народа, свободное изъявление воли народа и
право каждого гражданина участвовать в этом волеизъявлении. В этом он
существенно противоположен демократии. Но антидемократизм его идет дальше.
Социализм не только признает лишь за избранным классом - пролетариатом,
обладающим истинным направлением воли, право на свободное волеизъявление.
Это право принадлежит лишь избранной части пролетариата, лишь рабочим,
обладающим социалистической волей, и не только социалистической, но истинно
социалистической, т.е., например, "большевистской" социалистической волей,
а не "меньшевистской" социалистической волей. Всех рабочих, которые не
сознали "идеи" пролетариата, не обладают истинной социалистической волей,
можно и должно лишить права на изъявление воли и направление общественной
жизни. Отсюда принципиальное оправдание диктатуры, тираническое господство
меньшинства, истинных носителей чистой социалистической "идеи", над
большинством, пребывающем в тьме. Революционный, мессианский социализм не
может не стоять за диктатуру, она вытекает из пафоса социализма, из его
лжемессианского притязания. В резкой противоположности демократии социализм
отдает полноту власти и наделяет атрибутами самодержавного могущества лишь
волю определенного качества, волю социалистическую, т.е. истинную,
праведную волю. Социализм принципиально нетерпим и эксклюзивен, он по идее
своей не может предоставить никаких свобод своим противникам,
инакомыслящим. Он принужден отрицать свободу совести. Он есть система
Великого Инквизитора и Шигалева. Он хочет решить судьбу человеческих
обществ, отрицая свободу духа.
Социалистическое общество и государство по типу своему вероисповедальное,
сакральное, а не секулярное, не светское. В социалистическом государстве
есть господствующее вероисповедание, и принадлежащие к этому
господствующему вероисповеданию должны иметь привилегированные права. Это
государство не равнодушно к вере, не индифферентно, как государство
либерально-демократическое, оно декретирует свою истину и понуждает к ней.
Те, которые не признают социалистической веры, должны быть поставлены в
положение, аналогичное тому, в котором находились евреи в старых
теократических хрианских обществах. Вероисповедное социалистическое
государство претендует быть сакральным, священным государством, осененным
благодатью, не Божьей, а дьявольской, но непременно благодатью. В этом
существенная противоположность социалистического государства правовому
демократическому государству. Социализм так же отрицает свободу совести,
как и средневековая католическая теократия. Он хочет принудить к правде
добродетели, не оставляя свободы избрания, как либеральная демократия. В
социализм перешло ложное притязание старой теократической и
империалистической идеи, идеи внешнего, принудительного единства
человечества, количественного универсализма. Социалистические утопии,
которые слишком многим представлялись золотыми снами человечества, никогда
не обещали никаких свобод. Они всегда рисовали картины совершенно
деспотических обществ, в которых свобода была истреблена без остатка. В
утопии Томаса Мора свободное передвижение из одного места в другое
оказывалось не более легким, чем в самые тяжелые годы существрвания
советской социалистической республики. В утопии Кабэ существует лишь одна
правительственная газета и совершенно не допускается существование
свободных органов печати. Утопии плохо знали или забыли и слишком воздыхали
о невозможности их осуществления. Но утопии оказались гораздо более
осуществимыми, чем казалось раньше. И теперь стоит другой мучительный
вопрос, как избежать окончательного их осуществления. Большевиков считали у
нас утопистами, далекими от реальных жизненных процессов, реалистами же
считали кадетов. Опыт жизни научает обратному. Утопистами и фантазерами
были кадеты. Они мечтали о каком-то правовом строе в России, о правах и
свободах человека и гражданина в русских условиях. Бессмысленные мечтания,
неправдоподобные утопии! Большевики оказались настоящими реалистами, они
осуществляли наиболее возможное, действовали в направлении наименьшего
сопротивления, они были минималистами, а не максималистами. Они наиболее
приспособлялись к интересам масс, к инстинктам масс, к русским традициям
властвования. Утопии осуществимы, они осуществимее того, что представлялось
"реальной политикой" и что было лишь рационалистическим расчетом кабинетных
людей. Жизнь движется к утопиям. И открывается, быть может, новое столетие
мечтаний интеллигенции и культурного слоя о том, как избеж