натур критицизм  неизбежно  переходит  в  солипсизм,  субъективный  идеализм
переходит  в  иррациональную  мистику.  Пустота,  которая   остается   после
освобождения от природного и социального объективизма, после  "критического"
отвержения всякого бытия, должна быть  чем-нибудь  заполнена;  ее  не  может
заполнить ни вера  в  категорический  императив,  ни  вера  в  непреложность
математики. Человек отдается во власть настроений, причудливых  переживаний,
свободных от всякой нормы; после смерти Бога сам творит себе богов, из  себя
пытается воссоздать потерянное бытие. Но в эпоху ложного  субъективизма  так
же мало находит человек самого себя, так же мало утверждает  свою  личность,
спасает свою индивидуальность, как и в эпоху ложного объективизма.  Личность
распадается на миги,  индивидуальность  теряется  во  всеобщей  иллюзорности
бытия,  индивидуализм  оказывается  антииндивидуализмом,  так  как  отрицает
объективную реальность индивидуума и объективную норму  личности.  Выход  из
субъективной, психологической эпохи в подлинно  объективную,  реалистическую
эпоху ведет не только к вселенскости, но и к  спасению  личности,  обретению
индивидуальности.  Мы  стоим  перед  объективизмом,  который  свяжет  нас  с
подлинным бытием, бытием абсолютным, а не природной и социальной средой;  мы
идем к тому реализму, который  находит  центр  индивидуума,  связующую  нить
жизни и утверждает личность как  некое  вечное  бытие,  а  не  мгновенные  и
распавшиеся   переживания   и   настроения.   Это   вселенское   религиозное
миропонимание и мироощущение, к которому современный мир идет разными путями
и с разных концов,  прежде  всего  остро  ставит  вопрос  о  смысле  мировой
истории, о религиозном соединении судьбы личности и судьбы вселенной. Понять
смысл истории мира значит понять провиденциальный план  творения,  оправдать
Бога в существовании того зла, с которого началась история,  найти  место  в
мироздании для каждого страдающего и погибающего. История лишь в том  случае
имеет смысл, если будет конец истории, если будет в конце воскресение,  если
встанут мертвецы с кладбища  мировой  истории  и  постигнут  всем  существом
своим, почему они истлели, почему страдали в  жизни  и  чего  заслужили  для
вечности, если весь хронологический ряд истории вытянется в одну линию и для
всего найдется окончательное место. Вопрос о смысле истории и есть вопрос  о
происхождении зла в мире, о предмирном грехопадении  и  об  искуплении.  Все
живущее во все времена в разных формах ощущало, что вне времени, в вечности,
предмирно было совершено какое-то страшное преступление, что  все  и  все  в
этом преступлении участвовали и  за  него  ответственны.  Жаждой  искупления
наполнена вся история мира, и лишь как искупление  может  быть  понят  смысл
истории. Но отвлеченная философия не в силах осмыслить мировой истории, не в
силах осветить источников зла. Воплощение смысла  дано  лишь  в  религиозном
откровении, и философия  религиозного  откровения  должна  быть  откровенной
религиозной философией.
   1) О ПРОИСХОЖДЕНИИ ЗЛА И ГРЕХЕ. О ТРОИЧНОСТИ БОЖЕСТВА.
   Кто мы? Обиженная  невинность,  пленники  у  внешнего  зла,  порабощенные
чуждой нам стихией, от которой освобождаемся в историческом процессе, или мы
преступники перед высшей правдой, грешники, порабощенные внутренней для  нас
силой зла, за которую мы сами ответственны?  Если  зло  и  страдания  жизни,
смерть  и  ужас  бытия  не  являются  результатом  предмирного  преступления
богоотступничества, великого греха всего творения, свободного избрания злого
пути, если нет коллективной ответственности всего творения за зло мира,  нет
круговой поруки, то теодицея17 невозможна, то бытие не имеет никакого смысла
и никакого не может иметь оправдания. Возложить на Творца ответственность за
зло творения есть величайший из соблазнов духа  зла,  отравляющий  источники
религиозной жизни. Соблазн этот с роковой неизбежностью  ведет  к  отрицанию
Творца и отнесению источника зла к бессмысленному порядку природы, к внешней
стихии, ни за что не отвечающей. Так  превращается  первоначальное  сознание
греховности в злобную обиду на  мир,  в  претензию  получать  все  богатства
бытия, не заслужив их, в желание  отделаться  внешним  образом  от  зла,  не
вырвав корней его. Человек перестал понимать, почему он так обижен природой,
почему он страдает и умирает, почему рушатся  его  надежды,  и  озлобляется,
мечется,  отрекается  от  благородства  своего  происхождения.   Возрождение
религиозного смысла жизни связано с  сознанием  источника  мирового  зла,  с
окончательным решением проблемы теодицеи. Сознание же наступает тогда, когда
освобождается человек от лживой идеи, что он лишь пленник у посторонней  ему
злой стихии, что он обиженный внешней силой, когда возвращается человеку его
высшее достоинство, повелевающее самого себя считать виновником своей судьбы
и  ответственным  за  зло.  Недостаточно  человека  освободить  от  внешнего
насилия, как то думает социальная религия  наших  дней,  нужно  освободиться
человеку от внутреннего зла, которое и  рождает  насильственную  связанность
природы и смертоносный ее распад. Человек должен стать внутренне  свободным,
достойным свободы и вечной жизни, действительно перестать быть рабом,  а  не
надевать костюм свободного, не казаться могущественным:  он  должен  сознать
свой грех, в котором участвовал, и религиозную  связь  свою  с  искуплением.
Освобождение зверя с бушующим в нем хаосом не  есть  освобождение  человека,
так как подлинный человек есть часть божественной гармонии.
   Непосредственно,  первично  ощущаемый  всеми  людьми  и  во  все  времена
первородный грех не мог иметь своего  начала  во  времени  и  в  этом  мире.
Грехопадение совершилось предвечно и предмирно, и из него родилось  время  -
дитя греха и  данный  нам  мир  -  результат  греховности.  Вне  времени,  в
вечности, все моменты  бытия  -  грехопадение,  искупление  и  окончательное
спасение    -    свершаются,    нет    там    временной,     хронологической
последовательности, а есть лишь идеальное,  вневременное  совершение.  Бытие
есть трагедия, в которой все акты не следуют один за другим  во  времени,  а
идеально пребывают в абсолютной действительности. Конец мировой трагедии так
же предвечно дан, как и ее начало; само время и все, что  в  нем  протекает,
есть лишь один из актов трагедии, болезнь бытия в момент его странствования.
Нельзя осмыслить мирового процесса, если не допустить мистической диалектики
бытия, предвечно совершающейся  и  завершающейся  вне  времени  и  вне  всех
категорий нашего мира и в одном из своих моментов принявшей форму временного
бытия, скованного всеми этими категориями. В один  из  моментов  мистической
диалектики, в  момент  распри  Творца  и  творения,  бытие  заболело  тяжкой
болезнью,  которая   имеет   свое   последовательное   течение,   свои   уже
хронологические моменты. Болезнь эта прежде всего выразилась в том, что  все
стало временным, т.е. исчезающим и возникающим, умирающим и рождающимся; все
стало пространственным и отчужденным  в  своих  частях,  тесным  и  далеким,
требующим того же времени для охватывания полноты бытия; стало материальным,
т.е.  тяжелым,  подчиненным  необходимости;   все   стало   ограниченным   и
относительным; третье стало исключаться, ничто уже не может быть разом  А  и
не-А, бытие стало бессмысленно логичным.
   Ни философия позитивная, ни  философия  критическая  не  в  силах  понять
происхождения и значения времени  и  пространства,  законов  логики  и  всех
категорий,  так  как  исходит  не  из  первичного  бытия,  с  которым   даны
непосредственные пути сообщения, а из вторичного, больного уже сознания,  не
выходит из субъективности вширь, на свежий воздух. Происхождение и  значение
всех категорий не может быть осмыслено углублением в субъект,  так  как  тут
проблема  онтологическая,  а  не  гносеологическая,  и,  чтобы  понять  хоть
что-нибудь, гносеология должна стать сознательно онтологической, исходить из
первоначальной данности бытия и его элементов, а не сознания,  не  субъекта,
противоположного  объекту,  не  вторичного  чего-то.  Само  противоположение
субъекта и  объекта,  самоубийственное  рационализирование  всего  живого  в
познании есть, как мы видели, результат того же заболевания  бытия,  которое
превратило его во временное, пространственное,  материальное  и  логическое.
Бытие в этом болезненном состоянии атомизируется, распадается  на  части,  и
все отчужденные части связываются насильственно, порабощаются необходимости,
образуется тяжелая материя.
   Сознание  невозможности  отвлеченной  философии  -  последний   результат
философского развития. Бесплодие и пустынность философского критицизма с его
отвлеченно-призрачным самопогружением в  субъект,  с  ненужной  апологетикой
науки, мелочные разногласия  этой  неосхоластики,  искание  гносеологии  без
предпосылок и грубый догматизм всех этих критических гносеологий -  все  это
указывает на внутреннюю неизбежность перехода на новый  путь.  Погружение  в
мышление,   оторванное   от   живых   корней    бытия,    претендующее    на
самостоятельность и верховенство, есть блуждание в пустоте.  Такое  мышление
(субъект) - бессодержательно, пусто, из него ничего нельзя добыть, им ничего
нельзя  разгадать.  Философия  должна  сознательно  преодолеть  рационализм,
отказаться от самодовольства  и  по-новому  сделаться  функцией  религиозной
жизни;  мышление  должно  стать  органической  функцией  жизни,  субъект   -
воссоединиться с своими  бытийственными  корнями.  Теория  познания  придет,
наконец, к реализму, когда положит в свое  основание  новую,  необычную  для
отвлеченных  философов  идею,  идею  греха  как  источника  всех  категорий,
источника самой  противоположности  субъекта  и  объекта,  которая  остается
тайной  для  всех  гносеологий.  Идея  же  греха  и   вытекающей   из   него
болезненности   бытия   дана   нам   до   всех   категорий,    до    всякого
рационализирования,  до  самого  противоположения  субъекта   объекту;   она
переживается вне времени и пространства, вне законов логики, вне этого мира,
данного рациональному сознанию. Переживаемое и испытываемое бытие  первичнее
сознания и всех его элементов, и из него лишь могут быть истолкованы дефекты
нашего сознания, вся  эта  беспомощность  познавательного  процесса.  Время,
пространство, материя, законы логики - все  это  не  состояния  субъекта,  а
состояния самого бытия, но болезненные.  Здесь  я  лишь  устанавливаю  самые
общие положения, имеющие значение для учения о происхождении зла и о  грехе.
Всем  этим  я  хочу  сказать,  что  гносеология  прежде  всего  должна  быть
ориентирована на факте религиозного откровения, а не  на  факте  науки,  как
хотят  неокантианцы.  Религиозно-мистическая  гносеология  имела  в  прошлом
великих защитников18, но в нашу  умственную  эпоху  она  требует  серьезного
обоснования и развития. В свете органической  религиозной  философии  старый
спор знания с верой получает совсем иной и новый смысл. Ниже мы  вернемся  к
идеям  бытия  и  небытия,  которые  прежде  всего  должны  быть  исследованы
онтологической гносеологией.
   Библия   является   конкретно-религиозным   источником   для    философии
грехопадения.  Но  важно  понять  мифологический  и  символический  характер
рассказа книги Бытия об Адаме и Еве. В  Библии,  которая  возвращает  нас  к
истокам бытия, нет ясной грани, отделяющей то, что во времени, от того,  что
до времени, так как вселенская  ее  объективность  имела  границы  в  ветхом
сознании человечества. И мифологичность книги Бытия не есть ложь  и  выдумка
первобытного, наивного человечества, а есть лишь ограниченность и условность
в  восприятии  абсолютной  истины,  предел  ветхого  сознания  в  восприятии
откровения абсолютной реальности. В этом, быть может,  тайна  всякого  мифа,
который всегда заключает в себе часть истины, за которым  всегда  скрывается
некоторая реальность.
   Все существа  предвечно  и  предмирно  творятся  Божеством19;  все  живое
пребывает в божественном плане космоса, до времени и до мира  совершается  в
идеальном процессе божественной диалектики. Но ветхое  религиозное  сознание
человечества могло это воспринять лишь в  конкретной  форме  элементарной  и
простой драмы с ограниченным числом действующих лиц. В эту простую драму  не
вместилась  еще  полная  истина  об  участии  всех  существ,   всех   частей
сотворенного бытия  в  первородном  грехе.  Отпала  от  Бога  мировая  душа,
носительница соборного  единства  творения,  и  потому  все  и  вс„  в  мире
участвовали в преступлении богоотступничества и ответственны за  первородный
грех, в нем свободно участвовало каждое существо и каждая  былинка.  Мировая
душа женственна в своей пассивной восприимчивости как к добру, так и к  злу.
Тайна этой женственности и есть тайна греха; она связана с  свободой.  Можно
ли осмыслить происхождение зла, осветить первородный грех,  в  котором  дано
начало  всемирной  истории?  Возможно   ли   сознательно   освободиться   от
соблазнительной  дилеммы:  возложить  на  Творца  вину  за  зло,   содеянное
творением, и вызвать образ злого бога или совсем отрицать объективность  зла
в мире? Возможно ли сознательно преодолеть персидский  дуализм,  манихейское
допущение двух богов27, двух равносильных начал, и  пантеистический  монизм,
отвергающий абсолютное различие между добром и  злом,  видящий  в  зле  лишь
несовершенство  частей,  лишь  недостаточное  добро?   Между   дуализмом   и
пантеизмом постоянно колеблется религиозно-философское сознание;  все  ереси
склоняются то в одну, то в другую  сторону.  Гностическое  отрицание  зла  и
оправдание зла есть соблазнительное отречение от свободы.  Зло  -  абсолютно
алогично,  т.е.  противно  Логосу,  непознаваемо,  бездонно,   бессмысленно.
Гностическая апология зла есть идеология слабых, пассивных,  призрачных.  На
отрицании зла формируется личность.
   Божество есть абсолютное, полное  бытие,  сущий  субъект  всякого  бытия,
положительное всеединство28; вне Божества нельзя мыслить никакого  бытия,  в
Нем пребывает идеальный космос,  в  космосе  этом  осуществлено  совершенное
бытие всех и всего. Эта идея положительного бытия20 и  всецелого  пребывания
его  в  абсолютном  Существе  есть  идея  первоначальная,  нам   данная   из
непосредственного источника, не искоренимая никакими софизмами позитивизма и
критицизма, ни из чего не выводимая, усматриваемая  в  глубине.  Идея  бытия
есть первичная интуиция, а не производный результат дискурсивного  мышления,
и все попытки критицистов разложить эту идею на простейшие элементы,  ничего
общего с бытием не  имеющие,  из  субъекта  взятые,  производят  впечатление
софизмов,  являются   ненужным   и   вредным   схоластическим   формализмом.
Непосредственная данность идеи бытия и есть данность самого бытия. От  бытия
нельзя отделаться никакими фокусами критического мышления, бытие  изначально
навязано нашему органическому мышлению, дано ему непосредственно, и здоровое
религиозное сознание народов  понимает  это  гораздо  лучше  болезненного  и
извращенного  рационалистического  сознания  новых  философов.  В   этом   я
сознательно стремлюсь возвратиться к философскому примитивизму. Вся новейшая
философия  пыталась  превратить   бытие   в   призрак,   разрешить   его   в
иллюзионистский феноменализм; но все эти формально-схоластические упражнения
в пустоте отвлеченно взятого субъекта не  в  силах  подорвать  первоощущения
бытия и здорового его первосознания. Победа механичности  над  органичностью
временна  и  относительна.  Всякое   существо,   сбрасывая   с   себя   пыль
рационалистической рефлексии, касается бытия,  непосредственно  стоит  перед
его глубиной, сознает  его  в  той  первичной  стихии,  в  которой  мышление
неотделимо от чувственного ощущения. Смотришь ли  на  звездное  небо  или  в
глаза  близкого  существа,  просыпаешься  ли  ночью,   охваченный   каким-то
неизъяснимым космическим чувством, припадаешь ли к земле, погружаешься ли  в
глубину своих неизреченных переживаний и испытываний, всегда знаешь,  знаешь
вопреки всей новой схоластике и формалистике, что бытие в тебе и ты в бытии,
что дано каждому живому существу коснуться бытия безмерного и таинственного.
Не из мертвых категорий субъекта соткано бытие, а из живой  плоти  и  крови.
Вопрос   о   Боге   -   вопрос   почти   физиологический,   гораздо    более
материально-физиологический, чем формально-гносеологический, и все чувствуют
это в иные минуты жизни, неизъяснимые, озаренные блеснувшей  молнией,  почти
неизреченные.  Мы  с  полным  спокойствием  интеллектуальной  совести  можем
положиться на идею бытия как положительной полноты и исходить от бытия.
   Бытие пребывает  в  Божестве,  Божество  -  носитель  абсолютного  бытия,
единство всего, что бывает. В Божестве исчезает различие  между  бытием  как
предикатом и бытием как субъектом. Космос, предвечно пребывающий в Божестве,
есть полное, гармоническое, свободное бытие, осуществленное  и  утвержденное
бытие всех существ, всех идей Бога в их окончательном соединении.  В  космос
входит и в Божестве пребывает лишь то, что  подлинно  есть,  лишь  настоящее
бытие, а не фальсификация, не фикция, не кажущееся и иллюзорное бытие,  лишь
реальная личность, а не призрак самоутверждающегося "я".
   Где же корень зла и где место его нахождения?  Если  всякое  бытие  имеет
своим источником Божество и если подлинное бытие в  Божестве  пребывает,  то
зло не может корениться в бытии, то злое не может мыслиться как бытие. Бытие
я все время рассматриваю не только как сказуемое (то, чем  обладают),  но  и
как подлежащее (то, что обладает). В бытии абсолютном падает  само  различие
между сказуемым и подлежащим, между предикатом и субъектом21.  Если  зло  не
бытие, то это не значит, что зла нет. Кроме бытия нам дано и  нами  мыслится
еще и небытие, злая пустота,  очень  содержательная  в  отношении  к  нашему
опыту, нами переживаемая и испытываемая. Зло  коренится  не  в  бытии,  а  в
небытии; оно возникло в сфере небытия и, заняв призрачное, фиктивное место в
бытии, должно быть окончательно  оттеснено  в  сферу  небытия,  должно  быть
изничтожено,  изобличено  во  всем   ничтожестве   своего   небытия,   своей
поддельности. Бытие и небытие, как  абсолютное  и  относительное,  не  могут
находиться в одной плоскости и ни в каком смысле не могут быть сравниваемы и
сопоставляемы. Вне сферы абсолютного бытия никакое иное бытие, относительное
и злое, не может  быть  осознано  как  в  какой  бы  то  ни  было  мере  ему
равносильное и противопоставимое.  Соблазн  манихейского  дуализма,  соблазн
увидеть два равносильных начала бытия, двух богов, в том  и  коренится,  что
абсолютное  и   относительное   рассматривают   в   одной   плоскости,   как
соотносительные и конкурирующие силы. Ответственность  за  зло  потому  лишь
возлагают на Бога, что  считают  возможным  сопоставлять  злое  с  абсолютно
добрым, сравнивать начало зла и Бога. Но начало зла одинаково  не  находится
ни в  Боге,  ни  вне  Бога  (как  бытие  самостоятельное).  Поэтому  Бог  не
ответствен за зло и  нет  никакого  другого  бога,  кроме  Бога  добра.  Зло
находится вне сферы бытия, рождается из небытия и  в  небытие  возвращается;
оно не обладает силой, почерпнутой из божественного источника, и так же мало
есть сила, противоположная  Богу,  как  бытие  иное,  конкурирующее.  Внутри
Абсолютного не может быть никакого злого бытия,  а  вне  Абсолютного  вообще
никакое бытие немыслимо. Относительное несопоставимо с Абсолютным,  так  как
ничтожно перед ним и не самостоятельно, не  мыслимо  вне  Абсолютного  и  не
занимает внутри его никакого особого места. Бог и зло ни в каком  смысле  не
сравнимы и не сопоставимы; их  нельзя  признать  ни  равносильными  началами
(дуализм), ни зло подчиненным Богу (пантеизм); к их  отношени