В церкви и в вере дана абсолютная истина
и абсолютная жизнь, и именно  поэтому  сфера  церковной  жизни  должна  быть
отграничена  от  государства  и  от  знания  как   сфер   принудительных   и
неабсолютных.
   Принудительное государство, как и принудительное знание, нужны природному
миру и природному человечеству, но  эти  принудительно-природные  начала  не
могут быть внесены в церковь и в веру. Человек принужден жить разом в церкви
и в государстве, потому что он принадлежит к двум мирам, к миру  благодатной
свободы и к миру природной  необходимости.  Но  религиозный  смысл  мирового
процесса в том и заключается, что свобода побеждает необходимость, благодать
побеждает закон, мир сверхприродный  побеждает  мир  природный.  Победу  эту
нельзя  мыслить  механически  и  внешне,   она   совершается   внутренне   и
органически, осуществляется таинственно  и  для  непосвященных  непостижимо.
Окончательное преодоление  государства  будет  вместе  с  тем  окончательным
преодолением природной  необходимости.  В  душе  мира  совершается  сдвиг  в
сторону царства  свободы  и  благодати.  На  эмпирической  поверхности  этот
таинственный процесс отражался  разно  и  иногда  до  жуткости  странно,  до
соблазнительности неясно, так как  воля  человеческая  постоянно  подвержена
соблазнам. Взаимопроникновение и смешение благодатного и свободного  порядка
церкви с принудительным и законническим порядком государства в истории  есть
не только победа благодати и свободы над принуждением и законом, но и вечная
угроза возобладания принуждения и закона над свободой и благодатью.  Слишком
ведь ясно для религиозного сознания,  что  церковь  как  порядок  свободы  и
благодати не может подчиниться государству и порядку необходимости и  закона
и не может сама стать государством, т.е. жизнью  по  принуждению  и  закону.
Церковь станет царством, царством Божьим и на земле, как и  на  небе,  когда
мировая  душа  окончательно  соединится  с  Логосом,  соединится  Невеста  с
Женихом, т.е. преобразится весь принудительный  порядок  природы  в  порядок
свободно-благодатный. Это будет преодолением и отменой всякой необходимости,
всякого  закона,  связанного  с  грехом,  всякой   государственности,   т.е.
окончательным откровением Божьего творения. И это будет, потому  что  правда
Христова не может быть кое-чем,  она  должна  быть  всем,  т.е.  космическим
царством.  То  будет  не   христианское   государство,   не   теократическое
государство, что внутренне порочно, а теократия, т.е.  преображение  царства
природного и человеческого, основанного на принуждении, так  как  зло  лежит
внутри его, в Царство Божье, основанное на свободе, так как зло побеждено  в
нем. Языческое государство совершило свою религиозную миссию, и  теперь  оно
прежде всего должно осознать себя не христианским, а  языческим,  не  Градом
Божьим, а необходимым порядком закона и природного принуждения. Власть несет
священную функцию, когда она  есть  служение,  но  власть  неблагодарна,  не
новозаветна. Христиане града своего  не  имеют,  града  грядущего  взыскуют.
Языческое государство не может и не должно быть упразднено и отвергнуто, его
функция остается в силе, пока грех и зло лежат на дне человеческой  природы,
но государство должно быть  разоблачено  как  язычески-ветхозаветное,  а  не
христиански-новозаветное. Государство современное, русское или иное,  потому
уже не смеет называться христианским, что оно не есть государство  христиан,
и с большим основанием может быть названо государством нехристов. Вопрос  об
отношении церкви и государства может быть решен лишь в связи  с  соединением
церквей и признанием некой правды  католической.  Религиозное  разграничение
языческого государства и христианской церкви, принуждения и свободы,  закона
и благодати есть великая историческая  задача,  и  выполнение  ее  столь  же
провиденциально,  как  некогда  было  провиденциально  соединение  церкви  и
государства,     взаимопроникновение      новозаветной      благодати      и
ветхозаветноязыческого  закона.  Это  великое  историческое   дело   требует
религиозного дерзновения и свободного  почина  воли.  Лишь  свободные  могут
взять на себя ответственность, лишь виновные сыны, а  не  обиженные  рабы  -
свободны.
   ГЛАВА VII. МИСТИКА И ЦЕРКОВЬ
   Наша эпоха если и не признается еще, то будет признана эпохой  небывалого
обострения  религиозного  сознания.  История  знает  более  сильные,   более
творческие религиозные эпохи, ознаменованные появлением религиозных  гениев,
пророков и святых. Но не знает история такого обострения в  сознании  вершин
человечества основных проблем жизни, такого выявления основных  противоречий
жизни. Мы религиозно задумываемся над тем,  над  чем  не  задумывались  наши
религиозно более сильные предки. И не потому только, что вера наша  ослабела
и что рефлексия разъедает наше поколение. Мир развился до  новых,  небывалых
проблем и противоречий, до небывалого обострения сознания. Такую  внутреннюю
тревогу знала, быть может,  лишь  эпоха  гибели  античного  мира  и  явления
христианства в мир. Как и всегда  в  такие  эпохи,  нарождаются  мистические
искания и течения, волна мистицизма разливается все шире и шире,  выявляются
самые разнообразные мистические течения,  секты  и  ордена.  Мистика  всегда
предшествует эпохе сильного религиозного света, но сама эта мистика не  есть
еще  свет,  слишком  часто  она  темна  и  хаотична.  Никогда  еще  за   всю
христианскую историю не ставился так остро вопрос о взаимоотношении  мистики
и церкви. Обострение этого вопроса, требование его решения в  свете  высшего
религиозного сознания обозначает, что церковь как процесс в  мире  находится
на перевале. Остро чувствуется, что для перехода к новой  религиозной  жизни
необходимо подвести итог тысячелетним взаимоотношениям церкви и мистики.
   Но что такое мистика? Словом этим очень злоупотребляют, и  злоупотребляют
в обе стороны - и для восхваления и для  порицания.  В  неких  кругах  некие
очень хотят прослыть за мистиков. Это стало признаком хорошего  тона.  Ну  и
называют мистикой то, что к мистике никакого отношения не имеет. А несметные
полчища врагов всякой мистики называют мистикой все, что им ненавистно.  Все
эти житейские помехи не способствуют прояснению проблемы мистики. Я не  буду
останавливаться  на  анализе   формального   различия   между   мистикой   и
мистицизмом,  которое  так  интересует  гносеологов.   Слишком   ясно,   что
мистицизмом принято  называть  мистическое  учение,  мистическое  умозрение,
мистическую теософию. Мистикой же называют не учение, не философию,  а  саму
мистическую жизнь,  мистическую  практику,  мистический  опыт.  Это  простое
различение не имеет особенного значения для моих целей. Да и  с  моей  точки
зрения нет такой  противоположности  и  различия  между  практикой,  опытом,
жизнью и учением, умозрением, познанием. Мистическое познание есть практика,
опыт и жизнь; мистическая практика, опыт и  жизнь  есть  также  и  познание.
Гораздо  важнее  и  плодотворнее  углубиться  в  самое  существо  мистики  и
установить два основных типа мистики.
   Есть мистика субъективная, индивидуалистическая,  мистика  "переживаний",
как теперь любят говорить, и есть  мистика  объективная,  соборная,  мистика
предметная.  Лишь  первый  тип  мистики  разрешен  современным   критическим
сознанием, второй тип запрещен и изгнан. Эта разрешенная мистика ничем почти
не  отличается  от   субъективных   психологических   состояний,   состояний
хаотических и иррациональных, и ее готовы  признать  культурные  критицисты,
позитивисты и рационалисты. У кого же нет иррациональных переживаний? У всех
есть. Эта  критически  и  рационально  разрешенная  мистика  -  призрачна  и
иллюзорна. Это в дурном смысле идеалистическая мистика. Плохо  уже  то,  что
для мистики потребовалось разрешение в рациональной  инстанции.  Мистика  не
терпит никакой полиции, не выносит никаких разрешений и запретов,  она  сама
выше всех рациональных инстанций и критических сознаний.  Настоящая  мистика
претендует на  верховное  значение,  ее  нельзя  загнать  в  темный  угол  и
запретить ей из него выходить на свет Божий. Мистика непременно хочет  выйти
на  свет  Божий,  непременно  хочет  посмеяться  над   всеми   критиками   и
рационализированиями, над всеми категориями и ограничениями.  Мистика  имеет
свой внутренний источник света  и  не  нуждается  в  назойливом  полицейском
фонаре малого  разума.  Критическое,  рациональное  сознание  хочет  вогнать
мистику внутрь, в субъективность, в переживание, в темный угол, не  оставляя
для нее места в объективном, в Божьем мире, в истории,  в  космосе,  которые
целиком отдаются во власть рациональности. "Переживания"  могут  согласиться
на такое загнанное положение, но не мистика. "Переживания" - еще не мистика,
у  кого  же  нет  "переживаний"!  Ныне  разрешенная  мистика   соединима   с
критицизмом,  рационализмом  и  позитивизмом,  потому  что  она  оказывается
прихвостнем рационального сознания, идет на помочах у критической полиции. В
объективном строе бытия ничто не меняется от признания или непризнания такой
мистики, ничто  от  этого  не  преображается  в  натуральном  порядке  мира.
Субъективная  мистика  переживаний  не  имеет  никакой  связи  с  мировым  и
историческим процессом, в котором навеки все остается неизменно  натуральным
и рациональным. Эта призрачная мистика не обладает характером  воинственным,
революционизирующим мир. Это - очень мирная мистика, вполне  приспособленная
к буржуазным нравам эпохи и к кабинетным настроениям культурных  людей.  Эта
мистика  -  культурна,  она  -  накипь  культурности.   Вполне   культурные,
критически мыслящие люди не должны ведь совсем отрицать и мистику, это  было
бы нелиберально. Мистика разрешается кабинетным сознанием культурных  людей,
но  в  пропорции,  в  границах,  без   наложения   ответственности.   Мистик
разрешенного образца может жить в мире, как и все мирские  люди  живут,  без
юродства, без жертв, без муки отвержения  миром,  во  фраке,  причесанный  и
приглаженный.  Лучше  даже,  чтобы  о  мистике  этого  мистика  никто  и  не
догадывался,  чтобы  ни   в   чем   его   мистика   не   выражалась   и   не
объективировалась, тогда только мистика будет "чистая", без  рационализации.
Такого рода мистика, готовая стать модой, прежде всего отрицает  глубочайшую
тайну всякой мистики, тайну преосуществления.
   Та  лишь  мистика  реальная  и   подлинная,   для   которой   совершается
преосуществление, преображение в мировом бытии, в мировой истории,  а  не  в
индивидуальных только переживаниях. Не реальна и  не  подлинна  та  мистика,
которая достигает преображения путем превращения в иллюзию и призрак всякого
объективного  бытия,  путем  отсечения   темных   переживаний   от   бремени
бытийственности. Только  соборная,  церковная  мистика,  которую  я  условно
называю объективной, имеет своей основой реальное преосуществление, обладает
тайной связи с историей,  с  преображением  мира  как  сущего.  Субъективная
мистика переживаний оставляет нетронутым весь натуральный порядок; в порядке
природы, порядке объективном, ничто чудесное и благодатное  не  ограничивает
абсолютного царства рациональности. Чудо  перерождения  совершается  лишь  в
переживаниях индивидуальной души, лишь в царстве чистой духовности. С  этими
чудесами  готово  примириться  современное  рациональное  сознание.   Старые
гностики - все же рационалисты, хотя и с богатой, творческой  фантазией,  не
могли постигнуть тайны преосуществления, которое распространяется и на  весь
материальный мир. Для них все оставалось разорванным, плоть  мира  не  могла
быть преображена, а духовность оставалась в тех высших сферах, в которых она
пребывала изначально. Вл.Соловьев очень хорошо  сказал,  что  для  гностиков
мировой процесс протекал без прибыли, все оставалось  в  прежнем  состоянии,
преображение не достигалось. Также без прибыли протекает мировой  процесс  и
для  современной  субъективной  мистики  переживаний,  для  мистики   чистой
духовности. Субъект остается оторванным от объекта, дух оторванным от плоти,
личность оторванной от соборности. Мировой процесс  протекает  без  прибыли,
если нет преосуществления в объективном бытии, нет преображения плоти  мира.
Величайшая тайна и чудо мистики - преосуществление хлеба и вина  в  плоть  и
кровь. Этот прообраз всякого преосуществления был уже в языческих мистериях,
но реально осуществился лишь в таинствах Церкви Христовой.  Преосуществление
хлеба и вина в плоть и кровь Христову есть таинственное  преображение  мира,
оно  совершается  в  космосе,   а   не   в   индивидуальной   только   душе.
Преосуществление есть победа над порядком природы, и тайна его не может быть
рационально постигнута. Только в Церкви совершается преосуществление  бытия,
чудо  преображения,  чудо  свободы  и  благодати.  Только   в   Церкви   дан
благодатный,  свободный,   сверхприродный   порядок,   побеждающий   порядок
природный, порядок необходимости. Тайна преосуществления  совершается  не  в
индивидуальной душе только, как того хочет протестантский субъективизм, а  в
душе мира, в космической душе. Мистика мировой души была  ведома  язычеству.
Ее предчувствия  осуществились  в  мистике  христианской.  И  печально,  что
мистика новейшая  порвала  с  мировой  душой,  оказалась  загнанной  в  душу
индивидуальную. Чистая мистика переживаний, мистика субъективная и  духовная
ниже  мистики  языческой,  в  которой  было  начало  объективно-космическое.
Объективно-космическая мистика  язычества,  мистика  мировой  души  вошла  в
Церковь  и  в  ней  реально  пребывает.  Сама  Церковь   есть   душа   мира,
соединившаяся  с  Христом-Логосом.   Соединение   мистики   субъективной   и
объективной  дано  лишь  в  Церкви,  тайна  всякого  соединения  и   всякого
преосуществления есть тайна церковная. В  субъективной  мистике  переживаний
нет чуда преосуществления и чуда соединения.  В  объекте  продолжает  царить
натурализм, в субъекте - переживания. То же мы  видим  в  "теософических"  и
"гностических" учениях. Нецерковная мистика всегда имеет уклон  к  духовному
христианству, к протестантскому субъективизму. Космичность  и  объективность
языческой мистики выше этой субъективности и  духовности.  Только  церковная
мистика есть мистика плоти истории.
   Только в церковной мистике утверждается плоть, только  она  хранит  тайну
богоматериализма. Мистика не церковная обычно спиритуалистична и отвлеченна.
И субъективная мистика переживаний, и мистика гностическая и  теософическая,
и мистика протестантская - все это мистика отвлеченной  духовности.  Читайте
св. Иринея Лионского, мыслителя индивидуально недаровитого и неглубокого, но
проникнутого духом церковным, и поймете, что именно Церковь  защищает  плоть
от еретического гностицизма, Церковь  ждет  преображения  плоти  и  верит  в
божественность материи, в возможность просветления материи. В Церкви  только
дан богоматериализм. Поэтому мистика Церкви  и  есть  мистика  соединения  и
преосуществления. Еретический  гностицизм,  с  которым  борется  св.  Ириней
(борется не личными дарами, а дарами  Церкви),  -  спиритуалистичен.  Именно
гностицизм уничтожает плоть и не верит в ее просветление, считает безнадежно
плохой, сотворенной другим, злым богом Демиургом. Для гностицизма никогда не
достигается соединение и преосуществление, все  остается  разорванным  и  на
прежнем месте. Гностическая мистика  всегда  бесплотна,  спиритуалистична  и
потому бесплодна, не творит преображения. Та же отвлеченная духовность  -  в
гностической мистике Индии. В  индийской  мистике  все  достижения  являются
результатом бесповоротного отсечения от плоти мира, от истории  мира,  а  не
преосуществления  плоти,  не  преображения,  завоеванного  историей.   И   в
христианстве нецерковная, еретическая и сектантская мистика обычно  отсекает
себя от  мировой  истории  и  мировой  плоти.  Мистика  квэкеров  и  мистика
хлыстов39 всегда выходит из истории, из  круговой  поруки  истории,  в  силу
которой каждый должен нести ее  бремя.  Эта  сектантская  мистика  достигает
своей вершины путем отсечения от соборности и вселенскости.  Плоть  же  мира
остается неизмененной, о ней забывают. В еретической и  сектантской  мистике
есть   внутренний   апокалипсис,   но   нет    апокалипсиса    объективного,
вселенски-исторического. Еретическая и сектантская мистика  всегда  в  конце
концов  субъективна   и   потому   лишена   сознания   эсхатологического   и
апокалиптического, она слишком часто коренится в субъективной  взвинченности
и самораздувании. Сознание смысла истории и  всеразрешающего  конца  истории
возможно лишь для соборной, церковной мистики, сознание  это  не  дается  ни
мистике отвлеченной духовности, оторванной  от  жизни  мировой  души  и  все
переносящей внутрь души индивидуальной, ни мистике субъективного опьянения и
преувеличения,   искажающего   перспективы   истории.   Апокалиптическое   и
эсхатологическое сознание должно признать смысл истории и  должно  верить  в
возможность просветления мировой плоти. В тайне боговоплощения  дана  уже  и
тайна плотеобожествления. Также чуждо субъективной и  внутренней  мистике  и
сознание национального мессианизма, которое целиком ведь  связано  с  плотью
истории.  Современная  субъективная  нецерковная   мистика   лишена   всякой
активности. Эта отвлеченная, безрелигиозная мистика  имела  симптоматическое
значение, она была переходом к иному миру и иной жизни.  Но  нельзя  слишком
долго задерживаться на этом переходном  состоянии.  Такая  мистика  начинает
действовать расслабляюще, она бесплодна и потому вредна. Миру  нужна  теперь
мистика активная, волевая, мужественная, солнечная. Современная  же  мистика
по преимуществу пассивная, женственная, лунная,  медиумическая.  Мужи  стали
слишком   женоподобны,   расслабленны,   слишком   отдаются   хаосу,    этой
изначально-женственной стихии. Матриархат  всегда  соответствует  господству
женственно-хаотической стихии в мире, когда Муж-Логос не овладевает  стихией
и не оформляет ее. Без женственной стихии нет мистики, все мистики жили  под
несказанным обаянием женственности. Но подлинная религиозная мистика требует
активного  овладения  и   оформления   женственного   начала   мужественным.
Мужественное, солнечное, космическое должно стоять в таком  же  отношении  к
женственному, лунному, хаотическому, в каком Логос  стоит  к  мировой  душе.
Такое соотношение мужественного и женственного дано лишь в Церкви, где Логос
овладевает мировой душой и соединяется с ней, как Жених с Невестой. В церкви
совершается  брачная  тайна,  Логос  становится  мужем  жены.   Вне   Церкви
нарушается  должное  соотношение  мужественного  и  женственного,   и   мужи
подчиняются хаосу.  Внецерковная,  безрелигиозная  мистика  и  есть  мистика
хаотическая,  несветоносная,  оторванная  от  Логоса  мистика.  Для  мистики
нецерковной женственность остается Евой, соблазняющей и расслабляющей,  лишь
для церковной мистики является женственность в образе Девы Марии.
   Накопившаяся в глубине мистика должна выйти на поверхность истории, стать
творческой силой. Через мистику мир идет  к  новому  откровению.  Но  всякое
объективирование мистики может быть лишь новым сближением мистики и  Церкви.
Подлинная мистика, напр<имер>, мистика Я.Беме, соединяет исторические церкви
и вероисповедания, углубляя религиозный опыт. Церковное сознание  становится
мистичнее, мистика становится церковнее. Нельзя теперь с  достаточной  силой
упирать на то, что сама Церковь,  прежде  всего  сама  Церковь  -  мистична,
мистична насквозь,  что  жизнь  церковная  есть  жизнь  мистическая.  Против
рационализации Церкви, против отождествления церковной жизни с бытом  должна
подняться огромная религиозно-мистическая волна,  волна  церковной  мистики.
Грубым  заблуждением  было  бы  думать,   что   Церковь