ости,     обладающей     своими
специфическими  ценностями. Мы  должны признать  реальность нации и ценность
национально-исторических  задач. Вопрос о мировой  роли России,  о ее судьбе
приобретает  огромное  значение, он не может  быть  растворен  в  вопросе  о
народном  благе, о  социальной  справедливости  и т.  п. вопросах.  Кругозор
становится  мировым,  всемирно-историческим.  А   всемирную  историю  нельзя
втиснуть  ни  в какие  отвлеченно-социологические  или  отвлеченно-моральные
категории, -  она знает свои оценки. Россия  есть самостоятельная ценность в
мире, не растворимая в других ценностях, и эту ценность России нужно донести
до божественной жизни.
     Традиционное          применение         русской          интеллигенции
отвлеченно-социологических  категорий к  исторической  жизни  и историческим
задачам всегда было лишь своеобразной и прикрытой формой морализирования над
историей.  Когда  разразилась война,  то многие  русские интеллигенты делали
попытки  оценить  ее  с точки зрения интересов пролетариата, применить к ней
категории   социологической   доктрины   экономического   материализма   или
социологической и этической теории народничества. Также интеллигенты другого
лагеря  начали   применять  доктрины  славянофильские  и   рассматривать  ее
исключительно  с   точки   зрения  православно-догматической.   А  толстовцы
бойкотировали   войну  с  позиций  своего  отвлеченного  морализма.  Русские
социал-демократы или народники также упрощенно морализовали над историей при
помощи своих социологических схем,  как и славянофилы, как и толстовцы,  при
помощи   схем  религиозно-онтологических  и  религиозно-моральных.  Все  эти
традиционные  и  доктринерские  точки  зрения  не  признают  самостоятельной
исторической реальности и  самостоятельных исторических ценностей.  Душа  не
раскрывается перед многообразной  исторической действительностью, и  энергия
мысли не работает  над новыми творческими задачами, постановленными жизнью и
историей. Мысль  не  работает  над новыми явлениями и темами, не проникает в
конкретность мировой жизни, а  упрощенно применяет свои  старые  схемы, свои
сокращенные   категории,  социологические,  моральные  или  религиозные.  Но
мировые события  требуют  погружения в конкретное,  повышения энергии мысли,
совершающей новую работу над  всяким новым явлением жизни.  Славянофильские,
народнические  или социал-демократические  доктринерские схемы совершенно не
приспособлены  для  новых событий мировой истории,  ибо  они выработаны  для
более простой и элементарной  действительности. Русское мышление всегда было
слишком  монистично, слишком  поглощено  единым и враждебно множественности,
закрыто для конкретного  многообразия. Мировая  война  вызывает кризис этого
исключительного  монизма  русского  мышления,  всегда  склонного  насиловать
бесконечную сложность бытия. Нужно начать мыслить не  по готовым схемам,  не
применять  традиционные категории,  а мыслить  творчески  над раскрывающейся
трагедией мировой истории. Ибо  огромный  моральный и духовный смысл мировой
войны ускользает  от того, кто насилует историю доктринерской точкой зрения.
Абсолютное   неприменимо  к  относительному,  к   исторически-телесному,  не
вместимо  в  нем.  Вся относительность природного  и исторического  процесса
сводима  к  единству  с  абсолютным  лишь в  глубине духа,  а не  во внешней
действительности.

        "III"

     Другим результатом войны для нашей интеллигенции должен быть переход от
сознания  по  преимуществу  отрицательного  к  сознанию   положительному.  В
традиционном интеллигентском сознании господствовало распределительное, а не
производительное отношение к  жизни, бойкотирующее,  а не  созидающее.  Наше
социальное  сознание не было  творческим. Война горьким опытом своим научает
тому,  что  народ должен  стяжать  себе  положительную  силу  и мощь,  чтобы
осуществить свою миссию в мире. В русском народе и  русском  обществе должна
пробудиться производящая и  созидающая  энергия.  В  народной жизни  моменты
положительные должны победить моменты отрицательные. А это предполагает иное
состояние  сознания  -   более  мужественное,  ответственное,  свободное   и
независимое. Историческое творчество становится  выше  отрицательной  борьбы
партий,  направлений,  лагерей  и групп.  Только  созидая, можно справедливо
распределять. Русская интеллигенция не  была еще призвана к власти в истории
и  потому привыкла  к безответственному  бойкому всего исторического. В  ней
должен  родиться вкус к  тому, чтобы  быть  созидательной силой  в  истории.
Будущее великого  народа  зависит  от него самого, от его воли и энергии, от
его творческой силы  и от  просветленности  его  исторического  сознания. От
"нас", а не от "них" зависит наша  судьба. Сведение  старых счетов не должно
так исключительно  владеть нашим сознанием  и волей. И отрицательная реакция
не   должна   связывать   нашу   творческую   энергию.  В  сознании  народов
расслабляющая  идея  блага и  благополучия должна быть побеждена укрепляющей
идеей  ценности. Цель жизни народов  - не благо и благополучие, а творчество
ценностей, героическое и трагическое переживание своей исторической  судьбы.
А это предполагает религиозное отношение к жизни.
     Либеральный империализм являет у нас опыт положительного созидательного
сознания,  и в нем  есть обращение к исторически-конкретному. Но либеральный
империализм слишком уже создается по образцам западноевропейским, слишком уж
мало  русский и национальный по духу. Душа русской интеллигенции отвращается
от  него  и не хочет видеть даже  доли  правды, заключенной  в нем. Сознание
нашей  интеллигенции  должно  быть  реформировано, перерождено  и  обогащено
новыми ценностями. Я верю, что это совершится  под влиянием войны. Но в душе
русской  интеллигенции есть  своя непреходящая ценность,  и эта  ценность  -
глубоко  русская.  Она  должна  остаться  и  пробыть  в  неизбежном процессе
европеизации России  и ее  вовлечения  в круговорот всемирной  истории.  Эта
ценность  должна  быть  лишь  освобождена  от  отрицательной  связанности  и
ограниченности.  Русская  интеллигенция,  освобожденная  от  провинциализма,
выйдет,  наконец, в  историческую ширь и туда  понесет свою жажду правды  на
земле, свою часто неосознанную мечту о мировом спасении и свою волю к новой,
лучшей жизни для человечества.

     Опубликовано в июле 1915.

     Темное вино

        "I"

     В русской политической жизни, в русской государственности скрыто темное
иррациональное  начало,   и  оно   опрокидывает   все  теории  политического
рационализма, оно  не поддается никаким  рациональным  объяснениям. Действие
этого иррационального  начала создает  непредвиденное  и неожиданное в нашей
политике, превращает нашу историю  в  фантастику, в  неправдоподобный роман.
Что в основе нашей государственной политики лежат не государственный разум и
смысл,  а  нечто  иррациональное  и  фантастическое, -  это  особенно  остро
чувствуется в  последнее время. Иррациональное  начало  все  перемешивает  и
создает  самые  фантастические  соотношения.  Правое,  консервативное,  даже
реакционное  московское  дворянство  ставится  в  положение оппозиционное  и
принуждено прибегать к действиям демонстративным.  Единственный общественный
слой, который мог быть опорой старой  власти, ускользает из-под ее ног. Даже
московская  духовная академия, столь привыкшая к раболепству, демонстративно
выражает свой  испуг за судьбу святой церкви, подавленной темными влияниями.
Настоящий  консерватизм,  настоящая церковность содрогаются от власти темной
стихии над русским государством и русской церковью.
     Интересно было  назначение  А. Д. Самарина  обер-прокурором  святейшего
синода.  С этим назначением  подлинные православные связывали надежды на то,
что  будет  отстаиваться  независимость  церкви   и  будут  сделаны  шаги  к
обновлению  церкви.  То  были  консервативные  надежды,  надежды  искренних,
идейных  церковных консерваторов, которых  приводило  в отчаяние  разрушение
церковной  жизни,  господство  над нею  темных  сил.  Тяжело  было  смотреть
верующему  православному   на  рабскую  зависимость  церковной  политики  от
посторонних  влияний, чуждых внутренней  святыне  церкви. Недолго  пробыл г.
Самарин у власти,  и отставка  его еще интереснее, чем его назначение. А. Д.
Самарин  -   правый,  консерватор-церковник.  Отставка  его  не  могла  быть
результатом  столкновения с правой и даже реакционной политикой. Он, по всей
вероятности,  и  сам не чужд реставрационных тенденций, и  вдохновляющие его
идеалы обращены назад, а не вперед.  Но А.  Д. Самарин столкнулся с  темным,
иррациональным  началом  в церковной  жизни, в  точке  скрепления  церкви  и
государства,  с влияниями, которые не могут быть даже названы  реакционными,
так как  для них нет  никакого  разумного  имени.  Как убежденный  церковный
человек и как  человек  чести, г.  Самарин  не мог перенести сервилизма.  Он
должен  был  оказаться  в  оппозиции,  в  качестве  правого и  консерватора,
крепкого православного и церковника. Государство в  опасности - это вызывает
в нас патриотическую тревогу. Но и церковь в опасности. Это вызывает тревогу
религиозную. Положение России небывало трагическое.
     Она  должна одолеть не  только  внешнего врага, но  и внутреннее темное
начало. Трудно даже сказать, что сейчас  происходит планомерная реакция. Это
-  не  реакция, а  опьяненное  разложение. Даже  сколько-нибудь  осмысленные
реакционеры против того, что происходит.  Правые все-таки  могут  признавать
государственный   разум,  овладение   темными   стихиями.  А.  Д.   Самарин,
по-видимому, и является разумным, осмысленным правым, довольно трезвым, даже
слишком  трезвым.  Он,  вероятно,  боится  всякого  слишком  иррационального
начала.  И   его   разумная  и  трезвая  правость,   его  рационалистическое
славянофильство  столкнулись  лицом  к  лицу  со  скрытой  силой безумной  и
опьяненной, с темным вином  русской земли. Разумный, культурный консерватизм
бессилен   в  России,  не   им   вдохновляется  русская  власть.  И   только
беспредельная  приспособляемость  русской  бюрократии, ее  рабья  готовность
служить  чему  угодно может ладить  с темными влияниями. Русская  бюрократия
есть  корректив  русской  темной  иррациональности,  ее   рассудочно-деловое
дополнение,  без  которого  эта  русская  стихия  окончательно  бы  погибла.
Бюрократия умеряет иррациональное начало  и, приспособляясь к темной стихии,
устраивает  для нее дела  мира сего. И  у нас  фактически  сочетается сухой,
рассудочный петроградский  бюрократизм со  скрывающейся за  властью  темной,
иррациональной, пьяной силой.

        "II"

     Самое  правое, консервативное направление может защищать известный  тип
культуры. В самом консервативном  типе культуры темная стихия проходит через
работу  и преодоление человеческого духа и сознания. Но и в России почти нет
такого  культурного  консерватизма.  Русская  реакция  по  существу   всегда
враждебна  всякой  культуре,  всякому  сознанию, всякой духовности,  за  ней
всегда стоит  что-то  темно-стихийное, хаотическое, дикое,  пьяное.  Реакция
всегда у нас  есть  оргия,  лишь  внешне  прикрытая  бюрократией,  одетой  в
европейские сюртуки и фраки. В России есть трагическое столкновение культуры
с  темной стихией. В русской земле, в  русском  народе есть темная, в дурном
смысле иррациональная, непросветленная и не поддающаяся просветлению стихия.
Как бы далеко ни заходило просветление  и подчинение культуре русской земли,
всегда остается осадок, с которым  ничего  нельзя поделать. В народной жизни
эта  особенная  стихия  нашла  себе  яркое,  я  бы  даже сказал,  гениальное
выражение в  хлыстовстве.  В этой  стихии  есть  темное  вино,  есть  что-то
пьянящее  и  оргийное, и  кто  отведал  этого  вина,  тому  трудно  уйти  из
атмосферы, им  создаваемой. Хлыстовство  очень глубокое явление, и оно  шире
секты,   носящей  это  наименование.   Хлыстовство,  как   начало  стихийной
оргийности, есть и в нашей церковной жизни. Всякая опьяненность первозданной
стихией русской земли имеет хлыстовской уклон.
     В  самой хлыстовской  секте  меньше  этой  непросветимой  темы,  чем  в
неоформленных  и  не  концентрированных  стихийных народных переживаниях.  В
мистической  жажде хлыстов есть  своя правда, указывающая  на  неутоленность
официальной    церковной   религией.   В   русской   литературе   гениальное
художественное  воспроизведение  эта   стихия  нашла  в  романе   А.  Белого
"Серебряный  голубь".  А.  Белый  художественно  прозрел  в  русском  народе
страстную  мистическую  стихию, которая  была  закрыта  для  старых  русских
писателей, создавших традиционно народническое  представление о народе. Этой
стихии не  чувствовали и славянофилы, не чувствовал  и  Л.  Толстой.  Только
Достоевский  знал  ее,  но  открывал  ее  не  в  жизни  народа,  а  в  жизни
интеллигенции.
     Эта темная русская стихия реакционна в  самом глубоком смысле  слова. В
ней  есть вечные  мистические реакции против всякой культуры, против личного
начала, против прав  и  достоинства личности, против всяких  ценностей.  Эта
погруженность в  стихию русской земли, эта опьяненность стихией, оргийное ее
переживание  не  совместимы  ни с  какой  культурой  ценностей,  ни с  каким
самосознанием личности.  Тут антагонизм непримиримый. Всякое идеализирование
нередко у нас принимает форму упоенности русским бытом, теплом самой русской
грязи и сопровождается враждой  ко всякому восхождению. Хлыстовская  русская
стихия  двойственна. В ней скрыта  подлинная и  правленая  религиозная жажда
уйти из этого постылого мира. В хлыстовском сектантском движении есть ценная
религиозная  энергия,  хотя  и  не  просветленная  высшим  сознанием.  Но  в
хлыстовской стихии, разлитой в разных формах по русской земле, есть и темное
и грязное  начало, которого нельзя просветить.  В  ней есть источник темного
вина,   пьянящего  русский   народ  дурным,   мракобесным  опьянением.   Это
хаотически-стихийное,  хлыстовское  опьянение  русской земли  ныне  дошло до
самой  вершины  русской  жизни.  Мы  переживаем  совершенно  своеобразное  и
исключительное явление - хлыстовство самой власти.  Это путь  окончательного
разложения и  гниения  старой  власти.  Так исторически  изживается  остаток
беспросветной тьмы в  русской  народной  стихии.  Темная иррациональность  в
низах  народной  жизни   соблазняет  и  засасывает  вершину.  Старая  Россия
проваливается в  бездну.  Но Россия  новая, грядущая  имеет связь с другими,
глубокими  началами народной жизни, с душой России, и потому Россия не может
погибнуть.

        "III"

     Для     России     представляет     большую     опасность     увлечение
органически-народными  идеалами,  идеализацией  старой русской  стихийности,
старого  русского уклада народной жизни,  упоенного натуральными  свойствами
русского  характера. Такая  идеализация  имеет  фатальный  уклон  в  сторону
реакционного    мракобесия.    Мистике    народной   стихии   должна    быть
противопоставлена мистика духа, проходящего через культуру.  Пьяной и темной
дикости  в  России  должна  быть  противопоставлена  воля   к   культуре,  к
самодисциплине,  к оформлению стихии  мужественным сознанием. Мистика должна
войти в глубь  духа, как то и было у всех великих мистиков. В русской стихии
есть  вражда  к  культуре.  И  вражда  эта  получила  у  нас  разные   формы
идеологических  оправданий.  Эти   идеологические  оправдания  часто  бывали
фальшивыми.  Но одно верно. Подлинно  есть  в русском духе устремленность  к
крайнему и предельному. А путь культуры  - средний путь. И для судьбы России
самый жизненный вопрос  - сумеет  ли она себя дисциплинировать для культуры,
сохранив все свое своеобразие, всю независимость своего духа.
     Не изойдет  ли  Россия  в природно-народном дионисическом  опьянении, в
слишком  позднем и потому  гибельном для нее язычестве? То,  что совершается
сейчас  в русской реакции, есть  пьяное язычество, пьяная оргия, дошедшая до
вершины.  Война ознаменовалась  великим делом  - уничтожением пьянства. Но у
русского есть темное вино, которого нельзя лишить никакими внешними мерами и
реформами. Чтобы народ  русский перестал опьяняться этим  вином,  необходимо
духовное  возрождение  народа  в  самых  корнях его  жизни,  нужна  духовная
трезвость,  через  которую только  и заслуживается  новое  вино.  У  нас  же
продолжают  опьянять себя  старым вином, перебродившим и перекисшим.  Старая
Россия  и должна  опьянять  себя в час  разложения и  исторической  кончины.
Старая  жизнь  не легко  уступает место жизни новой. Тот  мрак душевный, тот
ужас, который охватывает  силу отходящую и разлагающуюся, но не  способную к
жертве  и  отречению,  ищет опьянения,  дающего иллюзию  высшей  жизни.  Так
кончина старой  исторической силы застигает ее в  момент  оргии.  И  история
окружает  этот конец фантастикой.  Вырождается и  приходит к концу  какое-то
темное начало  в русской  стихии, которая  вечно грозила погромом ценностей,
угашением духа. И была какая-то ниточка, соединяющая тьму на вершине русской
жизни с тьмой в ее низинах. Вершина рушится, почва уходит из-под нее уходит,
никакая существенная сила уже  не  поддерживает  ее.  Но внизу все еще  есть
темная  стихия,  упивающаяся темным  вином,  на  которую пытается  опереться
вершина.  Стихия эта давно уже не преобладает в народной жизни,  но она  все
еще способна выставлять своих самозванцев, которые придают нашей церковной и
государственной  жизни темно-иррациональный характер, не просветимый никаким
светом. На это нужно смотреть глубже и серьезнее,  чем принято смотреть, ибо
знаменательно это и не случайно  для России. И для борьбы с внутренней тьмой
необходима мобилизация всего духа, избравшего путь света.

     Опубликовано в октябре 1915.

     Азиатская и европейская душа

        "I"

     В  первом номере журнала "Летопись" напечатана очень характерная статья
М. Горького "Две души", которая,  по-видимому, определяет направление нового
журнала. Статья  вращается  вокруг вечной темы  русских  размышлений, вокруг
проблемы Востока и Запада. С этой темой связана вековая  распря славянофилов
и западников. Тема - основная  для нашего национального самосознания и очень
ответственная; тема -  основная для философии истории и требующая  серьезной
философской подготовки.  Как  отнесся  к ней наш  прославленный писатель? М.
Горький  пишет  таким тоном, как  будто  делает открытие.  Он,  по-видимому,
чувствует  себя первым радикальным западником  в  России. "Мы  полагаем, что
настало время,  когда  история  повелительно  требует от  честных и разумных
русских  людей, чтобы они  подвергли это самобытное всестороннему  изучению,
безбоязненной критике. Нам нужно бороться с  азиатскими наслоениями  в нашей
психике". Можно подумать,  что  изучение и критика нашей самобытности только
теперь  должна  начаться.  Но  ведь  долгие  десятилетия западничество  было
господствующим  направлением  русской мысли.  Ни один  народ не  доходил  до
такого самоотрицания, как мы,  русские. Явление  - совершенно невозможное на
Западе,  где пышно расцвел  национализм.  И  где  же  можно найти  настоящее
обоготворение Западной Европы и западноевропейской культуры, как не в России
и  не у  русских? Отрицание России и идолопоклонство перед Европой - явление
очень  русское,  восточное,  азиатское  явление.   Именно  крайнее   русское
западничество и  есть явление  азиатской души. Можно  даже  высказать  такой
парадокс: славянофилы, взгляды которых, кстати сказать, я в большей части не
разделяю,  были первыми  русскими европейцами, так как  они пытались мыслить
по-европейски самостоятельно, а  не подражать западной мысли,  как подражают
дети.  Славянофилы  пробовали  делать в России то же,  что делал в  Германии
Фихте, который хотел в