оллектива  верующих;
признание первородного греха (эксплуатации). Религиозным является и учение о
скачке из  царства  необходимости  в  царство  свободы.  Это  есть  ожидание
преображения мира и  наступления  Царства  Божьего.  Устарелая  марксистская
Zusammenbruchtheorie6, которая утверждает, что положение рабочих  становится
все хуже и хуже и вся экономика идет к неотвратимым катастрофам,  напоминает
апокалиптический  взрыв  этого  мира.  Эта  теория  определилась  не  только
наблюдением над реальным  экономическим  процессом  и  его  анализом,  но  и
эсхатологической   настроенностью,   ожиданием   катаклизма   этого    мира.
Противоречие марксизма в том, что царство свободы, на которое направлены все
упования,  будет   неотвратимым   результатом   необходимости.   Тут   очень
чувствуется влияние гегельянства. Марксизм понимает  свободу  как  сознанную
необходимость. Это в сущности есть отрицание свободы, которая всегда связана
с существованием духовного начала, не  детерминированного  ни  природой,  ни
обществом.  Марксизм  как   религия   есть   секуляризованная   форма   идеи
предопределения. Псевдорелигиозный характер носит также  разделение  истории
на две части. До социалистической или коммунистической революции  есть  лишь
введение в историю, после нее только - начало настоящей истории. В основании
марксистской религии лежит секуляризованный, неосознанный хилиазм. Вне этого
весь пафос марксизма лишен всякого смысла. Марксисты очень  сердятся,  когда
марксистскую доктрину рассматривают как теологию, но им никогда  не  удалось
опровергнуть это определение. Марксисты очень дорожат наукой  и  поклоняются
науке. Они верят, что настоящая наука, не  буржуазная  наука,  разрешит  все
вопросы. В этом  поклонении  науке  они  принадлежат  XIX,  а  не  XX  веку.
Марксистское мышление очень  некритическое,  даже  враждебное  критике.  Они
также отворачиваются от критики, как отворачиваются ортодоксальные теологии.
Противоречивость марксизма отчасти связана с тем,  что  он  есть  не  только
борьба против капиталистической индустрии,  но  и  жертва  его,  жертва  той
власти экономики над человеческой жизнью, которую мы видим в обществах XIX и
XX века. В этом марксизм  пассивен  в  отношении  той  социальной  среды,  в
которой он возник, он не сопротивлялся ей  духовно.  Поэтому  для  марксизма
новый человек, человек грядущего социального общества,  создается  фабричным
производством. Он дитя жестокой  необходимости,  а  не  свободы.  Диалектика
капиталистического зла должна породить добро, тьма,  в  которой  отчужден  и
превращен  в  вещь  человек,  должна  породить  свет.  Это  есть   отрицание
внутреннего,  духовного  человека.  Это  есть  крайний  антиперсонализм,  от
которого  не  спасает  коммунистический  гуманизм.  Все  оценки  меняются  в
зависимости от того, все ли определяется экономикой и классом, или действуют
и духовные, моральные и интеллектуальные силы.
   Марксизм  в  значительной  степени  хочет  быть   разоблачением   иллюзий
сознания, отражающих экономическое рабство человека  и  классовую  структуру
общества.  Он  обличает  иллюзии  религиозные,  метафизические,   моральные,
эстетические и пр. С этой точки зрения, в сущности,  вся  духовная  культура
прошлого оказывается иллюзией сознания, отражающей  экономическую  структуру
общества. Тут есть формальное сходство с Фрейдом и психоанализом, объяснение
человека исключительно  снизу,  из  его  низших  состояний.  Низшее  создает
высшее, и высшее оказывается иллюзией. Марксизм повсюду  склонен  видеть  не
только иллюзии, но и ложь. Подлинной реальностью, подлинной жизнью  является
борьба человека,  социального  человека,  со  стихийными  силами  природы  и
общества,  т.е.  экономика.  Все  остальное  должно  носить  лишь  служебный
характер для экономики, в  которой  видят  цели  жизни;  наука  и  искусство
обслуживают социальное строительство. Маркс был  человек  высокой  культуры,
культуры еще иллюзий сознания. Но в  последних  поклонниках  Маркса  уровень
культуры понижается.  Этот  уровень  становится  очень  низким  в  Советской
России, где собственно культуры нет, а есть  лишь  элементарное  просвещение
масс и техническая цивилизация. Совершенное упразднение "иллюзий"  сознания,
отрицающих первореальность экономики, должно  привести  к  полному  крушению
духовной  культуры.  Дух  оказывается  лишь  иллюзией  плохо  организованной
материи.  Самое  неясное  понятие  в  марксистской  доктрине  есть   понятие
"надстройка". Никто не мог с достаточной отчетливостью объяснить, что  хотят
сказать, когда говорят, что идеология и духовная культура есть  "надстройка"
над экономикой и классовым строем общества. Это так же неясно и неотчетливо,
как и вообще материалистический  тезис,  что  дух  -  эпифеномен  материи13.
Материализм никогда не мог  совершенно  ясно  это  выразить  и  формулировал
разными способами, одинаково  несостоятельными.  Энгельс  даже  признался  в
конце концов, что и он и Маркс преувеличили значение экономики.  Если  хотят
сказать, что экономика и классовое положение людей влияют на  идеологию,  на
умственную и моральную и духовную жизнь, то это можно  вполне  признать,  не
будучи ни марксистом, ни материалистом. Все находится во  взаимодействии.  Я
не вижу никаких трудностей в том, чтобы признать  существование  буржуазного
католичества, протестанства и православия, буржуазной философии и морали, но
отсюда не следует делать вывода, что истина  духовного  творчества  лежит  в
экономике и что не существует духовных ценностей, независимых от  экономики.
Было уже выяснено, что экономика относится к средствам, а не целям  жизни  и
что экономический материализм основан  на  смещении  условий  с  порождающей
причиной и целью. Да и сама экономика не есть материя. Понятие "надстройка",
которым  так  злоупотребляют,  не  выдерживает  никакой  критики.   Остается
необъясненным, каким образом материальная реальность переходит в  реальность
интеллектуального и духовного порядка, каким образом экономика может перейти
в познание или нравственную оценку. Можно сказать, что марксизм как  явление
интеллектуального порядка связан с капиталистической экономикой XIX  века  и
без нее не мог бы существовать. Он  был  реакцией  против  капиталистической
экономики.   Но   между   процессом   капиталистического   производства    и
эксплуатацией в нем  пролетариата  и  мышлением  Маркса  существует  бездна,
скачок через пропасть. Марксисты с настойчивостью любят повторять, что бытие
определяет сознание. Они думают, что это есть материализм, в  то  время  как
это  еще  с  большей  последовательностью   могут   утверждать   и   крайние
спиритуалисты.  Они  придерживаются  совершенно  устарелой   точки   зрения,
отожествляя душевную и духовную жизнь с сознанием. Но главное в том, что они
никогда не пробовали  объяснить,  каким  образом  материальное  бытие  может
переходить  в  сознание,  в  мысль.  Над  этим  билась   философская   мысль
тысячелетия, и  ее  величайшие  представители  подавали  свой  голос  не  за
материализм, который защищался лишь очень  второстепенными,  посредственными
философами. Догмат же материального бытия,  совершенно  мертвящий  сознание,
может быть только верой, но не  знанием.  Субъекту  принадлежит  примат  над
обществом, но сознание  субъекта  предполагает  первоидеи,  первосотворенные
Богом, которые не перед субъектом, а за ним,  в  глубине.  Марксистам  можно
сделать одну тут уступку. Если допущение существования  классовой  истины  и
добра есть бессмыслица, то вполне можно  допустить  существование  классовой
лжи и неправды. Марксизм  прав  в  своей  критике  капитализма  и  классовой
экономики,  в  обличении  лжи  классового  сознания.   Но   Маркс   придавал
универсальное значение фактам,  которые  он  наблюдал  в  капиталистических,
классовых обществах XIX в., главным образом  в  Англии.  И  в  этом  большое
заблуждение. Это привело марксизм к непреодолимым противоречиям.
   Прежде всего в  марксизме  есть  одна  коренная  неясность,  связанная  с
логическим противоречием. Что такое самая марксистская теория? Есть ли  она,
как и все  теории  и  идеологии,  отражение  экономической  действительности
своего времени и происходящей  в  ней  борьбы  классов,  т.е.  "надстройка",
подпадающая под власть  обычного  марксистского  объяснения?  Или  она  есть
наконец открывшаяся сущая истина? Во втором случае случилось настоящее чудо:
в середине  XIX  в.  впервые  открылась  настоящая  истина  об  историческом
процессе, которая не есть только "надстройка"  и  отражение  экономики.  Оба
ответа для марксизма трудны.  Первый  ответ  делает  марксизм  преходящей  и
относительной теорией, полезной в борьбе классов, но не могущей претендовать
на истинность,  он  уравнивает  марксизм  со  всеми  остальными  теориями  и
идеологиями. Второй ответ, признающий  марксизм  откровением  сущей  истины,
противоречит самой марксистской теории,  которая  не  допускает  возможности
открытия   такого   рода   истины.   Ответ   марксистов   будет,   вероятно,
диалектическим оправданием релятивизма. Они скажут, что марксистская  теория
есть относительная истина, как и все истины, и вместе  с  тем  истина  очень
полезная в социальной борьбе. Но, помимо логической слабости такого  ответа,
он  нисколько  не  оправдывает  и  не  объясняет  исключительного   значения
марксизма, выделяемого из всех других относительных истин. Совершенно  ясно,
что эта исключительная роль марксизма объясняется верой и  совсем  не  может
претендовать на научное значение. Марксизм-коммунизм  -  религиозная  секта,
для которой главное совсем не благосостояние рабочих, а исповедание истинной
веры. Существует разительное противоречие между материализмом  и  логическим
реализмом понятий, признающим подлинность реальности  общего,  напр.,  класс
реальнее конкретного человека, идея пролетариата важнее самого пролетариата.
Марксисты наивно, некритически принимают объективации первичных  реальностей
за  первичные  реальности.  Особенной  наивностью  отличается   единственная
философская книга Ленина, имевшая полемическую цель14. Для него  в  познании
отражаются  объективные  реальности.  Он  принимает  наивно   реалистическое
предположение, которое могло бы быть сделано  до  возникновения  философской
критики. Точка зрения Ленина, который  даже  утверждает  абсолютную  истину,
очень невыгодно отличается от точки зрения Энгельса,  который  считает,  что
критерий истины практический, т.е. исповедует философию действия.  У  Ленина
нет даже той идеи, что истина по  преимуществу  раскрыты  пролетариату.  Она
была  скорее  у  А.Богданова,  который  хотел  построить  чисто   социальную
философию. Ленин - наивный реалист, именно так он понимает материализм.  Это
находится в полном противоречии с другими сторонами марксизма.  Марксизм  не
знает настоящей гносеологии. В нем вера преобладает над знанием.
   Но в марксизме есть моральное противоречие, которое не менее велико,  чем
противоречие логическое. Марксизм очень дорожит аморальным или  внеморальным
характером своего учения. Маркс очень не  любил  этического  социализма,  он
считал  реакционным  моральное  обоснование  социализма.  И  вместе  с   тем
марксисты постоянно производят моральные суждения и особенно осуждения.  Все
осуждения   буржуазии   и   капиталистов   и   всех   тех,   кого   называют
социал-предателями - а такова очень значительная часть человечества, - носят
моралистический характер. Осуждение эксплуататоров носит моральный  характер
и вне моральных оценок лишено всякого смысла. Самое различение  буржуазии  и
пролетариата носит аксиологический характер, есть различение  зла  и  добра,
тьмы и света, почти манихейское деление мира на две части, на царство тьмы и
царство света. Революционный марксизм  воистину  заключает  в  себе  сильный
элемент моральной оценки и морального осуждения. Под это моральное осуждение
подходит,    в    сущности,    весь    мир,    за     исключением     верных
марксистско-коммунистическим верованиям. Совершенно неверно распространенное
обвинение марксистов-коммунистов в отрицании морали.  Более  верно  сказать,
что у них другая мораль. И с точки зрения этой другой морали они должны быть
признаны даже очень моралистами. Марксистская мораль двойственна,  и  в  это
нужно вникнуть. Марксизм действительно склонен  отрицать  то,  что  называют
общечеловеческой, универсальной  моралью,  он  отрицает  моральное  единство
человечества. Это вытекает из классовой точки зрения. Марксистская мораль не
есть ни христианская мораль, ни мораль гуманистическая в старом смысле.  Эту
общечеловеческую мораль он считает хитростью господствующих классов, которые
хотят  ослабить  революционную  классовую  борьбу,  ссылаясь  на  абсолютные
моральные нормы.  Марксист-революционер  (я  не  говорю  о  социал-демократе
эволюционном и реформаторском) убежден, что он живет  в  непереносимом  мире
зла, и в отношении к этому миру зла  и  тьмы  он  считает  дозволенными  все
способы борьбы. С дьяволом и его царством нечего церемониться, дьявола нужно
истребить. Неверно было бы сказать, что марксисты-революционеры считают  все
дозволенным,  но   они   считают   все   дозволенным   относительно   врага,
представляющего царство  дьявола,  эксплуатации,  несправедливости,  тьмы  и
реакции. Относительно же своего  царства  света,  справедливости,  прогресса
они, наоборот, утверждают старую мораль долга и жертвы. В  Советской  России
наряду с допущением средств, противоречащих христианской  и  гуманистической
морали, утверждается морализм, желание принудительно  насадить  добродетель.
Марксистское моральное сознание раздирается противоречием между отношением к
прошлому и настоящему, с одной стороны, и будущему. Единого человечества еще
нет,  создались  классы   с   правами   и   интересами,   эксплуататоров   и
эксплуатируемых, и потому не может быть единой морали. Но в  будущем,  после
социальной революции, когда исчезнут классы,  будет  единое  человечество  и
единая   общечеловеческая   мораль.   Марксисты    не    столько    отрицают
общечеловеческую мораль, сколько относят ее к будущему.  И  с  точки  зрения
этой грядущей единой общечеловеческой морали они судят прошлое и  настоящее,
морально судят. Моральное противоречие заключалось в том, что  Маркс  осудил
капиталистический  строй  с  точки  зрения  общечеловеческой,  универсальной
морали, осудил его за бесчеловечность, за превращение человека в  вещь.  Тут
Маркс  пользуется  той  самой  общечеловеческой  моралью,  которую   склонен
отрицать. Свет грядущей общечеловеческой морали падает на оценку настоящего.
Марксизм так же не может стать по ту сторону морального универсума,  как  не
может  стать  и  по  ту  сторону  логического   универсума.   Двойственность
марксистской морали более всего сказывается в  двойственности  марксистского
гуманизма. Истоки марксизма гуманнее, и гуманизма ищет  Советская  Россия  в
процессе реализации марксизма. Но во имя человека человек  подавляется,  его
жизненные возможности суживаются.  Процесс  гуманизации  жизни,  особенно  в
организации социальной, сопровождается процессами дегуманизации. Это связано
с  тем,  что  настоящее  рассматривается  исключительно  как  средство   для
будущего. Самоценность человеческой жизни в  настоящем  отрицается.  Сужение
марксистского сознания связано было  с  тем,  что  произошла  исключительная
концентрация на борьбу с социальным злом. Человек с трудом вмещает полноту и
многообразие жизни, он  всегда  склонен  многое  вытеснять.  Атеизм  Маркса,
который как будто бы более несомненен, чем его материализм, был  вытеснением
очень  важных  сторон  человека  как  духовного  существа.  Маркс   шел   за
Фейербахом, но прибавил новый  аргумент  против  религиозных  верований.  Он
признал их порождением социальной неорганизованности,  зависимости  человека
от стихийных сил природы и общества. Он признал религию опиумом для  народа,
потому что видел в ней одно из главных  препятствий  для  борьбы  за  лучший
социальный строй. Вина в этом лежала  на  ложных  идеях  о  Боге,  унижавших
человека.
   Уничтожение иллюзий  сознания,  к  которому  стремится  марксизм,  должно
привести не только к понижению уровня духовной культуры, но в  пределе  и  к
полному  ее  исчезновению  за  ненадобностью.  Великая   духовная   культура
прошлого, великие творческие подъемы, великие творческие  гении  -  все  это
будет  признано   продуктом   эксплуатации   в   пользу   привилегированного
культурного  слоя,  основанного  на  несправедливости.   Вслед   за   героем
Достоевского  скажут,  и  это  говорят:  "Мы   всякого   гения   задавим   в
младенчестве"15. Величайшие подъемы  духовного  творчества  связаны  были  с
признанием существования иного мира, независимо от того, в какой  форме  это
признавалось.   Исключительная   посюсторонность   делает   жизнь   плоской.
Замкнутость в имманентном круге  этого  мира  есть  закрепление  конечности,
закрытие  бесконечности.  Но  творческий   акт   человеческого   духа   есть
устремление  к  бесконечности,  к  трансцендентному,  которое  парадоксально
должно  быть  признано  имманентным.  Мне  имманентно  трансцендентное   или
трансцендирование.  В   моем   конечном   и   ограниченном   сознании   дана
устремленность к  бесконечному  и  безграничному.  Исключительное  признание
царства Кесаря есть замыкание в конечном. В пределе это  ведет  к  отрицанию
творчества человека. В марксизме есть опасность  признания  лишь  творчества
экономического  и  технического,  все  должно  лишь  обслуживать  социальное
строительство.  Марксизм  прав,  когда  он  утверждает,  что  человек  может
изменить мир и подчинить его себе. Но с другой стороны, марксизм  предлагает
подчиниться  исторической  необходимости,  даже  обоготворить  ее.  Наиболее
непонятен  в  марксизме  этот  его  безграничный  оптимизм  в  отношении   к
исторической необходимости, безграничная вера в благостность и осмысленность
исторического процесса. Это понятно у Гегеля, у которого действовал  мировой
разум или дух и определял смысл происходящего. Но почему  такое  чудо  может
совершить  материя  и  материальный  процесс?  И  гегельянский  исторический
оптимизм  неприемлем  и  не  оправдан,  как  крайняя  форма   универсального
детерминизма, отрицающего действие человеческой свободы в истории. Еще менее
это оправдано в марксизме и противоречит марксистской вере в возможность для
человека   изменить   мир.   Марксистский   исторический    оптимизм    есть
секуляризованная форма мессианской веры. Такова всегда  вера  в  необходимый
прогресс.  Истина  находится  по  ту   сторону   оптимизма   и   пессимизма.
Исторический  процесс  трагичнее,   в   нем   действуют   несколько   начал.
Марксистская оптимистическая вера в благостность исторического процесса есть
секуляризованное переживание веры в Промысл. Но  и  старая  вера  в  Промысл
требует переоценок, она связывалась с оптимизмом и бестрагичным взглядом  на
этот  феноменальный  мир,  подчиненный  необходимым  каузальным  связям.   В
марксизме есть  частичная  правда,  особенно  правда  критики,  и  ее  нужно
признать. Нужно признать необходимость социальной революции  в  мире.  Можно
желать лишь того, чтобы эта революция была менее насильственной и  жестокой.
Но марксизм в своей исторической форме подвергает  опасности  царство  Духа,
которое,  впрочем,  подвергалось  опасности  в  разных  формах  в   истории.
Интеллектуально марксизм совсем не имеет творческого характера. Марксистская
мысль очень убогая. Марксизм-коммунизм отрицает разнообразие и создает серую
скуку. Марксистская мысль стоит совсем не на уровне самого Маркса. Но это не
мешает ей играть  очень  активную  роль,  даже  скорее  помогает.  Эта  сила
марксизма отчасти зависит от слабости христиан,  от  невыраженности  царства
Духа, во всем уступающего царству Кесаря.
   Глава I