ободу   в
неподвижности. Буржуазные классы, склоняющиеся к упадку, видят в  социальных
реформах, самых скромных, нарушение свободы. И в самом деле всякое  движение
и изменение  производит  перестановки  в  окружающей  среде,  которые  могут
казаться насилием. Это  только  доказывает,  что  совершенно  несостоятельно
статическое понимание  свободы.  Такая  статическая  свобода  торжествует  в
status quo, это кесарев принцип. И  потому  мы  имеем  такое  парадоксальное
явление, что реакционеры, враждебные  всяким  социальным  изменениям,  могут
прикрываться защитой свободы. Против  этого  нужно  утверждать  динамическое
понимание свободы, свободы  творческого  движения.  Но  всегда  подстерегает
опасность, что во имя свободы начнут отрицать свободу. Диктаторы  и  тираны,
отрицая свободу для других, для себя очень любят свободу и всегда утверждают
ее для тех, которые идут за ними  и  с  ними  связаны.  По-настоящему  любит
свободу тот, кто утверждает ее для другого. Есть одно мерило, которым  можно
измерить свободу, это - веротерпимость, явление редкое,  если  понять  ее  в
глубине. Совершенно неверно отожествление  веротерпимости  с  индифферентным
скептицизмом. Нетерпимость обыкновенно  связывали  с  сильными  религиозными
верованиями и в нетерпимости национальной или революционно-социальной видели
перенесение религиозной веры на другие  сферы.  Крайняя  форма  нетерпимости
есть  фанатизм.  Люди   терпимые   представляются   тепло-прохладными.   Это
поверхностное суждение. Фанатизм, т.е. предельная форма  нетерпимости,  есть
утеря внутренней свободы. Фанатика порабощает идея, в которую он верит,  она
суживает его сознание, вытесняет очень  важные  человеческие  состояния;  он
перестает внутренне владеть собой. Фанатик не может установить никакой связи
между идеей, которой он одержим, и свободой. И это даже в том  случае,  если
он  делается  одержимым  идеей  свободы.  Нетерпимость,   смягченная   форма
фанатизма,  есть   всегда   также   сужение   сознания,   есть   непонимание
множественности и индивидуальности жизни. Истина  требует  свободы,  свободы
для того, кто открывает истину, и свободы для других. Веротерпимость связана
с тем, что истина бесконечна,  открывает  бесконечный  путь,  и  превращение
истины в конечность, что есть  нетерпимость  и  фанатизм,  есть  в  сущности
измена  истине.   Нетерпимые   и   фанатики   обыкновенно   бывают   страшно
ортодоксальны, все равно какие - католики, православные, марксисты,  -  и  в
ортодоксальности этой  происходит  окостенение  веры,  прекращение  движения
жизни. Спор означает терпимость. Его  не  приемлят  ортодоксии.  Терпимость,
которая не будет индифферентизмом, есть движение в бесконечность. И ни  один
человек не может себя считать обладающим полнотой и завершенностью истины.
   В  социальной  жизни   существуют   ступени   свободы.   Свобода   должна
увеличиваться по мере приближения к духу и уменьшается по мере приближения к
материи. Максимальная  свобода  есть  свобода  духовной  жизни,  минимальная
свобода есть свобода материальной жизни. Понятно, что нормально должно  быть
так, ибо дух есть свобода, материя же есть необходимость.  Но  часто  бывают
извращения, отрицается свобода мысли  и  духа  и  признается  очень  большая
свобода в жизни экономической. Экономика есть работа духа над материей мира,
от  которой  зависит  самое  существование  людей  в  условиях  этого  мира.
Абсолютная свобода в экономической жизни, т.е. совершенная ее  автономия,  и
была  системой  "laisser  faire,  laisser  passer",  т.е.  капиталистической
системой. Она ставит в очень тяжелое положение огромные массы  человечества.
Это делается источником эксплуатации. Поэтому экономическая  свобода  должна
быть ограничена,  ограничена  во  имя  свободы  же.  По  мере  того  как  мы
возвышаемся от материальной стороны жизни к  ее  духовной  стороне,  свобода
должна  увеличиваться.  Если  иногда  возможна  диктатура  экономическая   и
политическая, то совершенно недопустима и не может быть оправдана  диктатура
интеллектуальная и духовная. Когда остро ставится вопрос о  "хлебе"  (символ
экономики)  для  человеческого  общества,  то  можно  признать   необходимой
экономическую диктатуру. Диктатуру  интеллектуальную  считают  справедливой,
потому что без нее, т.е. без навязанного государственной властью  известного
миросозерцания, не может осуществляться диктатура экономическая. Это и  есть
тоталитарный строй, который практически всегда означает  господство  полиции
над жизнью народа. Очень  труден  и  драматичен  вопрос  об  отношении  двух
великих символов в жизни общества:  символа  "хлеба"  и  символа  "свободы".
Когда начинается движение масс  в  борьбе  за  "хлеб",  то  всегда  жертвуют
"свободой". Духовную и  интеллектуальную  свободу  защищают  лишь  небольшие
культурные слои. К этому  присоединяется  еще  то,  что  символом  "свободы"
злоупотребляли для дурных, совсем не освободительных целей. И тем  не  менее
свобода  остается  величайшей  духовной  ценностью,  большей,  чем  ценности
витальные. Для свободы можно и должно  пожертвовать  жизнью,  для  жизни  не
должно жертвовать свободой. Со свободой связано качество жизни,  достоинство
человека. Нельзя дорожить жизнью,  недостойной  человека.  Трудящиеся  массы
естественно дорожат материальной стороной жизни, которая их не удовлетворяет
и ставит их в зависимое положение. Им кажется, и им  это  внушают,  что  они
борются за экономические блага, которые признают первоосновой жизни, но  тем
самым  они  должны  бороться  за  свободу.  Недостаток  "хлеба"  есть  также
недостаток "свободы". Нерешение вопроса экономического не  дает  возможности
реализовать  свободу.  В  действительности  мы   видим,   что   неизбежность
социального переустройства общества сопровождается  уменьшением  свободы  не
только экономической и  политической,  но  и  интеллектуальной  и  духовной.
Сосредоточенность на материальной стороне жизни, которая наиболее далека  от
свободы, ведет к тому, что в ней начинают видеть не средства, а цель  жизни,
творческую духовную жизнь или совсем отрицают,  или  подчиняют  материальной
жизни, от нее получают директивы. Борьба за  свободу  духа  может  принимать
героический характер. Мы должны сохранить веру, что после периода погружения
в материальную сторону жизни и торжества материализма начнется период  более
очищенный и направленный  к  духовности.  Духовность  прошлого  была  иногда
слишком прикреплена к  материальной  жизни,  которая  почиталась  освященной
органической жизнью,  как  бы  сотворенной  Богом  и  неизменной.  Ныне  дух
отрывается от этой связанности с органической плотью жизни. Свобода основана
не на природе (естественное право), а на  духе.  Это  период  мучительный  и
трудный, в котором радость жизни ослабевает. Свобода есть  главный  источник
трагизма жизни. Жизнь в божественной необходимости была бы бестрагична. Этот
трагизм свободы должен быть принят человеком. Он не  имеет  права  облегчать
себя. Легкого решения проблемы свободы не существует. Два  великих  принципа
жизни - свобода и любовь могут  вступать  в  конфликт.  Свобода  может  быть
ограничена любовью, любовь ограничена  свободой.  И  это  не  всегда  бывает
гармонично. В жизни  же  социальной  происходит  столкновение  менее  чистых
принципов. Свобода ограничивается не любовью, а экономикой, которая делается
всевластной. Иногда это называется требованием справедливости, но не  всегда
это  можно  так  назвать.  Достижение  же   монизма   можно   мыслить   лишь
эсхатологически.
   Глава VII. КОММЮНОТАРНОСТЬ, КОЛЛЕКТИВИЗМ И СОБОРНОСТЬ
   Слово "коллективизм" очень часто употребляют,  не  давая  себе  и  другим
отчета  в  том,  что  это  значит.  Обыкновенно  коллективизм  понимают  как
противоположение индивидуализму. Смешение  коллективизма  и  коммюнотарности
(общинности) обычно происходит, и не очень любят, когда делается различение:
многие  с  гордостью  говорят,  что  они  вступили  в  коллективную   эпоху.
Происхождение  терминов  иногда   бывает   случайным.   По-видимому,   слово
"коллективизм"  было  впервые  употреблено  на  Базельском  социалистическом
конгрессе (1869)  в  противоположность  этатическому  социализму  марксизма.
Потом  смысл  термина   изменился   и   самый   марксизм   начали   называть
коллективизмом. Сейчас коллективизм почти отожествляется с  коммунизмом.  Но
очень важно установить различие и противоположность между  коллективизмом  и
коммюнотарностью. Хотя коммунизм принимает форму крайнего коллективизма,  но
само слово "коммунизм" лучше, чем слово  "коллективизм".  Трудно  совершенно
изгнать из употребления слово "коллективизм", как я хотел бы, потому что  им
пользуются для обозначения таких  реальностей,  как,  напр.,  армия,  нация,
класс и пр., реальностей сверхличных. Это коллективные реальности, и  о  них
часто некритически мыслят в духе реализма понятий. Это всегда  лишь  процесс
объективации и социализации, который принимает за первореальности реальности
производные и вторичные. Так называемые коллективные реальности должны быть,
конечно,  признаны  реальностями  совсем  иного  порядка,   чем   реальность
человеческой  личности  или  даже   реальность   животного.   "Коллективная"
реальность имеет экзистенциальный смысл в человеческой жизни, но она  совсем
не то значит, что думают, желая подчинить ей  человеческую  личность.  Можно
употреблять   прилагательное   "коллективный",   но    нельзя    употреблять
существительное  "коллектив".  Коллективизм   есть   das   Man.   Существуют
"коллективные" реальности, но не "коллективы" как реальности. Коллектив есть
не реальность, а  известная  направленность  людей  и  групп,  состояние,  в
котором  они  находятся.  Коллективизм  есть  ложное   состояние   сознания,
создающее лжереальности. Сознание создает много лжереальностей. Коллектив не
имеет той доли реальности, которую, напр., имеет нация или класс.  Мы  часто
говорим о коллективном сознании, национальном, церковном, классовом  и  пр.,
как будто коллективы могут иметь сознание. В действительности это есть  лишь
метафорическое выражение. Так называемые коллективные  реальности  не  имеют
субъективного сознания. Не может быть сознания  церкви,  нации,  класса,  но
может быть церковное, национальное, классовое сознание людей, группирующихся
в  этого  рода  реальности.  Это  сознание  людей  объективируется  в  quasi
реальности.   Церковь   есть    бесспорная    реальность,    и    реальность
духовно-мистическая, и реальность социально-историческая. Но эта  реальность
совсем  не  означает  какого-то   коллектива,   стоящего   над   личностями,
принадлежащими  к  церкви  и  обладающими  своим  сознанием.  Церковь  имеет
огромный экзистенциальный смысл в судьбе людей, но  социальная  объективация
духовной реальности церкви не может  претендовать  на  первореальность,  это
реальность производная.  Главная  особенность  так  называемых  коллективных
реальностей заключается в том, что они не имеют экзистенциального центра, не
могут страдать или радоваться.  Способность  же  к  страданию  есть  главный
признак подлинной первореальности. Не может страдать церковь, нация, рабочий
класс; страдать могут только люди, входящие в эти сверхличные образования. В
пределах нашего падшего феноменального мира  всегда  остается  невозможность
примирить  противоположность  между  общим  и  частным.  Отсюда   получается
деспотическая власть общего  "коллективного"  над  частным,  индивидуальным.
Нужно всегда помнить,  что  мы  вращаемся  в  мире,  наполовину  иллюзорном,
созданном ложным направлением сознания.  Ложь  коллективизма  заключается  в
том, что он переносит нравственный экзистенциальный центр, совесть  человека
и его способность к суждениям и оценкам из глубины человеческой  личности  в
quasi реальность, стоящую над человеком. В коллективизме  человек  перестает
быть высшей ценностью. Этот процесс экстериоризации человеческого сознания в
разных формах  происходил  на  протяжении  истории.  Можно  удивляться,  что
говорят   об   оригинальности   нового   коллективного   человека,    нового
коллективного сознания, противоположного всему персональному. Но ведь таково
почти все прошлое человечества. С первых  времен  преобладало  коллективное,
групповое сознание. Люди мыслили и судили по принадлежности  к  "коллективу"
племени, нации, государства, семьи, сословия, конфессии и  пр.  У  человека,
сознававшего себя принадлежащим к дворянскому сословию или  к  какому-нибудь
полку гвардии, сознание было  не  менее  "коллективным",  чем  у  советского
человека, сознающего себя принадлежащим к  коммунистической  родине.  Личное
мышление  и  личные  суждения  всегда   были   большой   редкостью,   скорее
исключением.  Пробуждение  личности  есть  позднее  пробуждение.  И  в   так
называемый  индивидуальный,  либеральный,  буржуазный  период  истории  люди
мыслили безлично, судили  по  своей  принадлежности  к  буржуазному  классу,
какой-либо форме индустрии, по обывательскому мнению. Всегда преобладало то,
что  Гейдеггер  называет  "das  Man",  безличное  подчинение  мнения,   "так
говорят". Оригинальность современного коллективизма заключается лишь в  том,
что  он  хочет  произвести  универсальную,  всеобщую  коллективную  совесть,
мнение, мышление и оценку людей, а не проявление разнообразных  группировок.
Противоположение индивидуализму совершенно неверное и  путаное,  потому  что
совсем  не  было  того  индивидуализма,  который  хотят  отрицать.  Если   в
буржуазном  капиталистическом  обществе   мнение   людей   определялось   их
собственностью и материальным положением, то это менее всего значит, что это
мнение было индивидуальным и персональным. Настоящее социальное освобождение
и заключалось бы как раз в возможности  индивидуального,  личного  сознания,
мышления,  оценки.  Тут  мы  сталкиваемся  с  решительным  противоположением
коллективизма и коммюнотарности.
   Коллективизм существовал в исторических объективациях религий, отдельно и
в православии, и в католичестве. На противоположном конце он  обнаруживается
в коммунизме и фашизме. Коллективизм обнаруживается всегда, когда в  общении
и соединении; людей утверждается авторитарность. Коллективизм не может  быть
не авторитарным, он не  может  допустить  свободы  в  общении.  Коллективизм
всегда  значит,  что  нет  настоящей  коммюнотарности,  общности,  что   для
организации общества  нужно  создать  фиктивную  реальность  коллектива,  от
которого исходят руководства и  приказы.  Когда  падают  старые  авторитеты,
когда не верят больше в суверенитет монархий или  демократий,  то  создается
авторитет и суверенность коллектива,  но  это  всегда  означает  внутреннюю"
неосвобожденность человека и некоммюнотарность людей. В  чем  принципиальное
различие между  коммюнотарностью  и  коллективизмом?  Коллективизм  означает
отношение человека к человеку через его отношение к коллективной  реальности
или псевдореальности, к объективированному обществу, стоящему над человеком.
Коммюнотарность же означает непосредственное отношение человека  к  человеку
через Бога, как внутреннее начало жизни. Коллективизм не хочет знать  живого
отношения человека к человеку, он знает лишь отношение человека к  обществу,
к  коллективу,  который  уже  определяет  отношение  человека  к   человеку.
Коллективизм  не  знает  ближнего  в  евангельском  смысле  слова,  он  есть
соединение дальних. Коллективизм носит антиперсоналистический  характер,  он
не  знает  ценности  личности.  Коммюнотарность  же  персоналистична,   есть
общность и общинность личностей. Это  разница  огромная.  Коллективизм  есть
ложное понимание общения и  общности  людей.  И  вот  что  самое  важное:  в
"коллективистичную"   эпоху   происходит   не    только    социализация    и
коллективизация экономической и политической жизни,  но  и  совести,  мысли,
творчества, экстериоризация совести, т.е. перенесение ее из глубины человека
как  духовного  существа  вовне  на  коллектив,   обладающий   авторитарными
органами. Яркий и жуткий пример этой экстериоризации  совести  -  московский
процесс старых коммунистов. Во избежание недоразумений, которыми  пользуются
для дурных целей, нужно сказать, что помещение совести  и  органа  оценки  в
духовную глубину человека  менее  всего  означает  то,  что  любят  называть
"индивидуализмом". Совесть означает не  замыкание  и  изоляцию  человека,  а
размыкание, победу над эгоцентризмом, вхождение в универсальную общность. Но
это не имеет никакого смысла для  тех,  которые  отрицают  духовную  глубину
человека и рассматривают его лишь выброшенным вовне.
   Современный коллективизм - в значительной степени  результат  безличного,
анонимного характера капитализма. Капитализм создал пролетаризованные массы,
которые,   по   несчастью   своему,   склонны   к    коллективизму    вместо
коммюнотарности. Тут мы  приходим  к  русско-православной  идее  соборности,
которую плохо понимают. Идея соборности выражена главным образом  Хомяковым,
который неразрывно связывал ее со свободой и любовью.  Соборность  церковная
не есть какой-либо авторитет, хотя бы  авторитет  собора  епископов  и  даже
вселенских соборов, а есть пребывание в общении и любви церковного народа  и
Духа Святого. Внешних признаков для соборности не существует, они существуют
для организации в государстве и обществе. Это есть таинственная жизнь  Духа.
"Мы"  в  соборности  не  есть  коллектив.  Коллективизм  не  соборность,   а
сборность.  Он   носит   механически-рациональный   характер.   Объективация
страстей, интересов, ненависти людей и групп может принять форму коллектива.
На этой почве может образоваться ложная мистика коллективизма, и  она  может
быть очень динамичной. Главное зло в образовании  коллективного  сознания  и
коллективной совести в  том,  что  это  только  метафорическое,  фигуральное
выражение, но реальность, скрытая за этими словами, иная. Через коллективное
сознание и коллективную совесть, получающие мистический  характер,  начинает
господствовать одна группа людей над другими группами. Коллективизм - орудие
господства, и за ним скрыта воля к могуществу. Настоящая тирания может  быть
оправдана  ложной  мистикой,  хотя  слово  "мистика"  может  не  только   не
употребляться, но даже быть запрещено. Коллективизм выставляет своих вождей,
которые  могут  быть  не  лучшими.  Вожди  вообще  редко   бывают   лучшими.
Коллективизм всегда утверждается через насилие над  человеческой  личностью.
Коммюнотарность и соборность всегда признают ценность личности и свободу.
   Коммюнотарность есть духовное  качество  людей,  общность  и  братство  в
отношениях людей, и она совсем не означает какой-то реальности, стоящей  над
людьми и ими командующей.  Коммюнотарность  оставляет  совесть  и  оценку  в
глубине человеческой личности. Совесть  одновременно  может  быть  личной  и
коммюнотарной. Коммюнотарность обозначает качество личной  совести,  которое
не  может  быть  замыканием  и  изоляцией.  Религиозная  коммюнотарность   и
называется  соборностью,  которая   противоположна   всякому   авторитарному
пониманию церкви. Коллективизм же, как было уже  сказано,  есть  отчуждение,
экстериоризация сознания и совести, перенесение их на  фиктивную  реальность
коллектива. В  то  время  как  соборность  означает  высокую  качественность
сознания,     коллективизм     означает     объективирующую     консолидацию
подсознательного,  которое  всегда  играло  огромную  роль  в   исторических
проявлениях коллективизма. Объективация церкви  в  истории  сплошь  и  рядом
означала авторитарный  коллективизм.  На  такого  рода  церковный  коллектив
переносилась религиозная совесть. Поэтому только и было  возможно  отрицание
свободы религиозной совести. Соборность-коммюнотарность  не  может  означать
никакого авторитета, она всегда предлагает свободу. Авторитарен всегда  лишь
коллективизм. И  к