одержание речей, насколько их вообще можно было понять, сто-
яло поистине на ужасной "высоте". Некоторые из господ  законодателей  не
говорили вовсе по-немецки, а изъяснялись на славянских языках или вернее
диалектах. То, что я знал до сих пор из газет, я имел теперь случай  ус-
лышать своими собственными ушами. Жестикулирующая,  кричащая  на  разные
голоса полудикая толпа. Над нею в качестве председателя старенький  доб-
родушный дядюшка в поте лица изо всех сил работает колокольчиком и,  об-
ращаясь к господам депутатам, то в добродушной, то в увещевательной фор-
ме умоляет их сохранить достоинство высокого собрания.
   Все это заставляло только смеяться.
   Несколько недель спустя я опять попал в рейхсрат. Картина  была  дру-
гая, совершенно неузнаваемая. Зал был совершенно пуст. Внизу спали.  Не-
большое количество депутатов сидели на своих местах и зевали друг  другу
в лицо. Один из них "выступал" на трибуне. На председательском месте си-
дел один из вице-президентов рейхсрата и явно скучал.
 
   Меня посетили первые сомнения. Когда у меня было время, я  все  -чаще
стал отправляться на заседания рейхсрата и в тиши наблюдал все  происхо-
дящее там. Я вслушивался в речи, поскольку их вообще можно было  понять,
изучал более или менее интеллигентные физиономии "избранных"  представи-
телей народов, составлявших это печальное государство, и постепенно сос-
тавлял себе свое собственное заключение.
 
   Одного года спокойных наблюдений оказалось достаточно, чтобы в  корне
изменить мои прежние взгляды на это учреждение. Мое внутреннее  существо
протестовало теперь уже не только против извращенной формы, которую  эта
идея приняла в Австрии. Нет, теперь я не мог  уже  признавать  и  самого
парламента как такового. До сих пор я видел несчастье австрийского  пар-
ламента только в том, что в нем отсутствует немецкое большинство. Теперь
я убедился, что само существо этого учреждения обречено.
 
   Предо мной встал тогда целый ряд вопросов. Я начал глубже  размышлять
относительно демократического принципа решения  по  большинству  голосов
как основы всего парламентского строя. Вместе с тем  я  немало  внимания
посвятил и изучению умственных и моральных достоинств  этих  избранников
народа.
   Так изучил я и систему и ее носителей.
   В течение ближайших нескольких лет я с совершенной  точностью  уяснил
себе, что представляет собою "высокоуважаемый" тип новейшего  времени  -
парламентарий. Я составил себе о нем  то  представление,  которое  впос-
ледствии уже не нуждалось в серьезных видоизменениях.
 
   И в данном случае метод наглядного обучения, знакомство с  практичес-
кой действительностью избавили меня от опасности утонуть в теории, кото-
рая на первый взгляд кажется столь соблазнительной, но  которая  тем  не
менее принадлежит к несомненным продуктам распада.
 
   Демократия современного Запада является спутницей марксизма,  который
вообще немыслим без нее. Именно она составляет ту почву, на которой про-
израстает эта чума. Ее самое грязное внешнее  проявление  -  парламента-
ризм.
 
   Я должен быть благодарен судьбе за то, что и этот вопрос она постави-
ла передо мной в Вене, ибо я боюсь, что в тогдашней Германии мне было бы
слишком легко ответить себе на эту проблему. Если бы  ничтожество  этого
учреждения, называемого "парламентом", мне впервые  пришлось  увидеть  в
Берлине, я, быть может, впал бы в обратную крайность. В  этом  случае  у
меня могли найтись некоторые как бы хорошие побудительные  мотивы  стать
на сторону тех, кто видел благо  государства  исключительно  в  усилении
центральной власти в Германии. Если бы это со мной случилось,  это  ведь
тоже означало бы до некоторой степени ослепнуть, стать  чуждым  эпохе  и
людям.
   В Австрии эта опасность мне не угрожала.
   Здесь не так легко было впасть из одной крайности в другую. Если  ни-
куда не годился парламент, то тем паче никуда не  годились  Габсбурги  -
это уж во всяком случае. Осудив "парламентаризм", мы  еще  нисколько  не
разрешили проблему. Возникал вопрос: а что же  делать?  Если  уничтожить
рейхсрат, то ведь единственной правительственной властью осталась бы ди-
настия Габсбургов, а эта мысль для меня была особенно невыносимой.
 
   Этот очень трудный случай  побудил  меня  к  основательному  изучению
проблемы в целом. При других обстоятельствах я бы в столь раннем возрас-
те едва ли призадумался над такими вопросами.
 
   Что мне прежде всего бросалось в глаза,  так  это  полное  отсутствие
личной ответственности.
 
   Парламент принимает какое-либо решение,  последствия  которого  могут
оказаться роковыми. И что же? Никто за это не  отвечает,  никого  нельзя
привлечь к ответственности. Разве в самом деле можно считать ответствен-
ностью то, что после какого-нибудь отчаянного краха виновное в этом пра-
вительство вынуждено уйти? Или что соответственная коалиция партий  рас-
падается и создается новая коалиция? Или далее, что распускается палата?

   Да разве вообще колеблющееся большинство людей  может  всерьез  нести
какую-либо ответственность? Разве не ясно, что сама идея ответственности
связана с лицом! Ну, а можно ли сделать ответственным практического  ру-
ководителя правительства за те действия, которые возникли и были  прове-
дены исключительно вследствие желания или  склонности  целого  множества
людей?
 
   Ведь все мы знаем, что задачу руководящего государственного деятеля в
наши времена видят не столько в том, чтобы он обладал творческой  мыслью
и творческим планом, сколько в том, чтобы он  умел  популяризовать  свои
идеи перед стадом баранов и дураков и затем выклянчить у них их милости-
вое согласие на проведение его планов.
 
   Разве вообще можно подходить к государственному деятелю с тем  крите-
рием, что он обязательно должен в такой же мере обладать искусством  пе-
реубедить массу, как и способностью принимать государственно мудрые  ре-
шения и планы?
 
   Да разве вообще когда-нибудь видно было, чтобы эта толпа людей поняла
крупную идею раньше, чем практический успех этой идеи стал говорить  сам
за себя?
 
   Да разве вообще любое гениальное действие в нашем  мире  не  является
наглядным протестом гения против косности массы?
 
   Ну, а что делать государственному деятелю, которому не  удалось  даже
какой угодно лестью завоевать благоволение этой толпы?
   Что же ему остается - купить это благоволение?
   Или ввиду глупости своих сограждан он должен отказаться от проведения
того, что он считает жизненно необходимым? Или он должен уйти?  Или  тем
не менее остаться?
 
   Человек с характером в таком случае попадает в неразрешимый  конфликт
между тем, что он считает необходимым, и простым  приличием  или,  лучше
сказать, простой честностью.
 
   Где здесь найти границу между той обязанностью, которую возлагает  на
тебя общество, и той обязанностью,  которую  возлагает  на  тебя  личная
честь?
 
   Ведь каждому действительному  вождю  приходится  решительно  бороться
против всех попыток унизить его до роли простого политикана.
 
   И наоборот, разве не ясно, что именно политикан  при  таких  условиях
будет чувствовать себя призванным "делать" политику как раз потому,  что
в последнем счете ответственность несет не  он,  а  какая-то  неуловимая
кучка людей?
 
   Разве не ясно, что наш парламентарный принцип  большинства  неизбежно
подкапывается под самую идею вождя?
 
   Или неужели в самом деле найдутся такие, кто поверит, что в этом мире
прогресс  обязан  не  интеллекту   отдельных   индивидуумов,   а   мозгу
большинства?
 
   Или может быть кто-нибудь надеется на то, что  в  будущем  мы  сможем
обойтись без этой основной предпосылки человеческой культуры?
 
   Разве не ясно наоборот, что именно сейчас эта предпосылка нужней, чем
когда бы то ни было.
 
   Парламентарный принцип решения по большинству голосов уничтожает  ав-
торитет личности и ставит на ее место количество, заключенное в той  или
другой толпе. Этим самым  парламентаризм  грешит  против  основной  идеи
аристократизма в природе, причем конечно аристократизм вовсе  не  обяза-
тельно должен олицетворяться современной вырождающейся общественной вер-
хушкой.
   Современный наблюдатель, вынужденный читать почти исключительно газе-
ты, не может себе представить, какие опустошительные  последствия  имеет
это господство парламентаризма. Разве что только самостоятельное  мышле-
ние и наблюдения помогут ему понять  суть  происходящего.  Прежде  всего
парламентаризм является причиной того невероятного наплыва самых ничтож-
ных фигур, которыми отличается современная политическая жизнь. Подлинный
политический руководитель постарается отойти подальше от  такой  полити-
ческой деятельности, которая в главной своей части состоит вовсе  не  из
творческой работы,  а  из  интриг  и  фальши,  имеющих  целью  завоевать
большинство. А нищих духом людей как раз именно это обстоятельство и бу-
дет привлекать.
 
   Чем мельче этакий духовный карлик и политический  торгаш,  чем  ясней
ему самому его собственное убожество, тем больше он будет ценить ту сис-
тему, которая отнюдь не требует от него ни гениальности, ни силы велика-
на, которая вообще ценит хитрость сельского старосты выше, чем  мудрость
Перикла. При этом такому типу ни капельки  не  приходится  мучиться  над
вопросом об ответственности. Это тем меньше доставляет ему забот, что он
заранее точно знает, что независимо от тех или  других  результатов  его
"государственной" пачкотни конец его карьеры будет один и тот же: в один
прекрасный день он все равно должен будет уступить свое место такому  же
могущественному уму, как и он сам.
 
   Для сборища таких "народных представителей" всегда  является  большим
утешением видеть во главе человека, умственные качества  которого  стоят
на том же уровне, что их собственные. Только в  этом  случае  каждый  из
этих господ может доставить себе дешевую радость время от времени  пока-
зать, что и он не лыком шит. А главное, тогда каждый из них имеет  право
думать: если возглавлять нас может любой икс, то почему же не любой  иг-
рек, чем "Ганс" хуже "Фридриха"?
 
   Эта демократическая традиция в наибольшей степени соответствует позо-
рящему явлению наших дней, а именно: отчаянной трусости  большого  числа
наших так называемых "руководителей". В самом деле,  какое  счастье  для
таких людей во всех случаях серьезных решений  иметь  возможность  спря-
таться за спину так называемого большинства.
 
   В самом деле, посмотрите на такого политического воришку,  как  он  в
поте липа "работает", чтобы в каждом отдельном случае кое-как  наскрести
большинство и получить возможность в любой момент спастись от какой-либо
ответственности. Именно это обстоятельство конечно  отталкивает  всякого
сколько-нибудь уважающего себя политика и вообще мужественного  человека
от такой деятельности. Любое же ничтожество радо поступить именно так. С
нашей точки зрения дело ясно: кто не хочет нести личной  ответственности
за свои действия, кто ищет для себя прикрытия,  тот  трусливый  негодяй.
Ну, а когда руководители нации вербуются из таких несчастных трусов,  то
рано или поздно за это придется дорого расплачиваться. Дело  доходит  до
того, что у нас не оказывается мужества предпринять какое-бы то ни  было
решительное действие, и мы предпочитаем скорее примириться с любым позо-
ром и бесчестием, чем найти в себе силы для нужного  решения.  Ведь  нет
уже никого, кто готов был бы свою личность, свою голову отдать за прове-
дение решительного шага.
 
   Ибо одно надо помнить и не забывать: большинство и здесь  никогда  не
может заменить собою  одного.  Большинство  не  только  всегда  является
представителем глупости, но и представителем трусости.  Соберите  вместе
сто дураков и вы никак не получите одного умного.  Соберите  вместе  сто
трусов и вы никак не получите в результате героического решения.
 
   Но чем меньше становится ответственность отдельного руководителя, тем
больше будет расти число таких типов, которые,  не  обладая  даже  мини-
мальнейшими данными, тем не менее чувствуют себя  призванными  отдать  в
распоряжение народа свои бессмертные таланты. Многим из них просто  нев-
терпеж, когда же наконец очередь дойдет до них. Они становятся в очередь
в длинном хвосте и со смертельной тоской глядят, как медленно  приближа-
ется их судьба. Они рады поэтому каждой смене лиц в том ведомстве, в ко-
торое они метят попасть. Они благодарны каждому скандалу, который  может
вытолкнуть из стоящих в хвосте впереди них хоть нескольких  конкурентов.
Когда тот или другой из счастливцев, ранее попавших на теплое  местечко,
не хочет так скоро расстаться с этим местом, остальные смотрят  на  это,
как на нарушение священных традиций и общей солидарности. Тогда они  на-
чинают сердиться и будут уже, не покладая рук, вести борьбу хотя бы  са-
мыми бесстыдными средствами вплоть до того  момента,  когда  им  удастся
прогнать конкурента с теплого местечка, которое должно теперь перейти  в
руки других. Низвергнутый божок уже не так скоро попадает на то же самое
место. Когда эта фигура снята с поста, ей придется опять стать в очередь
в длинном хвосте, если только там не подымется такой крик и брань, кото-
рые помешают вновь занять очередь.
 
   Результатом всего этого является ужасающе быстрая смена лиц  на  важ-
нейших государственных должностях. Результаты этого всегда неблагоприят-
ны, а иногда прямо таки катастрофичны. Чаще всего  оказывается,  что  не
только дурак и неспособный падает жертвой таких обычаев, но как раз спо-
собный человек, поскольку только судьба вообще дает возможность  способ-
ному человеку попасть на руководящий пост. Против способного руководите-
ля сейчас же образуется общий фронт. Как же, ведь он вышел не из "наших"
рядов. Мелкие людишки принципиально хотят быть только в своей  собствен-
ной компании. Они рассматривают как общего врага всякого человека с  го-
ловой, всякого, кто способен среди нулей играть роль единицы. В этой об-
ласти инстинкт самосохранения у них особенно обострен. Результатом всего
этого неизбежно является все прогрессирующее умственное обеднение  руко-
водящих слоев. Какой результат при этом получается  для  нации  и  госу-
дарства, это легко понимает всякий, если только он сам не принадлежит  к
этому же сорту "вождей".
 
   Старая Австрия имела сомнительное счастье пользоваться благами парла-
ментского режима в его чистейшем виде.
 
   Правда министр-президент назначался еще императором, но и эти  назна-
чения на деле были не чем иным,  как  простым  выполнением  воли  парла-
ментского большинства. Что касается торгов и переторжек вокруг  назначе-
ния руководителей отдельных министерств, то здесь мы  имели  уже  обычай
западной демократии чистейшей воды. В соответствии с  этим  были  и  ре-
зультаты. Смена отдельных лиц происходила все быстрей и быстрей. В конце
концов это выродилось в чистейший спорт.
 
   В той же мере все больше снижался  масштаб  этих  быстро  сменяющихся
"государственных деятелей"; в конце концов на поверхности остался только
тип парламентского интригана, вся государственная мудрость которого  те-
перь измерялась только его способностью склеить ту или другую  коалицию,
т.е. способностью к мелкому политическому  торгашеству,  которая  теперь
одна могла стать базой для практической работы этих, с  позволения  ска-
зать, народных представителей.
 
   Таким образом именно венская школа давала в этой области самые лучшие
наглядные уроки.
 
   Что меня интересовало не в меньшей  степени,  так  это  сопоставление
способностей и знаний этих народных представителей с теми задачами,  ко-
торые стояли перед ними. Уже по одному этому я вынужден был начать  зна-
комиться с умственным горизонтом этих избранников народа. Попутно  приш-
лось знакомиться и с теми происшествиями, которые вообще этим великолеп-
ным фигурам позволили вынырнуть на  политической  арене.  Небезынтересно
было познакомиться также и с техникой их работы. Это позволяло видеть во
всех деталях то служение отечеству, на которое только  и  способны  были
изучаемые фигуры.
 
   Чем больше я вникал во  внутренние  отношения  в  парламенте,  с  чем
большей объективностью я изучал людей и их образ действий, тем  отврати-
тельнее становилась в моих глазах  общая  картина  парламентской  жизни.
Пристальное изучение было необходимо для меня, если я хотел по-настояще-
му ознакомиться с этим учреждением, где каждый  из  законодателей  через
каждые три слова ссылается на  свою  "объективность".  Когда  хорошенько
изучишь этих господ и ознакомишься с законами их  собственного  гнусного
существования, то двух мнений уже быть не может.
 
   На свете вообще трудно найти какой-либо другой принцип, который,  го-
воря объективно, был бы столь же неправилен, как принцип  парламентариз-
ма.
 
   Мы не говорим уже о том, в каких  условиях  происходят  самые  выборы
господ народных представителей, какими средствами они  достигают  своего
высокого звания. Только в совершенно ничтожном числе случаев выборы  яв-
ляются результатом действительно общего желания. Это ясно уже из  одного
того, что политическое понимание широкой массы вовсе  не  настолько  уже
развито, чтобы она сама могла выразить свое общеполитическое  желание  и
подобрать для этого соответствующих людей.
 
   То, что мы постоянно обозначаем словами "общественное мнение", только
в очень небольшой части покоится на результатах собственного  опыта  или
знания. По большей же части так называемое "общественное мнение" являет-
ся результатом так называемой "просветительной" работы.
 
   Религиозная потребность сама по себе глубоко заложена в душе  челове-
ка, но выбор определенной религии есть результат воспитания.  Политичес-
кое же мнение массы является только результатом обработки ее души  и  ее
разума - обработки, которая зачастую ведется  с  совершенно  невероятной
настойчивостью.
 
   Наибольшая часть политического  воспитания,  которое  в  этом  случае
очень хорошо обозначается словом пропаганда, падает на прессу. В  первую
очередь именно она ведет эту "просветительную" работу. Она в этом смысле
представляет собою как бы школу для взрослых. Беда лишь в том, что "пре-
подавание в данном случае находится не в руках государства,  а  в  руках
зачастую очень низменных сил. Именно в Вене еще в своей ранней молодости
я имел наилучшую возможность хорошо познакомиться с  монополистами  этих
орудий воспитания масс и их фабрикатами. Вначале мне не раз  приходилось
изумляться тому, как в течение кратчайшего времени эта наихудшая из  ве-
ликих держав умела создать определенное мнение, притом даже в таких слу-
чаях, когда дело шло о заведомой фальсификации подлинных взглядов и  же-
ланий массы. В течение всего каких-нибудь нескольких дней печать ухитря-
лась из какого-нибудь смешного пустяка сделать величайшее  государствен-
ное дело; и наоборот, в такой же короткий срок она умела  заставить  за-
быть, прямо как бы выкрасть из памяти массы такие проблемы, которые  для
массы, казалось бы, имеют важнейшее жизненное значение.
 
   Прессе удавалось в течение каких-нибудь нескольких недель вытащить на
свет божий никому неизвестные детали, имена, каким-то волшебством заста-
вить широкие массы связать с этими именами невероятные надежды,  словом,
создать этим именам такую популярность, которая никогда и не снилась лю-
дям действительно крупным. Имена, которые всего какой-нибудь месяц назад
еще никто и не знал или знал только понаслышке, получали  громадную  из-
вестность. В то же время старые испытанные деятели разных областей госу-
дарственной и общественной жизни как бы совершенно умирали  для  общест-
венного мнения или их засыпали таким количеством гнуснейших клевет,  что
имена их в кратчайший срок становились символом  неслыханной  низости  и
мошенничества. Надо видеть эту низкую еврейскую манеру: сразу же, как по
мановению волшебной палочки начинают пол