. Молодого француза воспитыва-
ют не в "объективности", а в самом субъективном отношении, какое  только
можно себе представить, ко всему тому, что должно подчеркнуть политичес-
кое или культурное величие его родины.
 
   Такое воспитание конечно должно  относиться  только  к  самым  общим,
большим вопросам и, если приходится, то память в  этом  отношении  нужно
непрерывно упражнять, дабы во что бы то ни стало вызвать соответствующее
чувство в народе.
 
   А у нас мы не только упускаем сделать необходимое, но мы еще разруша-
ем то немногое, что имеем счастье узнать в школе. Если нужда и несчастья
не вытравили из памяти народа все лучшие воспоминания о прошлом,  то  мы
все равно постараемся политически отравить его настолько, чтобы он поза-
был о них.
   Представьте себе только конкретно:
   В подвальном помещении, состоящем из двух  полутемных  комнат,  живет
рабочая семья из семи человек. Из пятерых детей  младшему,  скажем,  три
года. Это как раз тот возраст, когда первые  впечатления  воспринимаются
очень остро. У даровитых людей, воспоминания об этих годах живы до самой
старости. Теснота помещения создает крайне  неблагоприятную  обстановку.
Споры и ссоры возникают уже из-за одной этой тесноты. Эти люди не просто
живут вместе, а они давят друг друга. Малейший  спор,  который  в  более
свободной квартире разрешился бы просто тем, что  люди  разошлись  бы  в
разные концы, при этой обстановке зачастую приводит к бесконечной  грыз-
не. Дети еще кое-как переносят эту обстановку; они тоже спорят и дерутся
в этой обстановке очень часто, но быстро забывают эти  ссоры.  Когда  же
ссорятся и спорят старшие, когда это происходит изо дня  в  день,  когда
это принимает самые отвратительные формы, тогда эти тяжкие  методы  наг-
лядного обучения неизбежно сказываются и на детях. Ну, а когда  взаимная
грызня между отцом и матерью доходит до того, что отец в пьяном  состоя-
нии грубо обращается с матерью или даже бьет ее, тогда люди, не жившие в
такой обстановке, не могут даже представить себе, к каким все это приво-
дит последствиям. Уже шестилетний ребенок в этой обстановке узнает вещи,
которые и взрослому могут внушить только ужас. Морально отравленный, фи-
зически недоразвитый, зачастую вшивый такой молодой гражданин  отправля-
ется в школу. Кое-как он научается читать и писать, но это - все. О том,
чтобы учиться дома, в такой обстановке не может быть и  речи.  Напротив.
Отец и мать в присутствии детей ругают учителя и школу в таких выражени-
ях, которые и передать  нельзя.  Вместо  того,  чтобы  помогать  ребятам
учиться, родители склонны скорей положить их на колени  и  высечь.  Все,
что приходится несчастным детям слышать в такой  обстановке,  отнюдь  не
внушает им уважения к окружающему миру. Ни одного доброго слова не услы-
шат они здесь о человечестве вообще. Все учреждения,  все  власти  здесь
подвергаются только самой жесткой и грубой критике, - начиная от учителя
и кончая главой государства. Родители ругают всех и вся - религию и  мо-
раль, государство и общество - и все это зачастую в самой грязной форме.
Когда такой паренек достиг 14 лет и кончил школу, то большею частью  бы-
вает трудно уже решить, что в нем преобладает: невероятная глупость, ибо
ничему серьезному он научиться в школе не мог, или грубость, часто  свя-
занная с такой безнравствственностью уже в  этом  возрасте,  что  волосы
становятся дыбом.
 
   У него уже сейчас нет ничего святого. Ничего великого в жизни  он  не
видел, и он заранее знает, что в дальнейшем все пойдет еще  хуже  в  той
жизни, в которую он сейчас вступает.
 
   Трехлетний ребенок превратился в  15-летнего  подростка.  Авторитетов
для него нет никаких. Ничего кроме нищеты и грязи этот  молодой  человек
не видел, ничего такого, что могло бы ему внушить энтузиазм и стремление
к более высокому.
 
   Но теперь ему еще придется пройти через более суровую школу жизни.
 
   Теперь для него начинаются те самые мучения, через которые прошел его
отец. Он шляется весь день, где попало. Поздно ночью он возвращается до-
мой. В виде развлечения он избивает то несчастное существо, которое  на-
зывается его матерью. Он разражается потоками грубейших ругательств. На-
конец подвернулся "счастливый" случай, и он попал в тюрьму для  малолет-
них, где его "образование" получит полировку.
 
   А наши богобоязненные буржуа еще при этом удивляются, почему у  этого
"гражданина" нет достаточного национального энтузиазма.
 
   Наше буржуазное общество спокойно смотрит на то, как в театре и в ки-
но, в грязной литературе и в сенсационных газетах изо дня в день  отрав-
ляют народ. И после этого оно еще удивляется, почему массы нашего народа
недостаточно нравственны, почему проявляют они  "национальное  безразли-
чие". Как будто в самом деле грязная литература, грубые сенсации,  кино-
экран могут заложить здоровые основы патриотического воспитания народной
массы.
 
   Что мне раньше и не снилось, то я в те времена понял быстро и основа-
тельно.
 
   Вопрос о здоровом национальном сознании народа есть в первую  очередь
вопрос о создании здоровых социальных отношений как фундамента для  пра-
вильного воспитания индивидуума. Ибо только тот, кто через воспитание  в
школе познакомился с культурным, хозяйственным и прежде всего политичес-
ким величием собственного отечества, сможет проникнуться внутренней гор-
достью по поводу того, что он принадлежит к данному народу.  Бороться  я
могу лишь за то, что я люблю. Любить могу лишь то, что я уважаю, а  ува-
жать лишь то, что я по крайней мере знаю.
 
 
   В своей ранней юности я слышал о социал-демократии лишь очень  немно-
го, и то, что я слышал, было неправильно.
 
   То обстоятельство, что социал-демократия  вела  борьбу  за  всеобщее,
тайное избирательное право, меня внутренне радовало. Мой разум  и  тогда
подсказывал мне, что это должно повести к ослаблению габсбургского режи-
ма, который я так ненавидел. Я был твердо уверен, что  придунайская  мо-
нархия не может держаться иначе, как жертвуя интересами австрийских нем-
цев. Я знал,  что  даже  ценой  медленной  славянизации  немцев  Австрии
все-таки еще не гарантировано создание действительно жизнеспособного го-
сударства по той простой причине, что сама государственность славянского
элемента находится под большим сомнением. Именно ввиду всего этого  я  и
приветствовал все то, что по моему мнению должно было вести к краху  не-
возможного, попирающего интересы 10  миллионов  немцев,  обреченного  на
смерть государства. Чем больше национальная грызня  и  борьба  различных
языков разгоралась и разъедала австрийский парламент, тем ближе был  час
будущего распада этого вавилонского государства, а тем самым приближался
и час освобождения моего австро-немецкого народа. Только так в тогдашних
условиях рисовался мне путь присоединения австрийских немцев к Германии.

   Таким образом эта деятельность социал-демократии не была мне  антипа-
тичной. Кроме того я был еще тогда достаточно неопытен и глуп, чтобы ду-
мать, что социал-демократия заботится об улучшении материального положе-
ния рабочих. И это конечно в моем представлении говорило больше  за  нее
нежели против нее. Что меня тогда более всего отталкивало от  социал-де-
мократии, так это ее враждебное отношение к борьбе за немецкие интересы,
ее унизительное выслуживание  перед  славянскими  "товарищами",  которые
охотно принимали практические уступки лебезивших перед ними  австрийских
с.-д., но вместе с тем третировали их свысока, как того  впрочем  вполне
заслуживали эти навязчивые попрошайки.
 
   Когда мне было 17 лет, слово "марксизм" мне было мало знакомо,  слова
же "социал-демократия" и "социализм" казались мне одинаковыми понятиями.
И тут понадобились тяжелые удары судьбы, чтобы у меня открылись глаза на
этот неслыханный обман народа.
 
   До тех пор я наблюдал социал-демократическую партию только  как  зри-
тель во время массовых демонстраций. Я еще не имел ни  малейшего  предс-
тавления о действительном направлении умов ее сторонников, я не  понимал
еще сути ее учения. Только теперь я сразу пришел в соприкосновение с ней
и смог близко познакомиться с продуктами ее воспитания и ее  "миросозер-
цания". То, что при другой обстановке потребовало бы, может быть,  деся-
тилетий, я теперь получил в несколько месяцев. Я понял, что за фразами о
социальной добродетели и любви к ближнему кроется настоящая чума, от за-
разы, которой надо как можно скорей освободить землю под  страхом  того,
что иначе земля легко может стать свободной от человечества.
 
   Мое первое столкновение с социал-демократами произошло на  постройке,
где я работал.
 
   Уже с самого начала отношения сложились очень  невесело.  Одежда  моя
была еще в относительном порядке, язык мой был вежлив и все мое  поведе-
ние сдержанно. Я все еще так сильно был погружен в самого себя, что мало
думал об окружающем. Я искал работы только для того,  чтобы  не  умереть
голодной смертью и иметь возможность, хотя  бы  медленно  и  постепенно,
продолжать свое образование. Может быть я еще долго не думал бы о  своем
окружении, если бы уже на третий или на четвертый день не произошло  со-
бытие, которое сразу же заставило меня занять позицию:  меня  пригласили
вступить в организацию.
   Мои сведения о профессиональной организации в те времена  были  равны
нулю. Я ничего не мог бы тогда сказать ни о целесообразности, ни о неце-
лесообразности ее существования. Но так как мне сказали, что вступить  в
организацию я обязан, то я предложение отклонил. Свой ответ я  мотивиро-
вал тем, что вопроса я пока не понимаю, но принудить себя к какому бы то
ни было шагу я не позволю. Вероятно благодаря первой половине моей моти-
вировки меня не выбросили с постройки сразу.Вероятно  надеялись  на  то,
что через несколько дней меня удастся переубедить или запугать. В  обоих
случаях они основательно ошиблись. Прошли еще две недели, и теперь я  бы
не мог себя заставить вступить в профсоюз, даже если бы этого захотел. В
течение этих двух недель я достаточно близко познакомился с моим окруже-
нием. Теперь никакая сила в мире не могла бы принудить меня  вступить  в
организацию, представителей которой я за это время увидел в столь небла-
гоприятном свете.
   Первые дни мне было тяжело.
 
   В обеденный час часть рабочих уходила в ближайшие трактирчики, а дру-
гая оставалась на постройке и там съедала свой скудный  обед.  Это  были
женатые рабочие, которым их жены приносили сюда в ветхой  посуде  жидкий
обед. К концу недели эта вторая часть становилась  все  больше;  почему?
это я понял лишь впоследствии. Тогда начинались политические споры.
 
   Я в сторонке выпивал свою бутылку молока и съедал свой  кусок  хлеба.
Осторожно изучая свое  окружение,  я  раздумывал  над  своей  несчастной
судьбой. Тем не менее того, что я слышал,  было  более  чем  достаточно.
Частенько мне казалось, что эти господа нарочно  собираются  поближе  ко
мне, чтобы заставить меня высказать то или другое мнение. То, что я слы-
шал кругом, могло меня только раздражить до последней степени.  Они  от-
вергали и проклинали все: нацию как изобретение капиталистических "клас-
сов" - как часто приходилось мне слышать это слово; отечество как орудие
буржуазии для эксплуатации рабочих; авторитет законов как средство угне-
тения пролетариата; школу как учреждение, воспитывающее рабов, а также и
рабовладельцев; религию как средство обмана обреченного на  эксплуатацию
народа; мораль как символ глупого, овечьего терпения и т. д. Словом в их
устах не оставалось ничего чистого и святого; все, буквально все они вы-
валивали в ужасной грязи.
 
   Сначала я пытался молчать, но в конце концов  молчать  больше  нельзя
было. Я начал высказываться, начал возражать. Тут мне прежде всего приш-
лось убедиться в том, что пока я сам не приобрел достаточных знаний и не
овладел спорными вопросами, переубедить кого бы то  ни  было  совершенно
безнадежно. Тогда я начал рыться в тех источниках,  откуда  они  черпали
свою сомнительную мудрость. Я стал читать книгу  за  книгой  брошюру  за
брошюрой.
 
   Но на постройке споры становились все горячей. С каждым днем я высту-
пал все лучше, ибо теперь имел уже больше сведений об их собственной на-
уке, чем мои противники. Но очень скоро наступил день, когда мои против-
ники применили то испытанное средство, которое конечно легче  всего  по-
беждает разум: террор насилия. Некоторые из руководителей моих противни-
ков поставили предо мной на выбор: либо  немедленно  покинуть  постройку
добровольно, либо они меня сбросят оттуда.  Так  как  я  был  совершенно
один, и сопротивление было безнадежно, я предпочел избрать первое и ушел
с постройки умудренный опытом.
 
   Я ушел полный омерзения, но вместе с тем все  это  происшествие  нас-
только меня захватило, что для меня стало совершенно невозможным  просто
забыть все это. Нет, этого я так не оставлю. Первое  чувство  возмущения
скоро вновь сменилось упрямым желанием дальнейшей борьбы. Я решился нес-
мотря ни на что опять пойти на другую постройку. К  этому  решению  меня
побудила еще и нужда. Прошло несколько недель, я израсходовал  все  свои
скудные запасы, и безжалостный голод толкал к действию.  Хотя  и  против
воли я должен был идти на постройку. Игра повторилась снова.  Финал  был
такой же как и в первый раз.
 
   Помню, что во мне, происходила внутренняя борьба: разве это  в  самом
деле люди, разве достойны они принадлежать к великому народу?
 
   Мучительный вопрос! Ибо если ответить на этот  вопрос  утвердительно,
тогда борьба за народность просто не стоит труда и  тех  жертв,  которые
лучшим людям приходится приносить за таких негодяев. Если же ответить на
этот вопрос отрицательно, тогда окажется, что наш народ слишком уж беден
людьми.
 
   В те дни мне казалось, что эта масса людей, которых нельзя даже  при-
числить к сынам народа, угрожающе возрастает, как лавина, и это вызывало
во мне тяжелое беспокойное чувство.
 
   С совсем другими чувствами наблюдал я  теперь  массовую  демонстрацию
венских рабочих, происходившую по какому-то поводу в эти дни. В  течение
двух часов я стоял и наблюдал, затаив дыхание, этого бесконечных  разме-
ров человеческого червя, который в течение двух часов ползал перед моими
глазами. Подавленный этим зрелищем, я наконец покинул площадь  и  отпра-
вился домой. По дороге я в окне табачной лавочки увидел "Рабочую газету"
- центральный орган старой австрийской социал-демократии. В одном  деше-
веньком народном кафе, где я часто бывал, чтобы читать газеты, этот  ор-
ган также всегда лежал на столе. Но до сих пор я никак не мог  заставить
себя подержать в руках более чем 1-2 минуты эту гнусную газету, весь тон
которой действовал на меня, как духовный купорос. Теперь  под  тягостным
впечатлением, вынесенным от демонстрации, какой-то внутренний голос зас-
тавил меня купить газету и начать ее основательно читать. Вечером я при-
нял меры, чтобы обеспечить себе получение этой  газеты.  И  несмотря  на
вспышки гнева и негодования, стал теперь регулярно вникать  в  эту  кон-
центрированную ложь.
 
   Чтение ежедневной социал-демократической прессы более чем  знакомство
с ее теоретической литературой позволило мне понять ход идей  социал-де-
мократии и ее внутреннюю сущность.
 
   В самом деле, какая большая разница между этой прессой и чисто теоре-
тической литературой социал-демократии, где встретишь море фраз о свобо-
де, красоте и "достоинстве", где нет конца словам о гуманности и морали,
- и все это с видом пророков, и все это скотски-грубым языком ежедневной
с.-д. прессы, работающей при помощи самой низкой клеветы и самой  вирту-
озной, чудовищной лжи. Теоретическая пресса имеет в виду глупеньких свя-
тош из рядов средней и высшей "интеллигенции", ежедневная печать -  мас-
су.
 
   Мне лично углубление в эту литературу и  прессу  принесло  еще  более
прочное сознание привязанности к моему народу.
 
   То, что раньше приводило к непроходимой пропасти, теперь стало  пово-
дом к еще большей любви.
 
   При наличии этой чудовищной работы по отравлению мозгов только  дурак
может осуждать тех, кто падает жертвой этого околпачивания. Чем более  в
течение ближайших годов я приобретал идейную самостоятельность, тем  бо-
лее росло во мне понимание внутренних причин  успеха  социал-демократии.
Теперь я понял все значение, какое имеет в  устах  социал-демократии  ее
скотски грубое требование к рабочим выписывать  только  красные  газеты,
посещать только красные собрания, читать только красные  книги.  Практи-
ческие результаты этого нетерпимого учения я видел теперь своими глазами
с полной ясностью.
 
   Психика широких масс совершенно невосприимчива к слабому и половинча-
тому. Душевное восприятие женщины менее доступно аргументам абстрактного
разума, чем не поддающимся определению инстинктивным стремлениям  к  до-
полняющей ее силе. Женщина гораздо охотнее покорится сильному, чем  сама
станет покорять себе слабого. Да и масса больше  любит  властелина,  чем
того, кто у нее чего-либо просит. Масса чувствует себя более  удовлетво-
ренной таким учением, которое не терпит рядом с собой никакого  другого,
нежели допущением различных либеральных вольностей. Большею частью масса
не знает, что ей делать с либеральными свободами, и даже чувствует  себя
при этом покинутой. На бесстыдство ее духовного терроризирования со сто-
роны социал-демократии масса реагирует так же мало, как  и  на  возмути-
тельное злоупотребление ее человеческим правом и свободой. Она не  имеет
ни малейшего представления о внутреннем безумии всего учения, она  видит
только беспощадную силу и скотски грубое выражение этой силы, перед  ко-
торой она в конце концов пасует.
 
   Если социал-демократии будет противопоставлено учение  более  правди-
вое, но проводимое с такой же силой и скотской грубостью, это учение по-
бедит хотя и после тяжелой борьбы.
 
   Не прошло и двух лет, как мне стало совершенно ясно самое учение  со-
циал-демократии, а также технические средства, при  помощи  которых  она
его проводит.
 
   Я хорошо понял тот бесстыдный идейный террор, который эта партия при-
меняет против буржуазии, неспособной противостоять ему ни физически,  ни
морально. По данному знаку начинается настоящая канонада лжи  и  клеветы
против того противника, который в данный момент кажется  социал-демокра-
тии более опасным, и это продолжается до тех пор, пока у  стороны,  под-
вергшейся нападению, не выдерживают нервы и, чтобы  получить  передышку,
она приносит в жертву то или другое  лицо,  наиболее  ненавистное  соци-
ал-демократии. Глупцы! Никакой передышки они на деле все равно не  полу-
чат. Игра начинается снова и продолжается до тех пор, пока  страх  перед
этими одичалыми псами не парализует всякую волю.
 
   Социал-демократия по собственному опыту хорошо знает цену силе, и по-
этому она с наибольшей яростью выступает именно против тех, у кого она в
той или другой мере подозревает это  редкое  качество;  и  наоборот  она
охотно хвалит те слабые натуры, которые она встречает в рядах  противни-
ка. Иногда она делает это осторожно, иногда громче и смелей - в  зависи-
мости от предполагаемых духовных качеств данного лица.
 
   Социал-демократия предпочитает иметь против себя безвольного  и  бес-
сильного гения, нежели натуру сильную, хотя и скромную по идейному  раз-
маху.
 
   Но более всего ей конечно нравятся  противники,  которые  являются  и
слабохарактерными, и слабоголовыми.
 
   Она умеет создать представление, будто уступить ей - это единственный
способ сохранить спокойствие; а сама в то же время умно и осторожно про-
должает наступать, захватывая одну позицию за другой, то при помощи  ти-
хого шантажа, то путем прямого воровства (в такие  минуты,  когда  общее
внимание направлено в другую сторону), то пользуясь тем,  что  противник
не желает слишком дразнить социалдемократию, создавать большие