рашали  свою  одежду  васильками  и  чер-
но-красно-золотыми ленточками, мы распевали  вместо  австрийского  гимна
''Deutschland uber alies". И все это несмотря на все запреты. Наша моло-
дежь проходила через известную политическую школу уже в таком  возрасте,
когда молодые люди, принадлежащие к национальному государству, еще и  не
подумывают об участии в борьбе и из сокровищ своей национальной культуры
пользуются только родным языком. Что я в ту пору не принадлежал к равно-
душным, это само собою разумеется. В течение самого короткого времени  я
превратился в фанатического "дейч-национала", что  тогда,  конечно  было
совсем не идентично с тем, что сейчас вкладывается в это партийное поня-
тие.
 
   Я развивался в этом направлении так быстро, что уже в 15 -летнем воз-
расте у меня было ясное представление о том различии, которое существует
между династическим "патриотизмом" и народным "национализмом". Я  уже  в
то время стоял за последний.
 
   Тому, кто не дал себе труда сколько-нибудь серьезно изучить  внутрен-
ние отношения при габсбургской монархии, это  обстоятельство  покажется,
быть может, непонятным. Уже одно преподавание истории в школе  при  тог-
дашнем положении вещей в австрийском государстве неизбежно  должно  было
порождать такое развитие. Ведь в сущности говоря, специально австрийской
истории почти не существует. Судьбы этого  государства  настолько  тесно
связаны с жизнью и ростом всего немецкого народа, что разделить  историю
на германскую и австрийскую почти немыслимо. Когда Германия стала разде-
ляться на две державы, само это деление как раз и превратилось в предмет
германской истории.
 
   Сохранившиеся в Вене символы прежнего могущества  германской  империи
служат чудесным залогом вечного единства. Крик боли, вырвавшийся из гру-
ди австрийских немцев в дни крушения габсбургского государства,  клич  о
присоединении к Германии - все это  было  только  результатом  глубокого
чувства, издавна заложенного в сердцах австрийских немцев,  которые  ни-
когда не переставали мечтать о возвращении в незабвенный отчий  дом.  Но
этого факта никогда нельзя было бы объяснить, если бы  самая  постановка
дела воспитания каждого отдельного австрийского немца в школе не  порож-
дала этого общего чувства тоски по воссоединению с Германией. Здесь  ис-
точник, который никогда не иссякнет. Память о прошлом  все  время  будет
напоминать будущее, как бы ни  старались  покрыть  мраком  забвения  эту
проблему.
 
   Преподавание мировой истории в средней школе еще и  сейчас  находится
на очень низкой ступени. Лишь немногие учителя понимают, что целью исто-
рического преподавания никогда не должно быть  бессмысленное  заучивание
наизусть или механическое повторение исторических дат  и  событий.  Дело
совсем не в том, знает ли юноша на зубок, в какой именно день происходи-
ла та или другая битва, когда именно родился тот или  другой  полководец
или в каком году тот или другой (большею частью  весьма  незначительный)
монарх надел на свою голову корону. Милосердный боже, совсем не  в  этом
дело!
 
   "Учиться" истории означает уметь искать и находить  факторы  и  силы,
обусловившие те или другие события, которые мы потом должны  были  приз-
нать историческими событиями.
 
   Искусство чтения и изучения сводится в этой области к следующему: су-
щественное запомнить, несущественное забыть.
 
   Для моей личной судьбы и всей моей дальнейшей жизни сыграло, быть мо-
жет, решающую роль то обстоятельство, что  счастье  послало  мне  такого
преподавателя истории, который подобно лишь очень немногим  сумел  поло-
жить в основу своего преподавания именно этот взгляд. Тогдашний препода-
ватель истории в реальном училище города Линца, доктор Леопольд Петч,  у
которого я учился, был живым воплощением этого принципа. Этот  старик  с
добродушной внешностью, но решительным характером, умел своим  блестящим
красноречием не только приковать наше внимание к преподаваемому  предме-
ту, но просто увлечь. Еще и теперь я с трогательным  чувством  вспоминаю
этого седого учителя, который своей горячей  речью  частенько  заставлял
нас забывать настоящее и жить в чудесном мире великих событий  прошлого.
Сухие исторические воспоминания он умел превращать в живую увлекательную
действительность. Часто отдели мы на его уроках полные восхищения и  не-
редко его изложением бывали тронуты до слез.
 
   Счастье наше было тем более велико, когда этот  учитель  в  доступной
форме умел, основываясь на настоящем, осветить прошлое и, основываясь на
уроках прошлого, сделать выводы для настоящего. Более чем кто бы  то  ни
было другой из преподавателей он умел проникнуть в  те  жгучие  проблемы
современности, которые пронизывали тогда  все  наше  существо.  Наш  ма-
ленький национальный фанатизм был для него средством нашего  воспитания.
Апеллируя все чаще к нашему национальному чувству чести, он поднимал нас
на гораздо большую высоту, чем этого можно было бы достигнуть какими  бы
то ни было другими средствами.
 
   Этот учитель сделал для меня историю самым любимым предметом.  Против
своего собственного желания он уже тогда сделал меня молодым  революцио-
нером.
 
   В самом деле, кто мог штудировать историю у такого преподавателя  при
тогдашних условиях, не став при этом врагом  того  государства,  которое
через посредство своей династии столь роковым образом влияло  на  судьбы
нации?
 
   Кто мог при тогдашних условиях сохранить верность династии,  так  по-
зорно предававшей в прошлом и настоящем коренные интересы немецкого  на-
рода в своекорыстных интересах.
 
   Разве нам, тогда еще совсем юнцам,  не  было  вполне  ясно,  что  это
австрийское государство никакой любви к нам, немцам, не питает да и  во-
обще питать не может. Знакомство с историей  царствования  габсбургского
дома дополнялось еще нашим собственным повседневным опытом. На севере  и
на юге чуженациональный яд разъедал тело нашей народности, и  даже  сама
Вена на наших глазах все больше превращалась в город отнюдь не немецкий.
Династия заигрывала с чехами при всяком удобном и неудобном случае. Рука
божия, историческая Немезида, захотела, чтобы эрцгерцог Франц-Фердинанд,
смертельный враг австрийских немцев, был прострелен теми пулями, которые
он сам помогал отливать. Ведь он-то и был главным покровителем проводив-
шейся сверху политики славянизации Австрии!
 
   Необъятны были те тяготы, которые возлагались на плечи немцев. Неслы-
ханно велики были те жертвы кровью и налогами,  которые  требовались  от
них, и тем не менее каждый, кто был не совсем слеп, должен  был  видеть,
что все это напрасно. Что нам было особенно больно, так это то, что  вся
эта система морально прикрывалась своим союзом  с  Германией.  Этим  как
будто санкционировалась политика медленного искоренения немецкого начала
в старой габсбургской монархии. И выходило даже так, что это  санкциони-
руется самой Германией. С истинно габсбургским лицемерием всюду создава-
ли впечатление, будто Австрия все еще остается немецким государством.  И
это лицемерие только увеличивало нашу ненависть к  династии,  вызывая  в
нас прямое возмущение и презрение.
 
   Только в самой германской империи те,  кто  считал  себя  единственно
"призванным", ничего этого не замечали. Как будто  пораженные  слепотой,
они все время поддерживали союз с трупом, а  признаки  разложения  трупа
объявили "зарей новой жизни".
 
   В этом несчастном союзе молодой империи с австрийским государственным
призраком уже заложен был зародыш будущей мировой войны и будущего  кра-
ха.
 
   Ниже я еще остановлюсь не раз на этой проблеме. Здесь достаточно под-
черкнуть тот факт, что, в сущности говоря, уже в самой ранней моей юнос-
ти я пришел к выводу, от которого мне впоследствии не  пришлось  отказы-
ваться никогда; напротив, вывод этот только упрочился, а именно я пришел
к выводу, что упрочение  немецкой  народности  предполагает  уничтожение
Австрии: что национальное чувство ни в коем случае не является  идентич-
ным с династическим патриотизмом; что габсбургская  династия  была  нес-
частьем немецкого народа.
 
   Я уже тогда сделал все надлежащие выводы из того, что я понял:  горя-
чая любовь к моей австро-немецкой родине, глубокая ненависть к австрийс-
кому государству!
 
   Полученная мною в школе любовь к историческому  мышлению  никогда  не
оставляла меня в течение всей моей дальнейшей  жизни.  Изучение  истории
становится для меня неиссякаемым источником понимания исторических собы-
тий современности, т. е. политики. Я не ставлю себе задачей "учить" сов-
ременность - пусть она учит меня.
 
   Рано я стал политическим "революционером", но столь же  рано  я  стал
революционером в искусстве.
 
   Столица Верхней Австрии имела тогда совсем не  плохой  театр.  Играли
там почти все. 12 лет я впервые увидел на сцене "Вильгельма Телля".  Че-
рез несколько месяцев я познакомился с первой оперой в моей  жизни  -  с
"Лоэнгрином". Я был увлечен до последней степени. Мой юный энтузиазм  не
знал границ. К этим произведениям меня продолжает тянуть всю жизнь, и  я
испытываю еще и теперь как особое счастье то, что  скромность  провинци-
альной постановки дала мне возможность в  позднейших  посещениях  театра
находить всегда нечто новое и более высокое.
 
   Все это укрепляло во мне глубокое отвращение к той профессии, которую
выбрал для меня мой отец. Все больше приходил я к убеждению, что  в  ка-
честве государственного чиновника я никогда не буду счастлив. Мое  реше-
ние стать художником укрепилось еще больше, после того  как  в  реальном
училище мои способности к рисованию были признаны.
 
   Теперь уже ни просьбы, ни угрозы не могли ничего  изменить.  Я  хотел
стать художником, и никакая сила в мире не заставила бы меня  стать  чи-
новником.
 
   Характерно только то, что с годами во мне  проснулся  еще  интерес  к
строительному искусству.
 
   В те времена я считал это само собою разумеющимся дополнением к  моим
способностям по рисованию и я внутренне радовался тому, что рамки  моего
художественного таланта расширяются.
 
   Что дело в будущем сложится совсем иначе, я конечно  не  предчувство-
вал.
   Вскоре оказалось, что вопрос о моей профессии разрешится скорей,  чем
можно было ожидать.
 
   Мне было 13 лет, когда я внезапно потерял  отца.  Этот  довольно  еще
крепкий человек умер от удара. Смерть была мгновенной и  безболезненной.
Эта смерть всех нас погрузила в глубокую печаль. Его  мечты  помочь  мне
выйти на дорогу, как он это понимал, помочь мне избегнуть тех страданий,
которые пережил он сам, таким образом не оправдались. Однако он, сам то-
го не сознавая, положил начало тому будущему, о котором тогда ни он,  ни
я не имели никакого предчувствия.
 
   Внешне в  ближайшее  время  как  будто  ничего  не  изменилось.  Мать
чувствовала себя обязанной согласно завету отца продолжать мое  воспита-
ние в том направлении, чтобы подготовить меня к карьере государственного
чиновника. Я сам более чем когда бы то ни было был преисполнен решимости
ни при каких обстоятельствах чиновником не становиться. Чем больше пред-
меты преподавания в средней школе удалялись от моего идеала,  тем  более
равнодушным становился я к этим предметам. Внезапно на помощь мне пришла
болезнь. В течение нескольких недель она разрешила вопрос о  моем  буду-
щем, а тем самым и спор между мною и  отчим  домом.  Тяжелое  воспаление
легких заставило врача самым настоятельным образом  посоветовать  матери
ни при каких обстоятельствах не позволять мне после выздоровления  рабо-
тать в канцеляриях. Посещение реального училища тоже  пришлось  прервать
на целый год. То, о чем я в тиши мечтал, то, за что я постоянно боролся,
теперь одним ударом само собою было достигнуто.
 
   Под впечатлением моей болезни мать, наконец, согласилась  взять  меня
из реального училища и поместить в школу рисования.
 
   Это были счастливые дни, которые показались мне прямо  осуществлением
мечты; но все это так мечтой и осталось. Через два года умерла моя мать,
и это положило конец всем этим чудесным планам.
 
   Мать умерла после долгой тяжелой болезни, которая с самого начала  не
оставляла места надеждам на выздоровление. Тем не менее этот удар  пора-
зил меня ужасно. Отца я почитал, мать же любил. Тяжелая действительность
и  нужда  заставили  меня  теперь  быстро  принять  решение.   Небольшие
средства, которые остались после отца, были быстро израсходованы во вре-
мя болезни матери. Сиротская пенсия, которая мне причиталась,  была  со-
вершенно недостаточной для того, чтобы на нее жить, и мне  пришлось  те-
перь самому отыскивать себе пропитание.
 
   С корзинкой вещей в руках, с непоколебимой волей в душе я уехал в Ве-
ну. То, что 50 лет назад удалось моему  отцу,  я  надеялся  отвоевать  у
судьбы и для себя; я также хотел стать "чем-нибудь", но конечно ни в ко-
ем случае не чиновником.
 
   ГЛАВА 2
   ВЕНСКИЕ ГОДЫ УЧЕНИЯ И МУЧЕНИЯ
 
   К тому времени, когда умерла моя мать, один из касающихся меня вопро-
сов был уже разрешен судьбой.
   В последние месяцы ее болезни я уехал в Вену, чтобы там сдать экзамен
в академии. Я вез с собой большой сверток собственных рисунков и  был  в
полной уверенности, что экзамен я сдам шутя. Ведь еще в реальном училище
меня считали лучшим рисовальщиком во всем классе, а с тех пор  мои  спо-
собности к рисованию увеличились в большой степени. Гордый и счастливый,
я был вполне уверен, что легко справлюсь со своей задачей.
 
   Только в отдельные редкие минуты меня посовало  раздумье:  мой  худо-
жественный талант иногда подавлялся талантом чертежника - в  особенности
во всех отраслях архитектуры. Мой интерес к строительному искусству  все
больше возрастал. Свое влияние в этом направлении оказала еще поездка  в
Вену, которую я 16 лет от роду предпринял в первый раз. Тогда я поехал в
столицу с целью посмотреть картинную  галерею  дворцового  музея.  Но  в
действительности глаз мой останавливался только на самом музее. Я  бегал
по городу с утра до вечера, стараясь увидеть как можно больше  достопри-
мечательностей, но в конце концов мое внимание приковывали почти  исклю-
чительно строения. Часами стоял я перед зданием оперы, часами  разгляды-
вал здание парламента. Чудесные здания на Ринге действовали на меня, как
сказка из "Тысячи одной ночи".
 
   Теперь я оказался в прекрасной Вене во второй раз. Я сгорал от нетер-
пения скорее сдать экзамен и вместе с тем был преисполнен гордой уверен-
ности в том, что результат будет хороший. В этом я был настолько уверен,
что когда мне объявили, что я не принят, на меня это подействовало,  как
гром с ясного неба. Когда я представился ректору и обратился  к  нему  с
просьбой: объяснить мне причины моего непринятия на художественное отда-
ление академии, ректор ответил мне, что привезенные мною рисунки не  ос-
тавляют ни малейших сомнений в том, что художника из меня не выйдет.  Из
этих рисунков видно, что у меня есть способности в сфере архитектуры.  Я
должен совершенно бросить мысль о художественном отделении и подумать об
отделении архитектурном. Ректор выразил особенное  удивление  по  поводу
того, что я до сих пор вообще не прошел никакой строительной школы.
 
   Удрученный покинул я прекрасное здание на площади Шиллера и впервые в
своей недолгой жизни испытал чувство дисгармонии с самим собой. То,  что
я теперь услышал из уст ректора относительно  моих  способностей,  сразу
как молния осветило мне те внутренние противоречия, которые я полусозна-
тельно испытывал и раньше. Только да сих пор я не мог отдать себе ясного
отчета, почему и отчего это происходит.
 
   Через несколько дней мне и самому стало вполне  ясно,  что  я  должен
стать архитектором.
 
   Дорога к этому была для меня полна трудностей;  из  упрямства  я  зря
упустил много времени в реальном училище, и теперь  приходилось  за  это
рассчитываться. Чтобы попасть на архитектурное отделение академии,  надо
было сначала пройти строительно-техническое училище, а чтобы  попасть  в
это последнее, надо было сначала иметь аттестат зрелости из средней шко-
лы. Ничего этого у меня не было. По зрелом размышлении выходило, что ис-
полнение моего желания совершенно невозможно.
 
   Тем временем умерла моя мать. Когда после ее смерти я  в  третий  раз
приехал в Вену, - на этот раз на многие годы, - я опять был уже  в  спо-
койном настроении, ко мне вернулась прежняя решимость, и я теперь  окон-
чательно знал свою цель. Я решил теперь  стать  архитектором.  Все  пре-
пятствия надо сломать, о капитуляции перед ними не может  быть  и  речи.
Размышляя так, я все время имел перед глазами пример моего покойного от-
ца, который все-таки сумел выйти из положения деревенского мальчика, са-
пожного ученика и подняться до положения государственного  чиновника.  Я
все же чувствовал более прочную почву под ногами, мои возможности  каза-
лись мне большими. То, что я тогда воспринимал как жестокость судьбы,  я
теперь должен признать мудростью провидения. Богиня нужды взяла  меня  в
свои жесткие руки. Много раз казалось, что вот-вот я буду  сломлен  нуж-
дой, а на деле именно этот период закалил во мне волю к борьбе, и в кон-
це концов эта воля победила.
 
   Именно этому периоду своей жизни я обязан  тем,  что  я  сумел  стать
твердым и могу быть непреклонным. Теперь я это время благословляю  и  за
то, что оно вырвало меня из пустоты удобной жизни, что меня, маменькино-
го сынка, оно оторвало от мягких пуховиков и отдало в руки матери-нужды,
дало мне увидеть нищету и горе и  познакомило  с  теми,  за  кого  впос-
ледствии мне пришлось бороться.
 
   В этот же период у меня раскрылись глаза на две опасности, которые  я
раньше едва знал по имени и всего значения которых для  судеб  немецкого
народа я конечно не понимал. Я говорю о марксизме и еврействе.
 
   Вена - город, который столь  многим  кажется  вместилищем  прекрасных
удовольствий, городом празднеств для счастливых людей, -  эта  Вена  для
меня к сожалению является только живым воспоминанием о  самой  печальной
полосе моей жизни.
 
   Еще и теперь этот город вызывает во мне только тяжелые  воспоминания.
Вена - в этом слове для меня слилось 5 лет тяжелого горя  и  лишений.  5
лет, в течение которых я сначала добывал себе кусок хлеба как чернорабо-
чий, потом как мелкий чертежник, я прожил буквально впроголодь и никогда
в ту пору не помню себя сытым. Голод был моим  самым  верным  спутником,
который никогда не оставлял меня и честно делил со мной все мое время. В
покупке каждой книги участвовал тот же мой верный спутник - голод;  каж-
дое посещение оперы приводило к тому, что этот же верный товарищ мой ос-
тавался у меня на долгое время. Словом, с этим безжалостным спутником  я
должен был вести борьбу изо дня в день. И все же  в  этот  период  своей
жизни я учился более, чем когда бы то ни было. Кроме моей работы по  ар-
хитектуре, кроме редких посещений оперы, которые я  мог  себе  позволить
лишь за счет скудного обеда, у меня была только одна радость, это - кни-
ги.
 
   Я читал тогда бесконечно много и читал  основательно.  Все  свободное
время, которое оставалось у меня от работы, целиком уходило на эти заня-
тия. В течение нескольких лет я создал себе известный запас знаний,  ко-
торыми я питаюсь и поныне.
   Более того.
   В это время я составил себе известное представление о мире и  вырабо-
тал себе миросозерцание, которое образовало гранитный фундамент для моей
теперешней борьбы. К тем взглядам, которые я выработал себе  тогда,  мне
пришлось впоследствии прибавить только немногое, изменять же  ничего  не
пришлось.
   Наоборот.
   Я теперь твердо убежден в том, что все творческие идеи человека в об-
щих чертах появляются уже в период его юности, насколько  вообще  данный
человек способен творчески мыслить. Я различаю  теперь  между  мудростью
старости, которая является результатом большей основательности, осторож-
ности и опыта долгой