прочитанную им брошюру использовать так, чтобы взять
из нее все действительно ценное, все  действительно  имеющее  не  только
преходящее значение. Он сумеет расчленить и усвоить приобретенный  новый
материал так, что это поможет ему уточнить или пополнить то, что он  уже
знал раньше, получить новый материал, помогающий обосновать правильность
своих взглядов. Если перед таким человеком жизнь внезапно поставит новые
вопросы, его память моментально подскажет ему из  прочитанного  то,  что
нужно именно для данной ситуации. Из того материала, который накопился в
его мозгу в течение десятилетий, он сумеет быстро мобилизовать  то,  что
нужно для уяснения поставленной новой проблемы и для правильного  ответа
на нее.
   Только такое чтение имеет смысл и цель.
   Тот оратор, например, который не сумеет именно в таком порядке усваи-
вать свой материал, никогда не будет в состоянии, наткнувшись на  возра-
жение, в  достаточной  степени  убедительно  защищать  свой  собственный
взгляд, хотя бы этот взгляд был тысячу  раз  правилен  и  соответствовал
действительности. В каждой дискуссии память непременно  подведет  такого
оратора, в нужную минуту он не найдет ни доводов для подтверждения своих
собственных тезисов, ни материал для опровержения противника. Если  дело
идет о таком ораторе, который может осрамить только лично  самого  себя,
то это еще с полбеды: гораздо хуже когда слепая  судьба  сделает  такого
всезнающего и вместе с тем ничего не  знающего  господина  руководителем
государства.
 
   Что касается меня, то я уже с самой ранней молодости старался  читать
именно правильно. К счастью мне в этом помогали и память и понимание.  В
этом отношении венский период был для меня особенно продуктивным и  цен-
ным. Восприятия повседневной жизни давали мне толчок к углублению в изу-
чение все новых самых различных проблем.  Получив  возможность  практику
обосновать теорией и теорию проверять на практике, я обезопасил себя  от
того, что теория заставит меня оторваться от  жизни,  а  практика  лишит
способности обобщения.
   Таким образом опыт повседневной жизни побудил меня  к  основательному
теоретическому изучению двух важнейших проблем кроме социальной.
 
   Кто знает, когда именно пришлось бы мне углубиться в  изучение  марк-
сизма, если бы тогдашний период не ткнул меня прямо носом в эту  пробле-
му.
 
   Чем больше знакомился я с внешней историей социал-демократии, тем бо-
лее страстно хотелось мне понять и внутреннюю сущность ее учения.
 
   Официальная партийная литература могла мне в  этом  отношении  помочь
конечно лишь немного. Поскольку официальная литература касается экономи-
ческих тем, она оперирует неправильными утверждениями и столь же  непра-
вильными доказательствами; поскольку же дело идет о политических  целях,
она просто лжива насквозь. К тому же и весь крючкотворческий стиль  этой
литературы отталкивал меня до последней степени. Их книжки полны фраз  и
непонятной болтовни, полны претензий на остроумие, а на деле крайне глу-
пы. Только вырождающаяся богема наших больших городов  может  испытывать
удовольствие от такой духовной пищи и находить приятное занятие  в  том,
чтобы отыскивать жемчужное зерно в навозных кучах этой литературной  ки-
тайщины. Но ведь известно, что есть часть людей, которые считают ту кни-
гу более умной, которую они менее всего понимают.
 
   Сопоставляя теоретическую лживость и нелепость учения  социалдемокра-
тии с фактами живой действительности, я постепенно получал все более яс-
ную картину ее подлинных стремлений.
 
   В такие минуты мною овладевали не только тяжелые предчувствия,  но  и
сознание грозящей с этой стороны громадной опасности, я видел ясно,  что
это учение, сотканное из эгоизма и ненависти, с математической точностью
может одержать победу и тем самым привести человечество  к  неслыханному
краху.
 
   В это именно время я понял, что это разрушительное учение тесно и не-
разрывно связано с национальными свойствами одного определенного народа,
чего я до сих пор совершенно не подозревал.
 
   Только знакомство с еврейством дает в руки ключ к пониманию  внутрен-
них, т. е. действительных намерений социал-демократии. Только когда поз-
накомишься с этим народом, у тебя раскрываются глаза на  подлинные  цели
этой партии, и из тумана неясных социальных фраз отчетливо вырисовывает-
ся оскалившаяся маска марксизма.
 
   Теперь мне трудно, если не невозможно, сказать точно, когда же именно
я в первый раз в своей жизни услышал слово "еврей". Я совершенно не при-
помню, чтобы в доме моих родителей, по крайней мере при  жизни  отца,  я
хоть раз слышал это слово. Мой старик, я думаю,  в  самом  подчеркивании
слова "еврей" увидел бы признак культурной отсталости.  В  течение  всей
своей сознательной жизни отец в общем усвоил себе взгляды так называемой
передовой буржуазии. И хотя он был тверд и непреклонен  в  своих  нацио-
нальных чувствах, он все же оставался верен своим "передовым" взглядам и
даже вначале передал их отчасти и мне.
 
   В школе я тоже сначала не находил повода, чтобы изменить эти  унасле-
дованные мною взгляды.
 
   Правда, в реальном училище мне пришлось познакомиться с одним еврейс-
ким мальчиком, к которому все мы относились с  известной  осторожностью,
но только потому, что он был слишком молчалив, а мы,  наученные  горьким
опытом, не очень доверяли таким мальчикам. Однако я как и все  при  этом
никаких обобщений еще не делал.
 
   Только в возрасте от 14 до 15 лет я стал частенько  наталкиваться  на
слово "еврей" - отчасти в политических беседах. И однако же, хорошо пом-
ню, что и в это время меня сильно отталкивало, когда в моем  присутствии
разыгрывались споры и раздоры на религиозной почве.
 
   Еврейский же вопрос в те времена казался мне не чем иным, как  вопро-
сом религии.
 
   В Линце евреев жило совсем мало. Внешность проживающих там  евреев  в
течение веков совершенно европеизировалась, и они стали похожи на людей;
я считал их даже немцами. Нелепость такого представления мне была совер-
шенно неясна именно потому, что единственным признаком я считал  разницу
в религии. Я думал тогда, что евреи подвергаются гонениям  именно  из-за
религии, это не только отталкивала меня от тех, кто  плохо  относился  к
евреям, но даже внушало мне иногда почти отвращение к таким отзывам.
 
   О том, что существует уже какая-то планомерная организованная  борьба
против еврейства, я не имел представления.
 
   В таком умонастроении приехал я в Вену. Увлеченный массой впечатлений
в сфере архитектуры, подавленный тяжестью своей собственной судьбы, я  в
первое время вообще не был в состоянии сколько-нибудь внимательно  прис-
мотреться к различным слоям народа в этом гигантском городе. В Вене на 2
миллиона населения в это время было уже почти 200 тысяч евреев, но я  не
замечал их. В первые недели на меня обрушилось так много  новых  идей  и
новых явлений, что мне трудно было с ними  справиться.  Только  когда  я
постепенно успокоился и от первых впечатлений перешел к более детальному
и конкретному ознакомлению с окружающей средой,  я  огляделся  кругом  и
наткнулся также на еврейский вопрос.
 
   Я отнюдь не хочу утверждать, что первое знакомство  с  этим  вопросом
было для меня особенно приятным. Я все  еще  продолжал  видеть  в  еврее
только носителя определенной религии и по мотивам терпимости и гуманнос-
ти продолжал относится отрицательно ко всяким религиозным гонениям. Тон,
в котором венская антисемитская пресса обличала евреев, казался мне  не-
достойным культурных традиций великого народа. Надо мною тяготели воспо-
минания об известных событиях средневековой истории, и я вовсе не  хотел
быть свидетелем повторения таких эпизодов.  Антисемитские  газеты  тогда
отнюдь не причислялись к лучшей части прессы, - откуда я это тогда взял,
я теперь и сам не знаю, - и поэтому в борьбе этой прессы против евреев я
склонен был тогда усматривать продукт озлобленной ненависти, а вовсе  не
результат принципиальных, хотя быть может и неправильных взглядов.
 
   В таком мнении меня укрепляло еще и  то,  что  действительно  большая
пресса отвечала антисемитам на их нападки в тоне бесконечно  более  дос-
тойном, а иногда и не отвечала вовсе - что тогда казалось мне еще  более
подходящим.
 
   Я стал усердно читать так  называемую  мировую  прессу  ("Нейе  фрейе
прессе", "Нейес винер тагблат") и на первых порах изумлялся той  громад-
ной массе материала, которую они дают читателю, и той  объективности,  с
которой они подходят ко всем вопросам. Я относился с большим уважением к
благородному тону этой прессы, и только изредка напыщенность  стиля  ос-
тавляла во мне некоторое внутреннее недовольство или даже причиняло неп-
риятность. Но, думал я, такой стиль соответствует всему  стилю  большого
мирового города. А так как я Вену считал именно мировой столицей, то та-
кое придуманное мною же объяснение меня до поры до времени  удовлетворя-
ло.
 
   Но что меня частенько отталкивало, так это недостойная форма, в кото-
рой эта пресса лебезила перед венским двором. Малейшие события во дворце
немедленно расписывались во всех деталях либо в тоне восхищенного  энту-
зиазма, либо в тоне безмерного огорчения и душевного  сочувствия,  когда
дело шло о соответствующих "событиях". Но когда дело шло о чем-либо, ка-
сающемся самого "мудрейшего монарха всех времен", тогда эта пресса прос-
то не находила достаточно сладких слов.
 
   Мне все это казалось деланным.
 
   Уже одно это заставило меня подумать, что и на либеральной демократии
есть пятна.
 
   Заискивать перед этим двором да еще в таких недостойных формах в моих
глазах означало унижать достоинство нации.
 
   Это было той первой тенью, которая омрачила мое отношение к "большой"
венской прессе. Как и раньше, я в Вене с большим рвением следил за всеми
событиями культурной и политической жизни Германии. С гордостью и восхи-
щением сравнивал  я  подъем,  наблюдавшийся  в  Германии,  с  упадком  в
австрийском государстве. Но если внешние политические  события  вызывали
во мне непрерывную радость, то этого далеко нельзя было сказать о  собы-
тиях внутренней жизни.  Борьбу,  которая  в  ту  эпоху  началась  против
Вильгельма II, я одобрить не мог. Я видел в Вильгельме не только  немец-
кого императора, но прежде всего создателя немецкого флота.  Когда  гер-
манский рейхстаг стал чинить Вильгельму II препятствия в  его  публичных
выступлениях, это меня огорчало чрезвычайным образом,  особенно  потому,
что в моих глазах к этому не было никакого  повода.  И  это  заслуживало
осуждения тем более, что ведь сами господа парламентские болтуны в тече-
ние какой-нибудь одной сессии всегда наговорят гораздо больше глупостей,
чем целая династия королей в течение нескольких столетий, включая сюда и
самых глупых из них.
 
   Я был возмущен тем, что в государстве, где  всякий  дурак  не  только
пользуется свободой слова, но и может попасть в рейхстаг и стать  "зако-
нодателем", носитель императорской короны становится  объектом  запреще-
ний, и какая-то парламентская говорильня может "ставить ему на вид".
 
   Еще больше я возмущался тем, что та самая венская пресса, которая так
лебезит перед каждым придворным ослом, если дело идет о габсбургской мо-
нархии, пишет совсем по-иному о германском кайзере. Тут она делает  оза-
боченное лицо и с плохо скрываемой злобной миной тоже  присоединяется  к
мнениям и опасениям по поводу речей Вильгельма II. Конечно она далека от
того, чтобы вмешиваться во внутренние дела германской империи - о,  упа-
си, боже! - но, прикасаясь дружественными  перстами  к  ранам  Германии,
"мы" ведь только исполняем свой долг, возлагаемый на  нас  фактом  союза
между двумя государствами!. К тому же для журналистики правда ведь преж-
де всего и т. д. После этих лицемерных слов можно было не только "прика-
саться дружественными перстами" к  ране,  но  и  прямо  копаться  в  ней
сколько влезет.
 
   В таких случаях мне прямо бросалась кровь в голову.
   И это заставляло меня постепенно начать относиться все более осторож-
но к так называемой большой прессе.
 
   В один прекрасный день я убедился, что одна из антисемитских газет  -
"Немецкая народная газета" - в таких случаях держится куда приличнее.
 
   Далее, мне действовало на нервы то, что большая венская пресса  в  ту
пору самым противным образом создавала культ Франции. Эти сладкие  гимны
в честь "великой культурной нации" порой заставляли прямо стыдиться  то-
го, что ты являешься немцем. Это жалкое кокетничанье со всем,  что  есть
французского, не раз заставляло меня с негодованием ронять из рук ту или
другую газету. Теперь я все чаще стал читать антисемитскую "Народную га-
зету", которая казалась мне конечно гораздо более слабой,  но  в  то  же
время, в некоторых вопросах, более чистой. С ее резким антисемитским то-
ном я не был согласен, но все внимательнее стал я читать ее статьи,  ко-
торые заставляли меня теперь больше задумываться.
 
   Все это вместе взятое заставило меня постепенно  ознакомиться  с  тем
движением и с теми вождями, которые тогда определяли судьбы Вены. Я  го-
ворю о христианско-социальной партии и о докторе Карле Люэгере.
 
   Когда я приехал в Вену, я был настроен враждебно и к этой партии и  к
ее вождю.
 
   И вождь и самое движение казались мне тогда "реакционными".  Но  эле-
ментарное чувство справедливости заставляло изменить это мнение. По мере
ознакомления с делом я стал ценить их и наконец проникся чувством полно-
го поклонения. Теперь я вижу,  что  значение  этого  человека  было  еще
больше, нежели я думал тогда. Это был действительно самый могущественный
из немецких бургомистров всех времен.
 
   Сколько же однако моих предвзятых мнений по поводу  христианско-соци-
ального движения было опрокинуто этой переменой во мне!
 
   Постепенно изменились мои взгляды и на антисемитизм - это  была  одна
из самых трудных для меня операций. В течение долгих месяцев чувство бо-
ролось во мне с разумом, и  только  после  очень  длительной  внутренней
борьбы разум одержал верх. Спустя два года и чувство последовало за  ра-
зумом, и с тех пор оно стоит на страже окончательно сложившихся  во  мне
взглядов.
 
   В эту пору тяжелой внутренней борьбы между унаследованным чувством  и
холодным рассудком неоценимую услугу оказали мне те наглядные уроки, ко-
торые я получал на улицах Вены. Пришла пора, когда я уже умел  различать
на улицах Вены не только красивые строения, как в первые дни моего  пре-
бывания в ней, но также и людей.
 
   Проходя однажды по оживленным улицам центральной части города, я вне-
запно наткнулся на фигуру в длиннополом кафтане с черными локонами.
 
   Первой моей мыслью было: и это тоже еврей? В Линце у евреев был  дру-
гой вид. Украдкой, осторожно разглядывал я эту фигуру. И  чем  больше  я
вглядывался во все его черты, тем больше прежний вопрос принимал в  моем
мозгу другую формулировку.
   И это тоже немец?
 
   Как всегда в этих случаях, я по своему обыкновению стал рыться в кни-
гах, чтобы найти ответ на свои сомнения. За небольшие деньги я купил се-
бе тогда первые антисемитские брошюры, какие я прочитал в своей жизни. К
сожалению все эти книжки считали само собою разумеющимся,  что  читатель
уже в известной степени знаком с еврейским вопросом или по крайней  мере
понимает, в чем состоит эта проблема. Форма и тон изложения были к сожа-
лению таковы, что они опять возбудили во мне прежние сомнения:  аргумен-
тация была слишком уж не научна и местами страшно упрощена.
 
   Опять у меня возникли прежние настроения. Это продолжалось  недели  и
даже месяцы.
 
   Постановка вопроса казалась мне такой ужасной, обвинения, предъявляе-
мые к еврейству, такими острыми, что мучимый боязнью сделать  несправед-
ливость, я опять испугался выводов и заколебался.
 
   Одно было достигнуто. Теперь уж я не мог сомневаться в том, что  дело
идет вовсе не о немцах, только имеющих другую религию,  но  о  самостоя-
тельном народе. С тех пор как я стал заниматься этим  вопросом  и  начал
пристально присматриваться к евреям, я увидел Вену  в  совершенно  новом
свете. Куда бы я ни пошел, я встречал евреев. И чем больше  я  пригляды-
вался к ним, тем рельефнее отделялись они в  моих  глазах  от  всех  ос-
тальных людей. В особенности, центральная часть города и северные  квар-
талы его кишели людьми, которые уже по внешности ничего общего не  имели
с немцами.
 
   Но если бы я продолжал сомневаться в  этом,  то  самое  поведение  по
крайней мере части евреев неизбежно должно было бы положить  конец  моим
колебаниям.
 
   В это время возникло движение, которое в Вене имело значительное вли-
яние и которое самым настойчивым образом доказывало, что евреи представ-
ляют собою именно самостоятельную нацию. Я говорю о сионизме.
 
   Правда, на первый взгляд могло показаться, что такую позицию занимает
только часть евреев, а большинство их осуждает и  всем  своим  существом
отвергает ее. При ближайшем рассмотрении  однако  оказывалось,  что  это
только мыльный пузырь и что эта вторая часть евреев руководится простыми
соображениями целесообразности или даже  просто  сознательно  лжет.  Ев-
рейство так называемого либерального образа мыслей отвергало сионизм  не
с точки зрения отказа от еврейства вообще, а лишь исходя из того  взгля-
да, что открытое выставление символа веры непрактично и даже прямо опас-
но. По сути дела обе эти части еврейства были заодно.
 
   Эта показная борьба между евреями сионистского и либерального  толков
в скором времени стала мне прямо противна. Борьба эта была насквозь неп-
равдива, зачастую просто лжива. Во всяком случае она очень мало походила
на ту нравственную высоту и чистоту помышлений, которую  любят  приписы-
вать этой нации.
 
   Что касается нравственной чистоты, да и чистоты вообще, то в примене-
нии к евреям об этом можно говорить лишь с большим трудом. Что люди  эти
не особенно любят мыться, это можно было видеть уже по  их  внешности  и
ощущать к сожалению часто даже с закрытыми глазами. Меня по крайней мере
часто начинало тошнить от одного запаха этих господ в длинных  кафтанах.
Прибавьте к этому неопрятность костюма и малогероическую внешность.
 
   Все это вместе могло быть очень привлекательно. Но  окончательно  от-
толкнуло меня от евреев, когда я познакомился не только с физической не-
опрятностью, но и с моральной грязью этого избранного народа.
 
   Ничто не заставило меня в скором времени так резко изменить мнение  о
них, как мое знакомство с родом деятельности евреев в  известных  облас-
тях.
 
   Разве есть на свете хоть одно нечистое дело,  хоть  одно  бесстыдство
какого бы то ни было сорта и прежде всего в области культурной жизни на-
родов, в которой не был бы замешан по крайней мере один еврей? Как в лю-
бом гнойнике найдешь червя или личинку его, так в любой грязной  истории
непременно натолкнешься на еврейчика.
 
   Когда я познакомился с деятельностью еврейства в прессе, в искусстве,
в литературе, в театре, это неизбежно должно было  усилить  мое  отрица-
тельное отношение к евреям. Никакие добродетельные заверения тут не мог-
ли помочь. Достаточно было подойти к любому киоску, познакомиться с име-
нами духовных отцов всех этих отвратительных пьес  для  кино  и  театра,
чтобы ожесточиться против этих господ.
 
   Это чума, чума, настоящая духовная чума, хуже той черной смерти,  ко-
торой когда-то пугали народ. А в каких несметных количествах производил-
ся и распространялся этот яд! Конечно чем ниже  умственный  и  моральный
уровень такого фабриканта низостей, тем безграничнее  его  плодовитость.
Этакий субъект плодит такие гадости без конца и забрасывает ими весь го-
род. Подумайте при этом еще о том, как велико количество  таких  субъек-
тов. Не забудьте, что на одного Гете природа всегда дарит нам  10  тысяч
таких пачкунов, а каждый из этих пачкунов разносит худшего вида  бациллы
на