мог себе представить, что же именно под этим последним понима-
ют. Мне больше всего казалось, что дело идет о стачке вроде  той,  какая
была весной. В это время стали приходить дурные вести о флоте. Говорили,
что там началось большое брожение. Мне однако думалось, что и  в  данном
случае мы имеем дело с продуктом фантазии небольшой кучки,  что  широкие
массы моряков ничего общего с этим не имеют. В госпитале шло много  раз-
говоров о том, что война все же, надо надеяться, скоро кончится.  Однако
никто не надеялся на то, что война закончится "сию минуту". Читать газе-
ты я не был в состоянии.
 
   В ноябре всеобщее напряжение усилилось.
 
   И вот, в один из ноябрьских дней внезапно разразилось  несчастье.  На
грузовиках приехали матросы и стали призывать к революции. Их  "вождями"
в борьбе за "свободу, красоту и  достоинство"  нашего  народа  выступало
несколько еврейских парней. Конечно ни один из них не был на фронте.
 
   Мое здоровье за последнее время стало несколько улучшаться. Нестерпи-
мая боль в глазах несколько уменьшилась. Постепенно  я  начал  чуть-чуть
видеть и мог уже различать окружающее меня. Врачи обнадеживали, что зре-
ние вернется ко мне в такой мере, что впоследствии я все-таки смогу най-
ти себе ту или другую работу. О том, чтобы я опять смог когда-нибудь ри-
совать, конечно не могло быть и речи. Как бы то ни было, я был на пути к
выздоровлению. В этот момент и разразились все эти ужасающие события.
 
   Сначала я еще питал надежду, что совершающаяся  измена  отечеству  не
распространится на всю страну, а останется только  местным  явлением.  В
этом духе я утешал ближайших своих коллег. Эту мою надежду в особенности
склонны были разделять те из баварцев, которые в  это  время  находились
вместе со мной в лазарете. Их настроение тоже было далеко "не  революци-
онное". Я не мог себе представить, чтобы это безумие могло  найти  расп-
ространение в Мюнхене. Я был уверен, что в Баварии чувство преданности к
уважаемой династии Вительсбахов все-таки окажется сильнее,  нежели  злая
воля отдельных еврейчиков. Словом, я был уверен в том, что дело  ограни-
чится только путчем во флоте и что этот путч будет  подавлен  в  течение
нескольких дней.
 
   Но вот прошло еще несколько дней, и мне с ужасом в душе пришлось  уже
констатировать другое. Слухи становились все более тягостными. То, что я
считал только местным событием, на деле оказалось революцией, охватившей
всю страну. Прибавьте к этому еще позорные вести,  пришедшие  с  фронта.
Фронт намеревался капитулировать. Да можно ли  было  вообще  представить
себе хоть что-либо даже только отдаленно похожее на этот ужас!!
 
   10 ноября нас посетил пастор лазарета и устроил  маленькую  беседу  с
нами. Теперь мы узнали все.
 
   Я тоже присутствовал при этой беседе, хотя находился в  страшно  воз-
бужденном состоянии. Почтенный старик весь дрожал, когда он говорил нам,
что дом Гогенцоллернов должен был сложить с себя корону,  что  отечество
наше стало "республикой" и что теперь нам остается только молить всевыш-
него, чтобы он ниспослал благословение на все эти перемены и чтобы он на
будущие времена не оставил наш народ. В конце речи он счел своей обязан-
ностью - повидимому это была его внутренняя потребность, которую он не в
силах был превозмочь, - сказать хоть несколько слов о  заслугах  импера-
торского дома в Пруссии, Померании- да и во всей  Германии.  Тут  он  не
смог удержаться и тихо заплакал. В маленькой аудитории воцарилась глубо-
кая тишина. Все были страшно огорчены и тронуты. Плакали, думается  мне,
все до единого человека. Оправившись, почтенный пастор продолжал. Теперь
он должен нам сообщить, что войну мы вынуждены кончать, что мы потерпели
окончательное поражение, что отечество наше вынуждено сдаться на милость
победителей, что результат перемирия целиком будет зависеть от великоду-
шия наших бывших противников, что мир не может быть иным как очень тяже-
лым и что, стало быть, и после заключения мира дорогому  отечеству  при-
дется пройти через ряд самых тяжких испытаний. Тут я не выдержал.  Я  не
мог оставаться в зале собрания ни одной минуты больше.  В  глазах  опять
потемнело, и я только ощупью смог пробраться в  спальню  и  бросился  на
постель. Голова горела в огне. Я зарылся с головою в подушки и одеяла.
   Со дня смерти своей матери я не плакал до сих пор ни разу. В дни моей
юности, когда судьба была ко мне особо немилостива, это только  закаляло
меня. В течение долгих лет войны на моих глазах гибло немало близких то-
варищей и друзей, но я никогда не проронил ни одной слезы.  Это  показа-
лось бы мне святотатством. Ведь эти мои дорогие друзья погибали за  Гер-
манию. Когда в самые последние дни моего пребывания на фронте я  пережил
особенно горькие минуты, стойкость не покидала меня. Когда  газом  выело
мои глаза и сначала можно было подумать, что я ослеп навеки, я  на  одно
мгновение пал духом. Но в это время некий возмущенный голос прогремел  в
мои уши: несчастный трус, ты, кажется,  собираешься  плакать,  разве  не
знаешь ты, что судьба сотен и сотен тысяч немецких солдат была еще  хуже
твоей! Это был голос моей совести. Я подчинился неизбежному  и  с  тупой
покорностью нес свою судьбу. Но теперь я не мог больше,  я  -  заплакал.
Теперь всякое личное горе отступило на задний план перед  великим  горем
нашего отечества.
 
   Итак, все было напрасно. Напрасны были все жертвы и все лишения. Нап-
расно терпели мы голод и жажду в течение бесконечно долгих месяцев. Нап-
расно лежали мы, испытывая замирание сердца, ночами в окопах  под  огнем
неприятеля, выполняя свой тяжкий долг. Напрасна была гибель двух миллио-
нов наших братьев на фронте. Не разверзнутся ли теперь братские  могилы,
где похоронены те, кто шел на верную смерть в убеждении, что отдает свою
жизнь за дело родной страны? Не восстанут ли от  вечного  сна  мертвецы,
чтобы грозно призвать к ответу родину, которая теперь так горько над ни-
ми надсмеялась? За это ли умирали массами немецкие солдаты в  августе  и
сентябре 1914 г., за это ли пошли вслед за ними в огонь  полки  немецких
добровольцев осенью того же года, за это ли легли 17-летние юноши на по-
лях Фландрии, за это ли страдали немецкие матери, когда они отрывали  от
сердца своих дорогих сыновей и посылали их на фронт, откуда они  уже  не
вернулись! Для того ли приносились все эти  неисчислимые  жертвы,  чтобы
теперь кучка жалких преступников могла посягнуть на судьбы нашей страны.

   Итак, ради этого наш немецкий солдат терпел зной  и  холод,  голод  и
жажду, усталость и муку, ради этого не спал ночами и совершал  бесконеч-
ные переходы по участкам фронта. Итак, ради этого солдаты наши  неделями
лежали под адским огнем неприятеля, вдыхали ядовитые газы, боролись и не
сдавались, не отступали ни на шаг, памятуя,  что  они  обязались  отдать
свою жизнь, чтобы оградить родину от вторжения неприятеля.  Ведь  и  эти
безымянные герои бесспорно заслужили надгробный памятник, на котором бы-
ло бы написано:
 
   "Странник, идущий в Германию, когда ты придешь туда, скажи нашей  ро-
дине, что здесь погребены те, кто сохранил верность отечеству и  предан-
ность святому долгу".
 
   Ну, а наше отечество - чем ответило оно? Но ведь и это  еще  не  все.
Ведь мы теряли также все то хорошее, что было в прежней Германии.
 
   Разве нет у нас долга по отношению к нашей собственной истории?
   Достойны ли мы теперь даже только того, чтобы вспоминать о славе про-
шедших времен? Как осмелимся мы смотреть в глаза будущему.
   Жалкие презренные преступники!
 
   Чем больше в эти тяжкие часы  я  продумывал  все  совершившееся,  тем
больше бросалась мне в лицо краска стыда, тем глубже  было  охватывавшее
все мое существо возмущение. Что мучительная боль  глаз  в  сравнении  с
этим?!
 
   За этим последовали ужасные дни и еще более тяжелые ночи.  Мне  стало
ясно, что все потеряно. Возлагать какие-бы то ни было надежды на милость
победителя могли только круглые дураки или преступники и лжецы. В  тече-
ние всех этих ночей меня охватывала все большая ненависть  к  виновникам
случившегося.
 
   Спустя несколько дней мне стала ясна моя собственная судьба. Теперь я
только горько смеялся, вспоминая, как еще недавно я был  озабочен  своим
собственным будущим. Да разве не смешно было теперь и думать о том,  что
я буду строить красивые здания на этой обесчещенной земле. В конце  кон-
цов я понял, что совершилось именно то, чего я так давно боялся и  пове-
рить чему мешало только чувство.
 
   Император Вильгельм II, первый из немецких государей,  протянул  руку
примирения вождям марксизма, не подозревая, что у негодяев не может быть
чести. Уже держа руку императора в своей руке, они другой рукой  нащупы-
вали кинжал.
 
   Никакое примирение с евреями невозможно. С ними возможен только  иной
язык: либо - либо!
 
   Мое решение созрело. Я пришел к окончательному выводу, что
   должен заняться политикой.
 
   ГЛАВА VIII
 
   НАЧАЛО МОЕЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
 
   Уже к концу ноября 1918 г. я вернулся в Мюнхен. По  приезде  я  вновь
отправился в помещение запасного батальона моего полка.  Батальон  нахо-
дился уже в руках "солдатских советов". Обстановка показалась  мне  нас-
только противной, что я, тотчас же решил, если только возможно, уйти от-
сюда. С одним из самых близких мне по фронту товарищей - его звали Эрнст
Шмидт - мы отправились в Траунштейн, где и оставались до тех  пор,  пока
солдаты были распущены по домам.
 
   В марте 1919 г. мы опять вернулись в Мюнхен.
   Положение  стало  неудержимым.  Обстановка  с  неизбежностью  вела  к
дальнейшему продолжению революции. Смерть Эйснера  только  ускорила  ход
событий и привела к советской диктатуре, т. е. лучше сказать, к  времен-
ной диктатуре евреев, чего зачинщики революции добивались как своей  ко-
нечной цели во всей Германии.
 
   В это время в голове моей проносился один план за другим. Целыми дня-
ми думал я тяжелую думу о том, что же вообще теперь можно было  предпри-
нять. И каждый раз я приходил к трезвому выводу, что пока я человек  без
имени, у меня нет даже самых элементарных предпосылок для  какого-нибудь
целесообразного действия. О том, почему я и в эту пору не  мог  решиться
примкнуть ни к одной из существовавших партий, я скажу ниже.
 
   В ходе новой, советской, революции я впервые выступил с речью,  кото-
рая вызвала недовольство Центрального совета. 27 апреля 1919 г. рано ут-
ром меня попытались арестовать. Трех молодцов, которые пришли за мною, я
встретил с карабином в руках. У них нехватило духа и молодчики повернули
оглобли.
 
   Спустя несколько дней после освобождения Мюнхена меня командировали в
следственную комиссию второго пехотного полка, которая должна  была  ра-
зобрать дела, связанные с советским восстанием.
 
   Это было мое первое выступление  на  арене  чисто  политической  дея-
тельности.
 
   Через несколько недель я получил приказ принять участие  в  "курсах",
которые должны были читаться для солдат нашего отряда. Курсы  эти  имели
целью дать солдатам правильное представление о теперешнем состоянии  на-
шего государства. Для меня участие в курсах было ценно тем, что я  полу-
чил возможность разыскать там некоторое количество товарищей,  настроен-
ных так же, как я, и вместе с ними основательно обсудить создавшееся по-
ложение. Все мы были тогда более или менее твердо убеждены  в  том,  что
партии ноябрьских преступников (центр и  социал-демократия)  ни  в  коем
случае не спасут Германию от надвигающейся катастрофы. Но вместе  с  тем
нам было ясно и то, что так называемые "буржуазно-национальные"  органи-
зации даже при самых лучших желаниях не в состоянии будут поправить  то,
что произошло. Этим последним организациям похватало целого ряда предпо-
сылок, без которых такая задача была им не по плечу. События затем впол-
не подтвердили наши тогдашние предположения.
 
   Ввиду всего этого мы начали в нашем небольшом кругу обдумывать вопрос
об образовании новой партии. Основные мысли, с которыми мы  тогда  носи-
лись, были те самые, какие впоследствии легли в основу программы "Немец-
кой рабочей партии". Само название новой партии должно  было  обеспечить
нам с самого начала возможность ближе связаться с  широкой  массой.  Вне
этого вся работа казалась нам излишней и бесцельной. Так набрели  мы  на
мысль назвать свою партию "Социально-революционной партией".  Социальные
воззрения нашей новой партии действительно означали целую революцию.
 
   Более глубокие мотивы, приведшие меня к этому решению, заключались  в
следующем.
 
   Я и раньше много занимался экономическими проблемами. Но эти  прежние
мои занятия всегда более или менее оставались в  рамках  изучения  соци-
альных вопросов как таковых. Позднее  эти  рамки  расширились  изучением
вопросов германской иностранной политики. Эта последняя  в  значительной
мере была результатом неправильной оценки хозяйственных факторов и непо-
нимания действительных основ, необходимых для постановки на должную  вы-
соту дела пропитания немецкого народа.
 
   Прежние мои взгляды исходили из  того  предположения,  будто  капитал
всегда является только продуктом труда и будто капитал как и труд одина-
ково зависят от  тех  факторов,  которые  определяют  человеческую  дея-
тельность в ту или другую сторону. Я полагал тогда,  будто  национальное
значение капитала в том и состоит, что он целиком зависит от могущества,
величия, свободы самого государства, т.е. нации. Отсюда  я  делал  тогда
тот вывод, что благодаря этой взаимозависимости капитал неизбежно должен
содействовать процветанию государства и  нации,  так  как-де  это  соот-
ветствует его собственному естественному стремлению к обогащению. Я  по-
лагал таким образом, будто собственные интересы капитала  побуждают  его
помогать делу свободы и независимости государства, другими словами - бо-
роться за свободу, могущество и силу нации. Отсюда, казалось мне, задача
государства по отношению к капиталу довольно проста и ясна:  государство
должно позаботиться только о том, чтобы капитал оставался  слугою  госу-
дарства и не возомнил себя господином нации. Из такой  оценки  для  меня
вытекало два постулата: на одной стороне - сохранение жизнеспособного  и
национально независимого хозяйства,  на  другой  стороне  -  достаточное
обеспечение прав трудящихся.
 
   Раньше я не умел еще различать между чистым капиталом  как  последним
продуктом творческого труда и тем капиталом, источником которого являет-
ся исключительно спекуляция. Мне нехватало  необходимого  толчка,  чтобы
уяснить себе до конца эту разницу. И вот именно этот толчок дал мне один
из лекторов на упомянутых курсах. Я говорю о Готфриде Федере.
 
   Впервые в своей жизни я услышал из уст последнего принципиальную кри-
тику национального биржевого и ссудного капитала.
 
   Сразу же после первой лекции Федера мозг мой пронзила мысль, что  те-
перь я окончательно обрел все необходимые предпосылки для создания новой
партии.
 
   Заслуга Федера в моих глазах заключалась в том, что он с безжалостной
последовательностью до конца разоблачил спекулятивный характер биржевого
и ссудного капитала и пригвоздил к столбу его  ростовщическую  сущность.
Его лекции в их принципиальной части были настолько  правильны,  что  ни
один из критиков не оспаривал теоретической  верности  выводов  лектора.
Люди только задавали себе вопрос, насколько возможно практическое прове-
дение идей Федора в жизнь. Но и то, что в глазах других являлось  слабой
стороной федоровских лекций, в моих глазах составляло их сильную  сторо-
ну.
 
   Задача вождя, творящего новую программу, заключается не в том,  чтобы
со всех сторон взвесить степень выполнимости  этой  программы  в  каждый
данный момент, а в том чтобы с возможно большей ясностью показать  самую
ее суть. Это значит, что такой деятель должен больше думать о самой  це-
ли, нежели о пути к этой цели.
 
   Задача же воплощения этой цели в  жизнь  является  задачей  политика.
Первый в своем мышлении руководится преимущественно идеями вечных истин;
второй в своем действии руководится преимущественно соображениями  прак-
тической действительности.
 
   Тут дело идет о  принципиальной  правильности  самой  идеи,  а  не  о
больших или меньших трудностях ее проведения в жизнь. Если творец  прог-
раммы заменит искания абсолютной истины поисками так называемой "целесо-
образности" и соображениями "выполнимости", его деятельность  сразу  пе-
рестанет быть путеводной звездой для ищущего новых  путей  человечества.
Работа его станет тогда серенькой и повседневной. Задача вождя, творяще-
го программу нового великого движения, заключается в том, чтобы ярко об-
рисовать его цель. Задача же воплощения этой цели в жизнь является зада-
чей политика. Первый в своем мышлении руководится преимущественно идеями
вечных истин; второй в своем действии руководится преимущественно  сооб-
ражениями практической действительности. Величие первого лежит  в  плос-
кости абсолютной верности своей абстрактной идее; величие  второго  -  в
плоскости верных оценок данных фактов и правильного использования обста-
новки; путеводной звездой для второго является та цель, которую  показы-
вает первый. Экзаменом для политика является успех его планов и  практи-
ческих шагов, другими словами, степень  превращения  в  действительность
его проектов и предположений. Другое дело -  работа  деятеля,  творящего
новую программу. Полное воплощение в жизнь его программы до конца никог-
да не удается, ибо человеческий гений может  установить  вечные  истины,
кристаллически ясные цели и в то же время не увидеть  их  окончательного
торжества просто потому, что окружающий человеческий мир оказывается не-
достаточно восприимчивым к этим великим идеям и во всяком случае не сра-
зу претворяет их в жизнь. В нашей жизни бывает так, что чем правильнее и
величавее данная идея, тем менее возможным становится ее полное воплоще-
ние в жизнь, поскольку ее реализация зависит от людей. Вот почему  экза-
меном для творца новой программы является не степень воплощения его  це-
лей в жизнь, а степень правильности самой идеи,  степень  того  влияния,
которое она впоследствии окажет на все развитие  человечества.  Если  бы
это было не так, тогда мы не могли бы причислить к великим  людям  нашей
земли ни одного из основателей религий, ибо ведь известно, что  их  эти-
ческие идеалы никогда не находят себе сколько-нибудь полного  воплощения
в жизни. Даже религия любви на практике добилась только крайне частично-
го воплощения в жизнь по сравнению с тем, чего хотел ее творец. И тем не
менее она имеет великое историческое  значение,  поскольку  дала  толчок
всему культурному и нравственному развитию человечества  в  определенном
направлении.
 
   Громадное различие между задачами творца  программы  и  практического
политика является причиной того, что мы почти никогда не видим сочетания
качеств того и другого в одном лице. Ни малейших намеков на такое  соче-
тание мы никогда не обнаружим в особенности у тех "преуспевающих"  поли-
тиков миниатюрного формата, деятельность которых по большей части исчер-
пывается "искусством достигать возможного"  (этой  формулой,  по  нашему
мнению чересчур скромной, Бисмарк, как известно, определил сущность  по-
литики вообще). Чем более этакий "политик" свободен от каких  бы  то  ни
было крупных идей, тем легче и во всяком случае быстрее придут его  "ус-
пехи".
 
   Проведение в жизнь тех целей, которые имеют великое значение дня  бу-
дущих времен, не обещает близкой награды крупным людям, возвещающим  эти
цели. Широкие слои массы редко понимают сразу эти цели. Для  массы  буд-
ничные вопросы, связанные с пивом и молоком, более понятны и кажутся бо-
лее важными, нежели дальновидные планы будущего, которые могут  осущест-
виться лишь с течением времени и пользу от  которых  почувствуют  только
будущие поколения.
 
   Вот по