их сомнений посеять не могла.
 
   Английская пропаганда прекрасно поняла примитивность чувствований ши-
рокой массы. Блестящим свидетельством этого служит английская пропаганда
по поводу "немецких ужасов". Этим путем англичане просто гениально  соз-
давали предпосылку для стойкости их войск на фронтах даже в моменты  са-
мых тяжких английских поражений. Столь  же  превосходных  для  себя  ре-
зультатов достигали англичане своей неустанной  пропагандой  той  мысли,
что одни немцы являются виновниками войны. Чтобы этой наглой лжи повери-
ли, необходимо было ее пропагандировать именно самым односторонним, гру-
бым, настойчивым  образом.  Только  так  можно  было  воздействовать  на
чувство широких масс народа и только так англичане могли добиться  того,
что в эту ложь поверили.
 
   Насколько действенной оказалась эта пропаганда, видно  из  того,  что
мнение это не только целых четыре года удержалось в  лагере  противника,
но и проникло в среду нашего собственного народа.
 
   Нет ничего удивительного в том, что нашей пропаганде судьба не сулила
такого успеха. Уже внутренняя двойственность нашей  пропаганды  имела  в
себе зародыш импотентности. Само содержание нашей  пропаганды  с  самого
начала делало маловероятным, что  такая  пропаганда  произведет  должное
впечатление на наши массы. Только бездушные манекены могли предполагать,
что при помощи такой пацифистской водички можно вдохновить людей идти на
смерть в борьбе за наше дело.
 
   В результате такая несчастная "пропаганда" оказалась не только беспо-
лезной, но и прямо вредной.
 
   Даже если бы содержание нашей пропаганды было совершенно  гениальным,
все-таки она не могла бы иметь успеха, раз забыта  главная,  центральная
предпосылка: всякая пропаганда обязательно  должна  ограничиваться  лишь
немногими идеями, но зато повторять их бесконечно. Постоянство и настой-
чивость являются тут главной предпосылкой успеха, как впрочем и во  мно-
гом остальном на этом свете.
 
   Как раз в области пропаганды меньше всего можно прислушиваться к  эс-
тетам или пресыщенным интеллигентам. Первых нельзя слушаться потому, что
тогда в короткий срок и содержание и форма пропаганды  окажутся  приспо-
собленными не к потребностям массы, а к потребностям узких кружков каби-
нетных политиков. К голосу вторых опасно прислушиваться уже потому, что,
будучи сами лишены здоровых чувств, они постоянно ищут новых острых ощу-
щений. Этим господам в кратчайший срок все надоедает. Они постоянно ищут
разнообразия и совершенно неспособны хоть на минуту вдуматься в то,  как
чувствует простая безыскусственная толпа. Эти  господа  всегда  являются
первыми критиками. Ведущаяся пропаганда не нравится им ни по содержанию,
ни по форме. Все им кажется слишком устаревшим, слишком  шаблонным.  Они
все ищут новенького, разностороннего. Этакая критика  -  настоящий  бич;
она на каждом шагу мешает  действительно  успешной  пропаганде,  которая
способна была бы завоевать подлинные массы. Как только организация  про-
паганды, ее содержание, ее форма начнут равняться  по  этим  пресыщенным
интеллигентам, вся пропаганда расплывается и  потеряет  всякую  притяга-
тельную силу.
 
   Серьезная пропаганда существует не для того, чтобы удовлетворять пот-
ребность пресыщенных интеллигентов в интересном разнообразии, а для  то-
го, чтобы убеждать прежде всего широкие массы народа. Массы же  в  своей
косности всегда нуждаются в значительном промежутке времени, раньше  чем
они даже только обратят внимание на тот или другой вопрос. Для того  же,
чтобы память масс усвоила хотя бы совершенно простое понятие, нужно пов-
торять его перед массой тысячи и тысячи раз.
 
   Подходя к массе с совершенно различных сторон, мы ни в коем случае не
должны менять содержание своей пропаганды и каждый раз должны ее  подво-
дить к одному и тому же выводу. Пропагандировать наш лозунг мы  можем  и
должны с самых различных сторон. Освещать его  правильность  тоже  можно
по-разному. Но итог всегда должен быть один и тот же, и лозунг неизменно
должен повторяться в конце каждой речи, каждой статьи и  т.д.  Только  в
этом случае наша пропаганда будет оказывать действительно  единообразное
и дружное действие.
 
   Только в том случае, если мы будем самым последовательным  образом  с
выдержкой и настойчивостью придерживаться этого, мы со временем  увидим,
что успех начинает нарастать, и только тогда мы сумеем убедиться,  какие
изумительные, какие прямо грандиозные результаты дает такая пропаганда.
 
   Успех всякой рекламы - и это одинаково относится к коммерческой  и  к
политической рекламе - заложен только в настойчивом, равномерном и  дли-
тельном ее применении.
 
   И в этом отношении пропаганда противников была образцовой. Она велась
с исключительной настойчивостью, с образцовой неутомимостью. Она  посвя-
щена была только нескольким, немногим, но важным идеям и была рассчитана
исключительно на широкую народную массу. В течение всей войны  противник
без передышки проводил в массу одни и те же идеи в одной и той же форме.
Он ни разу не стал хотя бы в малейшем менять свою пропаганду,  ибо  убе-
дился в том, что действие ее превосходно. В начале войны  казалось,  что
пропаганда эта прямо безумна по своей наглости, затем она начала  произ-
водить только несколько неприятное впечатление, а в конце концов  -  все
поверили ей. Спустя четыре с половиной года в Германии вспыхнула револю-
циями что же? Эта революция почти все свои лозунги позаимствовала из ар-
сенала военной пропаганды наших противников.
 
   Еще одно отлично поняли в Англии: что успех пропаганды в сильной сте-
пени зависит еще от массового ее применения; англичане не жалели никаких
денег на пропаганду, памятуя, что издержки покроются сторицей.
 
   В Англии пропаганда считалась орудием первого ранга. Между тем у  нас
в Германии пропаганда стала занятием для  безработных  политиков  и  для
всех тех рыцарей печального образа, которые искали теплых местечек в ты-
лу.
 
   Вот чем объясняется тот факт, что и результаты нашей  военной  пропа-
ганды равнялись нулю.
 
   ГЛАВА VII
 
   РЕВОЛЮЦИЯ
 
   Военная пропаганда противников началась в нашем лагере уже с 1915  г.
С 1916 г. она становится все более интенсивной, а к началу 1918  г.  она
уже прямо затопляет нас. На каждом шагу можно было ощущать отрицательные
влияния этой ловли душ. Наша армия постепенно научилась думать так,  как
этого хотелось врагу.
 
   Наши меры борьбы против этой пропаганды оказались никуда негодными.
 
   Тогдашний руководитель армии имел и желание и решимость бороться про-
тив этой пропаганды всюду, где она проявлялась на фронте. Но,  увы,  для
этого ему нехватало соответствующего инструмента. Да и с психологической
точки зрения меры противодействия должны были исходить не от самого  ко-
мандования. Для того, чтобы наша контрпропаганда возымела свое действие,
надо было, чтобы она шла из дому. Ведь именно за этот дом,  ведь  именно
за наше отечествосолдаты на фронте совершали чудеса героизма  и  шли  на
любые лишения в течение почти четырех лет.
 
   И что же оказалось в действительности?  Чем  отозвалась  родина,  чем
отозвался дом наш на всю эту возмутительную пропаганду противников?
 
   Когда мы знакомились с нашей, с позволения сказать, контрпропагандой,
мы частенько спрашивали себя: что это - глупость или преступление?
 
   К концу лета 1918 г. после очищения нами  южного  берега  Марны  наша
пресса повела себя настолько бесталанно, настолько преступно глупо,  что
я с возрастающим негодованием каждый день задавал себе  один  и  тот  же
вопрос: да неужели же у нас никого не осталось в Берлине, чтобы положить
конец этому позорному расточению героических настроений армий?
 
   Как поступила Франция, когда в 1914 г. наши победоносные копаны лави-
ной вторглись в пределы этой страны? Как поступила Италия в дни  катаст-
рофы, которую потерпели ее армии на Изонцо? Как поступила та же  Франция
весною 1918 г., когда германские  дивизии  начали  штурмовать  важнейшие
окопы французских войск и когда наша дальнобойная артиллерия стала  бить
по Парижу?
 
   Во всех этих случаях противник всеми силами старался вернуть бодрость
поколебавшимся полкам и с этой целью снова доводил национальные  страсти
до точки кипения. С какой невероятной силой, с какой гениальностью рабо-
тала тогда их пропаганда, дабы во что бы то  ни  стало  вернуть  войскам
уверенность в окончательной победе и всеми силами вбить им в  голову  ту
мысль, что отступать дальше означает  губить  себя,  свою  родину,  свой
очаг.
   Ну, а что сделано было в аналогичных условиях у нас?
   Да ровным счетом ничего, а зачастую еще похуже этого.
   Каждый раз, когда я получал свежую газету, я рвал и метал и  был  вне
себя от негодования по поводу той гнусной агитации, которая явно на  на-
ших глазах губила фронт. Этот психологический яд был равносилен  прямому
подкашиванию наших боевых сил.
 
   Много раз меня мучила мысль, что если бы на месте этих преступных не-
вежд и безвольных манекенов руководителем нашей пропаганды  оказался  я,
то исход войны был бы для нас совершенно иным.
 
   В течение этих месяцев я впервые почувствовал, насколько коварна была
ко мне судьба, бросив меня на передовую линию фронта, где  шальная  пуля
любого негра могла в любую минуту меня прикончить, между тем как на дру-
гом посту я мог бы оказать своей родине куда более значительные услуги.
 
   Я был уже достаточно уверен в себе, чтобы знать, что дело  пропаганды
я сумел бы поставить как следует.
 
   Но, увы, что толку! Ведь я был только один  из  безымянных,  один  из
восьми миллионов солдат.
 
   Ничего не оставалось делать кроме того, как держать язык за зубами  и
добросовестно выполнять свои скромные обязанности.
 
   Первые прокламации противника попали в наши руки летом 1915г. Их  со-
держание с небольшими модификациями всегда бывало одно и то же. В  прок-
ламациях этих говорилось, что нужда в Германии  растет  с  каждым  днем;
война длится бесконечно и нет никаких видов на то,  что  Германия  может
выиграть эту войну; немецкий народ в тылу жаждет мира, но мира не  хотят
"милитаристы" и прежде всего сам "кайзер"; весь мир прекрасно знает, что
немецкая нация тоскует по миру; поэтому "мы"  ведем-де  войну  вовсе  не
против немецкого народа, а только против кайзера, являющегося единствен-
ным виновником войны; война поэтому не может кончиться и не кончится  до
тех пор, пока этот враг всего человечества не будет отстранен; зато, как
только кончится война, свободные демократические  нации  братски  примут
немецкий народ в свой союз вечного мира, и как только пробьет час  унич-
тожения "прусского милитаризма", мир и благоденствие будут-де обеспечены
навсегда.
   Для лучшей иллюстрации всего сказанного  в  прокламациях  приводились
многочисленные "письма от родных", полностью подтверждавшие сказанное.
 
   Спадала над этими прокламациями большею частью просто смеялись. Лист-
ки прочитывались и направлялись по команде в штабы армий, где на них  не
обращали никакого внимания, пока ветром опять не занесет в  окопы  новых
прокламаций. Листки противника распространялись большею частью с  аэроп-
ланов.
 
   Вскоре мы обратили внимание на следующее. На всех тех участках  фрон-
та, где находились солдаты баварцы, неизменно появлялись листки, которые
главным своим острием обращались против пруссаков. В листках этих  гово-
рилось, что противник ровным счетом ничего не имеет против баварцев, что
во всем виновата одна Пруссия, которая и должна была бы  нести  всю  от-
ветственность за совершенные ею злодеяния. Противник и  рад  был  бы  не
причинять зла баварцам, да что же делать, если они сами совершенно  нап-
расно связали свою судьбу с Пруссией и таскают для нее каштаны из огня.
 
   И надо сказать, что такого рода пропаганда  начинала  оказывать  свое
влияние уже в первые месяцы 1915 г. Среди  солдат  совершенно  явственно
росли настроения против Пруссии, а между тем сверху у нас пальцем о  па-
лец не ударяли, чтобы противодействовать этому. Это было уже не  простое
упущение.
 
   И конечно такие ошибки после отомстили за себя самым печальным  обра-
зом. От этого пострадала вовсе не одна "Пруссия", но и весь немецкий на-
род, в том числе конечно и баварцы.
 
   Начиная с 1916 г., пропаганда противников могла уже  зарегистрировать
совершенно определенные успехи в этом направлении.
 
   Но надо признать и то, что многочисленные письма от  родных,  которые
действительно шли из дому, теперь были переполнены жалобами, и эти  "жа-
лостные" письма тоже стали оказывать свое влияние. Противнику теперь уже
не нужно было распространять подобные письма с аэропланов. Против  этого
потока жалобных писем из тыла тоже ничего решительно не было  предприня-
то, оспине считать некоторых с психологической точки зрения крайне  глу-
пых "напоминаний" "правительственного" характера. Фронт продолжал навод-
няться этим ядом. Бедные  неразумные  женщины,  фабриковавшие  дома  эти
письма сотнями тысяч, совершенно не подозревали,  что  этим  они  только
увеличивают уверенность противника в победе, а тем самым только  затяги-
вают войну и умножают страдания своих близких на фронтах.  Эти  бессмыс-
ленные письма немецких женщин стоили жизни сотням тысяч наших солдат.
 
   Таким образом уже в 1916 г. можно было наблюдать различные  тревожные
симптомы. Фронт ворчал, а иногда и "крыл" во всю; фронт был  уже  многим
недоволен и иногда  выражал  совершенно  справедливое  возмущение.  Пока
фронт голодал, пока родственники дома терпели всяческую нужду, в  других
местах, наверху господствовали изобилие и расточительство. Даже на самом
фронте в этом отношении далеко не все обстояло благополучно.
 
   Таким образом симптомы кризиса были уже налицо в 1916 г., но пока де-
ло шло еще только о своих домашних "внутренних" делах. Тот самый солдат,
который только что ворчал и ругался, спустя несколько минут молча выпол-
нял свой тяжелый долг как нечто само собою разумеющееся. Та самая  рота,
которая только что выражала недовольство, через полчаса дралась за  свой
участок окопов с таким героизмом, как будто  от  этого  зависела  судьба
всей Германии. Это все еще был фронт старой превосходной героической ар-
мии.
 
   Вскоре получил я возможность убедиться в той  резкой  разнице,  какая
уже существовала в эту пору между положением на фронте  и  положением  в
тылу.
 
   В конце сентября 1916 г. моя дивизия приняла участие в боях на Сомме.
Это был для нас первый из целой серии будущих боев, где главную роль иг-
рала техника. Впечатление с трудом поддается описанию - не война, а нас-
тоящий ад!
 
   Под истребительным огнем неприятеля, продолжавшимся непрерывно в  те-
чение многих недель, немецкий фронт удержался. Иногда мы чуть-чуть  отс-
тупали, затем выправляли положение, но  никогда  не  сдавали  ни  одного
вершка земли без боя.
 
   7 октября 1916 г. я был ранен. Я счастливо добрался до  перевязочного
пункта и с первым транспортом меня отправили вглубь страны.
 
   Прошло два года, как я не видел родины, -  срок  при  таких  условиях
бесконечно большой. Я с трудом мог представить себе, как выглядит немец,
не одетый в военную форму. Когда я попал в первый лазарет в Гермиссе,  я
вздрогнул от испуга, когда внезапно услышал голос женщины, сестры  мило-
сердия, заговорившей с близлежащим товарищем.
 
   Впервые услышал я после двух лет женский голос. Чем ближе  поезд  наш
подъезжал к границе, тем неспокойнее становилось наше состояние.
 
   Мы проезжали через все те города, через которые  проходили  два  года
назад еще совсем необстрелянными солдатами: Брюссель, Льеж и т. д. Нако-
нец показался первый немецкий дом на холме. Сколь прекрасной нам показа-
лась эта постройка.
   Дорогое отечество! Наконец!
 
   Когда в октябре 1914 г. мы впервые переезжали границу, мы все сгорали
от нетерпения и энтузиазма. Теперь мы ехали молча и были погружены в пе-
чаль. Каждый из нас испытывал чувство счастья по поводу того, что судьба
дала ему еще раз взглянуть своими собственными глазами на родину, за ко-
торую он отдавал свою жизнь. Все мы были так тронуты, что  почти  стыди-
лись смотреть друг другу в глаза.
 
   Меня положили в госпиталь в Беелице близ Берлина. Это почти совпало с
двухлетием моего отправления на фронт.
 
   Какая перемена! Из непролазной грязи на фронтах Соммы прямо  в  белую
постель в этом чудном здании. Вначале как-то даже не  решаешься  лечь  в
такую постель. Лишь постепенно начинаешь привыкать к этому новому миру.
 
   К сожалению, окружающий меня теперь мир оказался новым и в других от-
ношениях.
 
   Здесь уже не пахло тем духом, который  господствовал  еще  у  нас  на
фронте. Здесь я впервые услышал то, что на фронте  нам  было  совершенно
неизвестно: похвальбу своей собственной трусостью! Сколько ни ворчали на
фронте, как ни крепко бранились там солдаты, это ничего общего не  имело
с отказом от исполнения своих обязанностей, а тем более  с  восхвалением
трусости. О нет! На фронте трус все еще считался трусом и ничем  другим.
Труса на фронте попрежнему клеймили всеобщим презрением, а  к  подлинным
героям относились с преклонением. Здесь же, в госпитале, настроение  уже
было прямо противоположное. Здесь наибольшим успехом пользовались  самые
бессовестные болтуны, которые с помощью жалкого "красноречия" высмеивали
мужество храброго солдата и восхваляли гнусную бесхарактерность  трусов.
Тон задавали несколько совершенно жалких субъектов. Один из них  открыто
хвастался тем, что он сам нарочно поранил себе руку у  проволочных  заг-
раждений, чтобы попасть в лазарет. Несмотря на то, что ранение было  со-
вершенно пустяковое, субъект этот находился в больнице уже  давно,  хотя
все знали, что он попал сюда мошенническим путем. И что же? Этот негодяй
нагло выставлял себя образцом высшего мужества и  считал  свой  "подвиг"
куда более ценным для родины, нежели геройская смерть  честного  солдата
на фронте. Многие выслушивали эти речи молча, другие отходили в сторону,
но иные открыто соглашались с ним.
 
   Меня прямо тошнило от этих речей,  но  сделать  ничего  нельзя  было;
субъект этот спокойно оставался в лазарете. Больничное начальство конеч-
но прекрасно знало, кто этот субъект, и тем не менее ничего не  предпри-
нимало.
 
   Как только я встал на ноги, мне разрешили съездить  в  Берлин.  Здесь
уже явно господствовала сильная нужда. Миллионный  город  терпел  голод.
Недовольство было велико. Во многих посещаемых  солдатами  пивных  можно
было услышать те же разговоры, что и в лазарете. Получалось даже впечат-
ление, что некоторые из этих  негодяев  специально  посещают  эти  места
скопления солдат, чтобы проповедывать там свои гнусные взгляды.
   Еще много хуже было положение в Мюнхене. Когда после выздоровления  я
выписался из лазарета и отправился в свой запасный батальон, я просто не
узнал нашего города. Куда ни придешь - горе, недовольство и брань. В са-
мом запасном батальоне настроение было ниже всякой критики. Здесь  влия-
ние оказывало еще и то, что офицеры-инструктора, сами еще ни разу не по-
бывавшие на фронте, обращались очень грубо со  старыми  солдатами  и  не
умели установить с ними сколько-нибудь приличных взаимоотношений. Солда-
та-фронтовики приносили с собою из окопов некоторые особые навыки, кото-
рые были понятны строевым офицерам, но с которыми не хотели мириться ты-
ловые чины. К строевому офицеру и сами фронтовики относились  с  гораздо
большим уважением, чем к этапным командирам. Но независимо от всего это-
го, общее настроение было чрезвычайно плохим. Укрывательство в тылу  уже
считалось в это время образном высшей мудрости, а стойкость  и  выдержка
на фронте - признаком слабости и ограниченности.
 
   Канцелярии кишели евреями. Почти каждый военный писарь был из евреев,
а почти каждый еврей - писарем. Мне оставалось только изумляться по  по-
воду обилия этих представител