социалистов, я стал подробно изучать, какие планы поставил себе Бисмарк,
как именно он вел борьбу и какие получились результаты. Постепенно я вы-
работал себе по всем этим вопросам совершенно  законченный  взгляд.  Мне
лично в течение всей своей дальнейшей жизни не пришлось эти взгляды  ме-
нять ни на ноту. В это же время я еще раз точнее уяснил себе связь,  су-
ществующую между марксизмом и еврейством.
 
   Ранее в Вене Германия казалась мне непоколебимым колосом.  Теперь  во
мне иногда, увы, возникали уже известные сомнения. В  небольших  кружках
своих друзей я бунтовал против немецкой внешней политики, а также и про-
тив того невероятного легкомыслия, с которым по моему мнению тогда отно-
сились к важнейшей проблеме - к марксизму. Я совершенно не  мог  понять,
как можно столь слепо идти навстречу гигантским опасностям -  сам  марк-
сизм не делал из них тайны. Уже тогда я в небольших кружках  предостере-
гал с той же настойчивостью, как я делаю это теперь перед большой  ауди-
торией, против "успокоительного лозунга дурачков и трусов,  что-де  "нам
бояться нечего". Этакая умственная чума уже однажды разрушила гигантское
государство. Германия не может составить исключения, она, подвластна тем
же самым законам, что и все человеческое общество.
 
   В течение 1913-1914 гг. мне пришлось в различных  кругах  (многие  из
этих людей и теперь остались верны национал-социалистическому  движению)
впервые высказать убеждение, что главным вопросом, имеющим решающее зна-
чение для судеб всей германской нации, является  вопрос  об  уничтожении
марксизма.
 
   В несчастной политике тройственного союза  я  видел  только  одно  из
следствий разрушительной работы марксизма. Самое ужасное было то, что яд
этот проникал совершенно незаметно и отравлял  всю  базу  здорового  хо-
зяйственного и государственного развития. Люди, подвергавшиеся  действию
этого яда, зачастую сами даже  не  замечали,  насколько  их  воля  и  их
действия являлись прямым результатом марксистской проповеди, которую все
они на словах резко осуждали.
 
   В ту пору внутренняя деградация немецкого народа давно уже  началась.
Но как это часто бывает в жизни, люди совершенно не отдавали себе отчета
в том, кто же является действительным виновником разрушения их  благопо-
лучия. Время от времени ставились всевозможные диагнозы болезни, но  при
этом систематически смешивали формы проявления болезни  с  возбудителями
ее. Поскольку люди не хотели или не умели понять  действительных  причин
болезни, постольку вся так называемая борьба против марксизма  превраща-
лась только в знахарство и шарлатанство.
 
   ГЛАВА V
 
   МИРОВАЯ ВОЙНА
 
   В дни моей зеленой юности ничто так не огорчало меня, как то  обстоя-
тельство, что я родился в такое время, которое стало эпохой лавочников и
государственных чиновников. Мне казалось, что волны исторических событий
улеглись, что будущее принадлежит только так называемому "мирному сорев-
нованию народов", т. е. самому обыкновенному взаимному коммерческому об-
лапошиванию при полном исключении  насильственных  методов  защиты.  От-
дельные государства все больше стали походить  на  простые  коммерческие
предприятия, которые конкурируют друг с  другом,  перехватывают  друг  у
друга покупателей и заказчиков и вообще всеми средствами стараются подс-
тавить друг другу ножку, выкрикивая при этом на всех перекрестках каждое
о своей честности и невинности. В пору моей зеленой юности мне казалось,
что эти нравы сохранятся надолго (ведь все об этом только и  мечтали)  и
что постепенно весь мир превратится в один большой  универсальный  мага-
зин, помещения которого вместо памятников будут украшены бюстами  наибо-
лее ловких мошенников и наиболее глупых чиновников. Купцов будут постав-
лять англичане, торговый персонал - немцы, а на роль владельцев  обрекут
себя в жертву евреи. Ведь недаром сами евреи всегда признают, что их де-
лом является не зарабатывать, а  только  "выплачивать",  да  к  тому  же
большинство из них обладает знанием многих языков.
 
   В эту мою молодую пору я частенько думал - почему я не родился на сто
лет раньше. Ах! ведь мог же я родиться, ну, скажем, по  крайней  мере  в
эпоху освободительных войн, когда человек, и  не  "занимавшийся  делом",
чего-нибудь да стоил и сам по себе.
 
   Так частенько грустил я по поводу моего, как мне  казалось,  позднего
появления на земле и видел незаслуженный удар судьбы в том, что мне  так
и придется прожить всю жизнь среди "тишины и порядка". Как видите, я уже
смолоду не был "пацифистом", а все попытки воспитать меня в  духе  паци-
физма были впустую.
   Как молния, блеснула мне надеждой бурская война.
   С утра до вечера я глотал газеты, следя за всеми телеграммами и отче-
тами, и я был счастлив уже тем, что мне хотя бы издалека удается следить
за этой героической борьбой.
 
   Русско-японская война застала меня уже  более  зрелым  человеком.  За
этими событиями я следил еще внимательнее. В этой войне я стал на  опре-
деленную сторону и при том по соображениям национальным.  В  дискуссиях,
связанных с русско-японской войной, я сразу стал на сторону  японцев.  В
поражении России я стал видеть также поражение австрийских славян.
 
   Прошло много лет. То, что раньше казалось мне гнилостной агонией, те-
перь начинало казаться мне затишьем перед бурей. Уже во время моего пре-
бывания в Вене на Балканах господствовала удушливая  атмосфера,  которая
предсказывала грозу. Уже не раз появлялись и  вспыхивали  там  отдельные
зарницы, которые однако быстро исчезали, снова уступая место непроницае-
мой тьме. Но вот разразилась первая балканская война и вместе с ней пер-
вые порывы ветра донеслись до изнервничавшейся  Европы.  Полоса  времени
непосредственно за первой балканской войной была чрезвычайно  тягостной.
У всех было чувство приближающейся катастрофы, вся земля как бы раскали-
лась и жаждала первой капли дождя. Люди полны были тоски ожидания и  го-
ворили себе: пусть наконец небо сжалится, пусть судьба  скорее  шлет  те
события, которые все равно неминуемы. И вот, наконец, первая яркая  мол-
ния озарила землю. Началась гроза, и могучие раскаты грома  смешались  с
громыханием пушек на полях мировой войны.
 
   Когда в Мюнхен пришла первая весть об убийстве эрцгерцога Франца Фер-
динанда (я сидел как раз дома и через окно услышал  первые  недостаточно
точные сведения об этом убийстве), меня  сначала  охватила  тревога,  не
убит ли он немецкими студентами, у которых вызывала возмущение  система-
тическая работа наследника над славянизацией австрийского государства. С
моей точки зрения не было бы ничего удивительного в  том,  что  немецкие
студенты захотели бы освободить немецкий народ от этого внутреннего вра-
га. Легко представить себе, каковы были бы последствия, если бы убийство
эрцгерцога носило именно такой характер. В результате мы имели бы  целую
волну преследований, которая была бы конечно признана  "обоснованной"  и
"справедливой" всем миром. Но когда я узнал имя предполагаемого  убийцы,
когда мне сказали, что убийца безусловно серб, меня охватил  тихий  ужас
по поводу того, как отомстила эрцгерцогу неисповедимая судьба.
 
   Один из самых видных друзей славянства пал жертвой от руки славянских
фанатиков.
 
   Кто за последние годы внимательно следил за  взаимоотношениями  между
Австрией и Сербией, тот не мог теперь ни на минуту  сомневаться  в  том,
что события будут развиваться неудержимо.
 
   Теперь частенько осыпают венское правительство упреками за тот ульти-
матум, который оно послало Сербии. Но эти упреки совершенно несправедли-
вы. Любое правительство в мире в аналогичной обстановке поступило бы так
же. На своей восточной границе Австрия имела неумолимого врага,  который
выступал с провокациями все чаще и чаще и который не мог успокоиться  до
того момента, пока благоприятная обстановка не  привела  бы  к  разгрому
австро-венгерской монархии. В Австрии имелись  все  основания  пртдпола-
гать, что удар против нее будет отложен максимум до момента смерти  ста-
рого императора; но там имелись основания также предполагать, что к это-
му моменту монархия вообще уже лишится способности  оказать  сколько-ни-
будь серьезное сопротивление. В течение последних лет  монархия  эта  до
такой степени олицетворялось дряхлеющим Францем-Иосифом,  что  в  глазах
широких масс смерть этого императора  неизбежно  должна  была  представ-
ляться как смерть самого отживающего австрийского государства.  Одна  из
самых хитрых уловок славянской политики заключалась в том, что она  соз-
нательно сеяла ту мысль, что "процветание" Австрии целиком обязано  муд-
рости ее монарха. На удочку этой лести венские придворные круги попадали
.тем легче, что эта оценка совершенно не соответствовала  действительным
заслугам Франца-Иосифа. Венский двор совершенно не понимал, что  в  этой
лести скрыта насмешка. При вдоре не понимали, а может быть и  не  хотели
понимать, что чем больше судьбы монархии связываются  с  государственным
разумом этого, как тогда выражались, "мудрейшего из монархов", тем более
катастрофичным станет положение монархии, когда в один  прекрасный  день
безжалостная смерть постучится в дверь Франца-Иосифа.
 
   Можно ли было тогда вообще представить себе Австрию без этого старого
императора?
 
   Не повторится ли тогда сразу та трагедия, которая  некогда  приключи-
лась с Марией-Терезией?
 
   Нет, совершенно несправедливы упреки,  направленные  против  венского
правительства за то, что оно в 1914 г. пошло на войну, которой, как иным
кажется, можно было еще избежать. Нет, войны избежать уже  нельзя  было;
ее можно было отсрочить максимум на одиндва года. Но в этом  и  заключа-
лось проклятие немецкой и австрийской дипломатии, что она все еще стара-
лась оттянуть неотвратимое столкновение и в конце концов вынуждена  была
принять бой в самый неблагоприятный момент. Не  подлежит  сомнению,  что
если бы войну удалось еще на  короткий  срок  оттянуть,  то  Германии  и
Австрии пришлось бы воевать в еще более неблагоприятную минуту.
 
   Нет, дело обстоит так, что кто не хотел этой войны,  тот  должен  был
иметь мужество сделать необходимые выводы. А  выводы  эти  могли  заклю-
чаться только в том, чтобы пожертвовать Австрией. Война пришла  бы  и  в
этом случае, но это не была бы война всех против  одной  Германии.  Зато
при этом был бы неизбежен раздел Австрии. Перед Германией стоял бы тогда
выбор: либо принять участие в дележе, либо вернуться с дележа с  пустыми
руками.
   Те, кто сейчас больше всего ворчит и бранится по поводу обстановки, в
какой началась война, те, кто сейчас задним числом так  мудр,  -  именно
они летом 1914 г., они больше всего толкали Германию в эту роковую  вой-
ну.
 
   Германская социал-демократия в течение многих десятилетий вела  самую
гнусную травлю России. С другой стороны, партия центра, исходя из  рели-
гиозных побуждений, больше всего содействовала тому,  чтобы  сделать  из
Австрии исходный пункт германской политики. Вот теперь нам и  приходится
расплачиваться за последствия этого безумия. Мы пожинаем то, что  посея-
ли. Избежать того, что произошло,  нельзя  было  ни  при  каких  обстоя-
тельствах. Вина германского правительства заключалась в том, что в пого-
не за сохранением мира оно упустило самый благоприятный момент для нача-
ла войны. Вина германского правительства заключается в том, что в погоне
за миром оно стало на путь политики союза с Австрией, увязло в этой  по-
литике и, в конце концов, стало жертвой коалиции, которая  противопоста-
вила свою решимость по отношению к войне нашей химерической мечте о сох-
ранении мира.
 
   Если бы венское правительство тогда придало своему  ультиматуму  дру-
гую, более мягкую форму, это все равно  ничего  не  изменило  бы.  Самое
большее, что могло случиться, так это то, что возмущение народа смело бы
тут же само венское правительство. Ибо в глазах широких масс народа  тон
венского ультиматума был еще слишком мягок, а вовсе  не  слишком  резок.
Кто ныне еще пытается это отрицать, тот либо забывчивый пустомеля,  либо
просто сознательный лжец.
 
   Помилуй бог, разве не ясно, что война 1914 г. отнюдь не была навязана
массам, что массы напротив жаждали этой борьбы!
 
   Массы хотели наконец какой-либо развязки.  Только  это  настроение  и
объясняет тот факт, что два миллиона людей - взрослых и молодежи -  пос-
пешили добровольно явиться под знамена в полной готовности  отдать  свою
последнюю каплю крови на защиту родины.
 
   Я и сам испытал в эти дни необычайный подъем. Тяжелых настроений  как
не бывало. Я нисколько не стыжусь сознаться что, увлеченный волной могу-
чего энтузиазма, я упал на колени и от глубины сердца благодарил господа
бога за то, что он дал мне счастье жить в такое время.
 
   Началась борьба за свободу такой силы и размаха, каких  не  знал  еще
мир. Как только начавшиеся события приняли тот ход, который они неизбеж-
но должны были принять, самым широким массам стало ясно, что  дело  идет
уже не о Сербии и даже не об Австрии, что теперь решается  судьба  самой
немецкой нации.
 
   После многих лет теперь в последний раз открылись глаза народа на его
собственное будущее. Настроение было в высшей степени приподнятое, но  в
то же время и серьезное. Народ сознавал, что решается его судьба. Именно
поэтому национальный подъем был глубок и прочен. Эта серьезность настро-
ения вполне соответствовала обстоятельствам, хотя в первый момент  никто
не имел представления о том, как неимоверно долго протянется начинающая-
ся война. Очень распространена была мечта, что к зиме мы кончим  дело  и
вернемся к мирному труду с новыми силами.
 
   Чего хочется, тому верится. Подавляющему большинству народа уже давно
успело надоесть состояние вечной тревоги. Этим и объясняется  тот  факт,
что никто не хотел верить в возможность мирного решения австро-сербского
конфликта, и все кругом надеялись на то, что вот наконец  грянет  война.
Мое личное настроение было таким же.
 
   Как только я услышал в Мюнхене о покушении на австрийского  эрцгерцо-
га, две мысли пронизали мой мозг: во-первых, что теперь война стала  не-
избежной, а во-вторых, что при сложившихся обстоятельствах  габсбургское
государство вынуждено будет сохранить верность Германии. Больше всего  я
в прежние времена боялся, что Германия будет ввергнута в войну в послед-
нем счете из-за Австрии и тем не менее Австрия останется в стороне. Мог-
ло ведь случиться так, что конфликт начался бы непосредственно не  из-за
Австрии и тогда габсбургское правительство по мотивам внутренней полити-
ки наверняка попыталось бы спрятаться в кусты. А если бы даже само  пра-
вительство решило остаться верным Германии, славянское большинство госу-
дарства все равно стало бы саботировать это решение; оно  скорее  готово
было бы разбить вдребезги все государство, нежели  позволить  Габсбургам
остаться верными Германии. В июле 1914 г. события  к  счастью  сложились
так,  что  подобная  опасность  была  устранена.  Волей-неволей  старому
австрийскому государству пришлось ввязаться в войну.
 
   Моя собственная позиция была совершенно ясна.  С  моей  точки  зрения
борьба начиналась не из-за того, получит ли Австрия то или другое  удов-
летворение со стороны Сербии. По-моему война шла из-за самого  существо-
вания Германии. Дело шло о том, быть или не быть германской нации;  дело
шло о нашей свободе и нашем будущем. Государству, созданному  Бисмарком,
теперь приходилось обнажить меч. Молодой Германии приходилось заново до-
казать, что она достойна тех завоеваний, которые были куплены в  геройс-
кой борьбе нашими отцами в эпоху битв при Вейсенбурге, Седане и  Париже.
Если в предстоящих битвах народ наш окажется на высоте положения,  тогда
Германия окончательно займет самое выдающееся место среди  великих  дер-
жав. Тогда и только тогда Германия сделается несокрушимым оплотом  мира,
а нашим детям не придется недоедать из-за фантома "вечного мира".
 
   Сколько раз в свои юношеские годы мечтал я о том, чтобы пришло  нако-
нец то время, когда я смогу доказать делами, что преданность моя  нацио-
нальным идеалам не есть пустая фраза. Мне часто казалось  почти  грехом,
что я кричу "ура", не имея на это, быть может, внутреннего  права.  Кри-
чать "ура", по моему мнению, имеет моральное право лишь  тот,  кто  хоть
раз испытал себя на фронте, где никому уже не до шуток и где  неумолимая
рука судьбы тщательно взвешивает искренность каждого отдельного человека
да и целых народов. Сердце мое переполнялось гордой  радостью,  что  те-
перь, наконец, я смогу себя испытать. Сколько раз я пел громким  голосом
"Дейчланд убор алее",  столько  раз  из  глубины  сердца  кричал  я  "да
здравствует!" и "ура!" Теперь я считал своей прямой  обязанностью  перед
всевышним и перед людьми доказать на деле, что я искренен  до  конца.  Я
давно уже решил для себя, что как только придет война (а что она придет,
в этом я был совершенно уверен), я отложу книги в сторону. Я знал, что с
началом войны мое место будет там, где укажет мне мой внутренний голос.
 
   Я уехал из Австрии прежде всего по соображениям политическим.  Те  же
политические соображения требовали, чтобы теперь, когда война  началась,
я занял свое место на фронте. Я шел на фронт не  для  того,  чтобы  сра-
жаться за государство Габсбургов, но я в любую минуту готов  был  отдать
свою жизнь за мой народ и за то государство,  которое  олицетворяет  его
судьбы.
 
   3 августа 1914 г. я подал заявление его величеству королю Людвигу III
с просьбой принять меня добровольцем в один из баварских полков. У  кан-
целярии его величества в эти дни было конечно немало хлопот;  тем  более
был я обрадован, когда уже на следующий день получил ответ на свое  про-
шение. Помню, дрожащими руками раскрывал . я конверт и с трепетом душев-
ным читал резолюцию об удовлетворении моей просьбы. Восторгу  и  чувству
благодарности не было пределов. Через несколько дней надел я мундир, ко-
торый пришлось потом носить почти целых 6 лет подряд.
 
   Теперь для меня, как и для каждого немца, началась  самая  великая  и
незабвенная эпоха земного существования. Все прошлое отступило на  деся-
тый план по сравнению с событиями этих небывалых битв. Теперь, когда ис-
полняется первое десятилетие со дня этих великих  событий,  я  вспоминаю
эти дни с великой скорбью, но и с великой гордостью. Я счастлив и  горд,
что судьба была милостива ко мне, что мне дано было участвовать в  вели-
кой героической борьбе моего народа.
 
   Живо вспоминаю я, как будто это было только вчера, как впервые  появ-
ляюсь я среди своих дорогих товарищей в  военном  обмундировании,  затем
как наш отряд марширует в первый раз, затем наши военные  упражнения  и,
наконец, день нашей отправки на фронт.
 
   Как и многих других, меня в это  время  угнетала  только  одна  мучи-
тельная мысль: не опоздаем ли мы? Эта мысль прямо не давала  мне  покоя.
Упиваясь каждой вестью о новой победе германского оружия, я вместе с тем
тайно страдал от той мысли, как бы лично я не опоздал явиться на  фронт.
Ведь с каждой новой вестью о победе опасность опоздать становилась более
реальной.
 
   Наконец пришел желанный день, когда мы покидали Мюнхен, чтобы  отпра-
виться туда, куда звал нас долг. В последний раз глядел я на берега Рей-
на и прощался с нашей великой рекой, на защиту которой  теперь  станови-
лись все сыны нашего народа. Нет, мы не позволим старинному  врагу  оск-
вернить воды этой реки? Утренний туман рассеялся, выглянуло  солнышко  и
осветило окрестности, и вот из всех грудей грянула великая старая  песня
"Вахт ам Рейн". Пели все до одного человека в нашем длинном  бесконечном
поезде. Сердце мое трепетало, как пойманная птица.
 
   Затем припоминается влажная холодная ночь во Фландрии. Мы идем молча.
Как только начинает рассветать, мы слышим первое железное "приветствие".
Над нашими головами с треском разрывается снаря