т уши.
   - Обещал сгодиться?
   - Ну, - Витюня был смекалистым малым.
   - Спорт требует твоего носа в жертву,  дядя! Ну чего тебе
нос, зачем он тебе?! Усек?
   - Э-э,  не-е,  - заупрямился Витюня,  - такого уговора не
было.
   Парень выразительно покосился на сумку.
   - Смотри, дядя, просить не станем.
   - У,  черти,  - взвизгнула от восторга буфетчица,  - ведь
чего делают!
   - Я согласный, - скороговоркой прокричал Витюня, - только
наперед стакашек протвишку для храбрости и устойчивости.
   - Не пропадет за нами, старичок, становись в позу!
   Витюня вытянулся и замер. Лицо его побагровело. Николай в
своем углу громко сплюнул на пол. Ребята молчали.
   Рыжий поднимал пистолет не спеша,  щурил глаз, кривил гу-
бы,  короче, играл на публику. Это был его "звездный час". И
когда Витюня уже не ожидал выстрела,  его по носу  пребольно
щелкнул шарик, так что из-под набрякших век сами собой брыз-
нули слезы. Он опустил голову, плечи затряслись.
   - Маэстро, туш! - Рыжий был на вершине успеха. - Впрочем,
не надо оваций.  - Он ленивой походкой пошел к столу.  - Кто
повторит?
   Ребята молчали. Витюня стоял словно каменный истукан.
   - Да вы чего? Это же совсем просто! Чик и...
   - Да брось ты,  - вяло оборвал его здоровяк Петя и повер-
нулся к Витюне: - А ты давай иди отсюда, дядя.
   Рыжий сник, как-то завял сразу, зло обжег глазами Витюню.
Потом достал из сумки начатую бутылку, налил полкружки, мол-
ча двинул ее по столу в направлении своей бывшей мишени.
   - Ну чего вы, ребят?
   Он откупорил последнюю посудину,  подождал,  пока  допьют
пиво,  налил всем. Выпили молча, оглядываясь на дверь, из-за
которой в любую минуту могла появиться фигура дежурного  ми-
лиционера.
   - А ну его,  - снова пробасил Петя, - давай забирай свое,
дядя.
   Витюня опомнился и торопливо схватился за кружку.
   - А я ничего, ребят. Да это ж игра такая. Чего мне - носа
жалко?!
   Он жадно  хлебнул.  Покосился  на Николая.  Тот смотрел в
угол,  на мусорный бачок.  Витюня торопливо допил содержимое
кружки  и поплелся к приятелю.  Присел рядом с ним.  Николай
отодвинулся.
   - Не обижайся,  Колюнь,  что не оставил.  Я ж страдал,  а
ты... ты ведь и не поддержал словечком даже.
   Он всхлипнул, размазал слезы по щекам, потупился. Веселье
в компании было нарушено. Студенты потянулись к выходу, шли,
не глядя на тех двоих. Только рыжий задержался.
   - Я,  мужики, сейчас, мигом, догоню, только в туалет сбе-
гаю.
   Он и вправду скрылся на минуту за дверью туалета.  Но тут
же вышел, убедившись, что в зале никого, кроме него самого и
двух забулдыг, нету. Подошел к Витюне.
   - Ну что ж ты,  дядя? - просипел он. - Чего ж ты меня так
подвел?  Схохмить не мог,  жертву из себя корчить начал? Всю
затею мне опошлил, изломал, алкаш, так?!
   Витюня виновато развел руками, скроил жалкую улыбку.
   - Это хорошо, что ты сам осознаешь свою вину, дядя! Толь-
ко таких, как ты, учить надо.
   Он без размаху,  резко и зло ткнул кулаком в лицо Витюне.
Тот качнулся,  привстал,  выкинув от  неожиданности  ладонью
вверх правую руку. Парень быстро вытащил что-то из кармана и
пришлепнул протянутую ладонь.
   - Опохмелись-ка, дядя! Ты честно заработал это.
   Сверкнув глазами по Николаю, он быстро вышел.
   - Ведь чего делают?! - уже в экстазе выдохнула буфетчица.
- И куда только милиция смотрит!
   У Николая от сердечного перестука потемнело в глазах. Ему
случалось быть битым.  Били на глазах и Витюню.  Но так рас-
четливо и холодно это не происходило никогда.  Он не мог от-
личить яви от какого-то сумасшедшего бреда,  творившегося то
ли взаправду,  то ли нет.  А Витюня чему-то молча улыбался и
глядел своим вытаращенным даже сквозь оплывший синяк  глазом
на металлический рубль, лежащий на его широкой ладони.
   "А ведь я трус, - подумал Николай, - самый что ни на есть
трус!" Ему стало мучительно жалко себя.  Не Витюню, а именно
себя.  "Дошел!  Казалось, некуда уже, ан нет! Есть куда. Еще
катиться  и  катиться!  А ну и хрен с ним!  Что с того,  что
трус?  Ну что?!  А эти лучше?  Не-ет, пускай каждый сам себя
жалеет!"  Он  выхватил из Витюниной ладони рубль и пошел его
менять.
   - Шли бы вы отсюдова!  - проворчала буфетчица. - Вот при-
дет участковый, он вас наладит!
   - А  мы  его  и дожидаемся,  - ехидно улыбнулся Николай и
сгреб обменные двадцатники.
   Откуда-то вдруг стал прибывать народ. Бар заполнялся. Ды-
мовая завеса становилась гуще.  Гул десятка голосов  колебал
воздух над столиками, убаюкивал.
   Николай с Витюней выпили еще по кружечке. Ничего не изме-
нилось.
   - Ладно,  пойдем,  - сказал Витюня и осекся: - А впрочем,
постой.
   Он подбежал вдруг к столикам,  за которыми недавно стояли
студенты. Что-то блеснуло в его руках.
   Николай особо не присматривался к приятелю и его  суетли-
вым  движениям,  но  когда подошел ближе к размену,  обратил
внимание, что Витюня там чего-то выклянчивает:
   - Ну, приглядись, хозяйка, это ж не просто так - фирма!
   Та водила носом и даже не глядела на зажатые в руках  по-
сетителя очки. Витюня настаивал, лебезил. И, как всегда, до-
бился своего.
   - Ладно, давай. Трояка тебе с лихвой хватит!
   - Да ты чего,  мать? Это ж маде ин оттуда, гляди, и стек-
лышки затемненные.
   - Ты лучше-ка скажи, кто их темнил, да и вообще, откудова
они у тебя,  а? Ни за что б не взяла, если б ребятишки поск-
ромней себя вели,  вернула бы.  Да уж пускай получают,  чего
заслужили,  в воспитательном плане, на пользу пойдет. Только
по этой причине и беру.
   - А-а, годится! - вздохнул Вятюня.
   На улице припекало.  От свежего воздуха застучало в  вис-
ках,  в глазах зарябило. Немного постояли в тени, привыкая к
свету,  к зелени, к чистоте. Солнце забралось повыше, и лучи
его били почти в самую макушку.  Легкий ветер играл податли-
вой листвой.  Надо было что-то придумывать, но думать не хо-
телось. Даже Витюня ненадолго скис.
   - Эх,  Колюнька,  у меня от кислорода этого спазмы в моз-
гах,  - прогундосил он, - хочется, знаешь, к выхлопной трубе
припасть.
   Невдалеке от пивного бара темнел небольшой овражек.  Туда
они и свернули.  Захотелось отдохнуть. Поваляться на пригре-
той  травке.  Народ в овражек не захаживал,  да и постовые с
участковыми были там не частыми гостями. Тихое место.
   Николай прилег за чахлыми кустиками, вздохнул облегченно.
Теперь он чувствовал себя почти в норме.  А когда это случа-
лось, на подвиги еще не тянуло. Витюня мусолил в руках трех-
рублевую бумажку,  пересчитывал мелочь.  Через полчаса отдых
ему приелся - деньги руки жгли.
   - Ну,  ты как хочешь, а я пошел, - сказал он, - только не
линяй никуда.
   - Ладно, уговорил, - вяло промолвил Николай, - не слиняю.
   И Витюня  убежал.  А  Николай погрузился в сладкую дрему,
даже и не подумав, почему он решил прикорнуть тут, неподале-
ку от людной улицы. Почему не пошел домой, подальше от чужих
глаз? Ведь дома было бы спокойней и вообще... Но он и не хо-
тел думать о таких мелочах,  не желал, и все тут. Здесь было
хорошо, а больше ничего и не требовалось.
   Впервые за  последние дни и ночи ему снился приятный сон.
В чем заключался этот сон, Николай навряд ли сумел бы объяс-
нить, но было в этом наваждении что-то чистое и безмятежное,
не связанное со всеми его нынешними хлопотами и  невзгодами.
Может быть,  это было далекое лучистое детство, граничащее с
младенчеством,  а может,  и вообще что-то потустороннее,  не
передаваемое словами.
   Лишь в самом конце сновидения кое-что прояснилось. Словно
подернулась  рябью,  а затем спала совсем розоватая дымчатая
пелена.  Вместе с ней тело покинуло  оцепенение.  Вялость  и
безмятежность улетучились. И Николай почувствовал себя силь-
ным,  необыкновенно добрым. Он вдыхал полной грудью воздух и
радовался тому, как он свеж, как напоен резкими, пронзитель-
ными запахами жизни. Он стоял во дворе своего детства. И де-
ревья-исполины нависали над ним могучими зелеными кронами, и
небо было высоким-высоким, ослепительно голубым. Краски, ко-
торых он не ощущал последние годы,  обрушились на него лави-
ной,  ошеломили. Но он не почувствовал даже легкого головок-
ружения,  он  принимал весь этот пробудившийся мир как нечто
должное.  Вот она,  жизнь! Наконец-то! Все, что было прежде,
лишь жуткий кошмарный сон.  Да-да,  именно затянувшийся сон,
от которого,  казалось, невозможно избавиться. Но он прошел,
он  кончился  и больше никогда не вернется!  Сердце забилось
ровно,  успокоенно и перестало ощущаться,  его затравленная,
измученная жизнь осталась позади, в прошедшем кошмаре, а те-
перь оно стало упругим,  молодым.  Николай провел  рукой  по
груди,  мышцы напряглись,  ожили. Словно со стороны он вдруг
увидел себя - загорелым,  стройным, крепко стоящим на ногах.
Глаза голубой прозрачностью наполняли чистое спокойное лицо,
на котором была улыбка - безмятежная и легкая.  Вот она, вот
его жизнь!  Теперь это навсегда!  Этому не будет конца,  это
вечно! Он упал лицом в густую траву, и кожа тут же впитала в
себя терпкую зеленую прохладу. Перед самыми глазами на упру-
гом порыжевшем стебелечке висел вниз головой  кузнечик.  Его
матовые  темные  бусинки  удивленно пучились на странное су-
щество,  упавшее сверху,  неестественно выгнутые назад голе-
настые лапки подрагивали в напряжении. Николай дунул на куз-
неца,  и тот исчез.  Зачем?  Куда ты? Николай любил сейчас и
это бессмысленное создание, и щекочущие его кожу травинки, и
землю, и небо, и высоченные деревья. Он перевернулся на спи-
ну,  замер. Издалека донесся детский смех и оживленные женс-
кие голоса.  Меж деревьев взметнулась стайка птиц и  тут  же
растворилась в синеве.  Да, это именно тот самый, незабывае-
мый двор его детства.  Двор,  в котором все манит, влечет, в
котором все интересно.  Как же он очутился тут?  Мысль мель-
кнула и пропала.  Разве это важно?!  Ведь он здесь, он снова
живет, это главное, все остальное - суета, детали: где, что,
почему?  Да какая разница!  Лишь бы оставалось все так,  как
есть.  И больше ничего не надо! Николай снова уткнулся лицом
в траву,  застыл.  Нет! Надо, обязательно надо! Первым делом
разыскать Олю, вернуться к ней. Без нее весь этот яркий, ра-
достный мир будет не полон, без нее... И еще - институт, его
институт,  где друзья, работа, где все, что ему дорого и ин-
тересно. Обязательно туда, к ним. Но ведь он же и не расста-
вался с ними,  ни с Олей,  ни с друзьями, ни с работой! Ведь
это был липкий сон!  И ему по-прежнему двадцать шесть. И как
только  могло  привидеться  такое,  почти  десять лет мрака,
страха, животного оцепенения и нескончаемой муки? Он отряхи-
вался от остатков жуткого кошмара, сдирал с себя, как омерт-
вевшую кожу. Свободен! Все впереди. Ничего и не кончалось. В
голове было ясно и светло.  Послушное тело ждало приказаний,
было готово на все.  Сейчас.  Еще немного.  Николай упивался
своей легкостью, здоровьем. Сейчас. Хватит валяться на трав-
ке. Пора туда, к людям. Пора! Он привстал, уперевшись локтя-
ми  и коленями в землю.  Но какая-то сила бросила его назад,
распластала.  Что такое! Он сделал еще одну попытку поднять-
ся,  потом еще и еще... Но его снова и снова бросало на зем-
лю.  Он не мог ни на сантиметр оторваться от нее.  За  что?!
Немой бессильный вопль застыл в горле.  Почему?!  Николай не
прекращал борьбы, почти не замечая, как потускнели все крас-
ки и уплыл куда-то такой знакомый двор с голосами и птицами.
Он лежал на голой бурой земле. И руки - чем сильнее они упи-
рались в эту землю,  тем глубже погружались в нее.  Не хочу!
Земля уже была не землей,  а вязкой хлюпающей трясиной, вби-
рающей  в  себя понемногу все тело.  Она леденила,  чавкала,
чмокала, пузырилась. Она была не только внизу, но и с боков,
и сверху. Она была всюду! Не хочу!
   Смертельный ужас охватил Николая. Он уже не мог и даже не
пытался отличить, где сон, где явь. Его трясло и засасывало.
Он кричал, бесновался, звал на помощь. И не мог вырваться из
цепких объятий трясины...
   Пробуждение было как удар молота. В мозгу что-то разорва-
лось, лопнуло - пронзительная боль застряла в затылке. Серд-
це стучало не только в груди, но и в висках, в глазах, в же-
лудке - все тело было одним загнанным, тяжело бьющимся серд-
цем.
   Николай перевернулся  на бок и,  с трудом встав на четве-
реньки,  пополз по склону оврага наверх.  Перед глазами  все
мельтешило, вертелось, не могло стать на свои места. Боли он
уже не чувствовал,  какое-то странное отупение взяло над ним
власть.
   Сверху кто-то звал,  говорил что-то.  Но Николай  не  мог
различить  ни слова.  Все звуки сливались в неясное бормота-
ние,  издаваемое кем-то расплывчатым,  похожим на  человека.
Николай не мог окончательно прийти в себя,  он все еще оста-
вался в щупальцах наваждения. Пытался вырваться из них и по-
тому-то карабкался по склону,  в кровь обдирая руки,  уродуя
давно не стриженные ногти.
   - Руку, руку давай! - доносилось как сквозь вату. Николай
сощурил глаза,  всмотрелся - там наверху сидел на  корточках
старик и тянул ему широкую узловатую ладонь.  Именно эта жи-
вая,  подрагивающая ладонь и убедила Николая в том,  что сон
позади, что он выкарабкался из черного омута. И это было как
открытие,  он перестал рваться наверх,  сразу ослабел, сполз
на дно оврага и,  уткнувшись лицом в землю,  беззвучно зары-
дал.
   - Да ты чего? - неслось сверху. - Чего с тобой? Ну, пого-
ди, я спущусь!
   Николай не слышал слов. Истерический припадок был позади.
И он уже забыл, как катался по земле несколько секунд назад.
Все отступило перед одним - сон,  до последней его фазы, был
настолько явственным, что Николай уверился в нем, уверился в
своем здоровье,  в своей силе... И теперь, после того как он
почувствовал себя, пусть ненадолго, пусть во сне, но все-та-
ки человеком, возвращаться к своему обыденному состоянию бы-
ло невыносимо! Почему, почему он не умер в этом сне?! За что
он должен снова возвращаться в себя,  в свое изношенное, ис-
терзанное тело!  Он рыдал и рвал руками  траву.  Растоптать,
уничтожить все вокруг,  взорвать этот мир!  Весь! Но его сил
не хватало даже на то, чтобы выбраться из оврага.
   - Эй, дружок! Да ты здоров ли?
   Николай почувствовал на своем плече тяжелую ладонь.  Ста-
рик  все-таки  спустился вниз и теперь хотел помочь ему.  Но
Николай помощи ни от кого принимать не желал.  Желание  было
одно - остаться в этом овраге навсегда. Умереть в нем.
   - Уйди!  - сквозь зубы бросил он старику и дернул плечом,
стряхивая ладонь.
   Но она даже не шелохнулась.
   - Ух ты, горячий какой!
   - Что вам от меня надо?  - не выдержав,  закричал в голос
Николай,   чувствуя   бессильную,  закипающую  мутной  пеной
ярость.
   - Ну-у,  теперь точно вижу,  перебрал парень. Я-то сомне-
вался поначалу, а теперь... Я-то думал, вдруг приступ какой,
падучая, к примеру. Ну да чего там, вставай!
   Николай отвернулся, вцепился в траву.
   - Подымайся-ка, нечего тут, пойдем. - Старик просунул ру-
ку под мышку Николаю и приподнял его. - Раз уж я к тебе слез
сюда, так чего ж, бросать? Пошли!
   Николай понял,  что старик вредный, прилипучий, от такого
не избавишься. Он поддался. Встал, оперся на плечо. В голове
сильно гудело, но ноги ничего, ноги держали.
   - Вот и молодец!  - обрадовался старик. - Пошли-ка, поси-
дим на скамеечке,  отдохнешь.  Совсем в себя придешь. Ох ты,
дела!
   Николай уперся и недоверчиво посмотрел  на  старика.  Тот
был пониже его, в соломенной шляпе и с короткими сивыми уса-
ми. На лацкане буклястого серого пиджака поблескивала медаль
ветерана.
   - Да ты не пугайся!  Тут наверху лавочка есть, за деревь-
ями. Посидишь проветришься...
   - Там милиция,  - хрипло выдохнул Николай и стал вырывать
руку.
   - Дурачочек!  Да тебе самому надо к ним идти, там опреде-
лят, направят лечиться...
   Николай рванулся сильнее. В глазах его застыл испуг, ноги
ослабли, стали разъезжаться в стороны.
   - Да не ершись ты! Я ж тебя никуда силком тащить не соби-
раюсь, дурачина. Пошли.
   Они долго,  оскальзываясь и опираясь временами  о  кочки,
придерживаясь за жидкие кустики,  выбирались наверх.  Старик
взмок, сдвинул шляпу на затылок. Он тяжело дышал, с присвис-
том, с надрывом.
   - Садися!
   Николай плюхнулся на скамейку, вытянул ноги. Его охватило
полнейшее безразличие ко всему и прежде всего к себе.  Зачем
с ним возятся? Какой толк от этой возни? Как они не понимают
сами!
   - Вот и порядок. - Старик стер рукавом испарину, приобод-
рился. - Что ж ты с собой делаешь? Ведь молодой еще! Небось,
немногим за сорок перевалило?
   - Тридцать шесть, - машинально ответил Николай.
   Старик покачал головой, промолчал.
   - Я пойду, - попытался встать Николай.
   Но старик дернул его за рукав, и он не удержался на ногах
- спинка скамьи больно ударила в спину.
   - Ну куда ж ты пойдешь, куда!
   Они просидели молча несколько минут.  Николай  чувствовал
себя не в своей тарелке,  но не мог ничего связного прогово-
рить - и мысли и слова путались в голове, язык не слушался.
   - Я вот уже седьмой год на пенсии, - начал старик, подер-
гивая просмоленный ус,  - не поверишь: шесть классов образо-
вания,  всю жизнь формовщиком,  а тут так увлекся книжками -
ни днем,  ни ночью оторваться не могу. Гулять и то себя сил-
ком  понуждаю.  Всю  сыновью библиотеку перечел,  за внуковы
книжки принимаюсь. Он большой уже у меня...
   Николай согласно кивал,  не вслушиваясь в слова.  Его со-
вершенно не интересовали ни сам старик,  ни  его  увлечения,
тем более какие-то книжки, внуки. Николай страдал, он жалел,
что всю мелочь оставил Витюне и сейчас даже не на  что  схо-
дить выпить кружку пива.
   -... не поверишь - Достоевского, Федора Михалыча, от кор-
ки до корки все собрание осилил. Матерый мужичище был, надт-
реснутый, правда, с болью большой в сердце, но матерый...
   Какой Достоевский?  О  каком  Достоевском  мог рассуждать
этот старик с шестью классами!  У Николая отчаянно ломило  в
висках.  И размеренный неспешный голос сводил его с ума, за-
бивая гвоздями в раскаленную голову каждое слово.  Но он  не
мог собраться с силой и прервать рассказ своего "спасителя".
Где же Витюня,  где черти носят этого предателя?!  Николай в
бессилии заскрипел зубами, ударил кулаком по лавке.
   - Ты чего?  - испугался старик. - Ты не шебурши, брось! -
Он тут же успокоился, видя, что Николай не собирается ничего
предпринимать,  а сидит тихо.  - Так он ведь как писал - наш
человек душевный, понимающий человек наш, весь народ наш та-
кой,  у него и преступник,  у народа-то, и пьяница пропащий,
он прежде всего несчастный. Он, конечно, преступник, и нака-
зан поделом,  и пьяница,  он тоже не в почете.  Но нашего-то
человека,  народ наш, он за несчастных их считает, он не от-
казывается от них.  Ты только встань на путь  честный,  будь
пьяница, преступник, все тебе позабудется, коль увидят люди,
что за ум взялся,  все простят и еще теплее встретят...  Как
верно пишет, а! Только я еще скажу, от себя - терпение-то не
бесконечно у людей, не надо его, терпение-то, испытывать.
   Николай был готов встать и убежать.  Но куда бежать,  что
делать - он не знал.  Старик говорил ему то,  что он  хорошо
понимал,  о чем читал не раз, да и в самом народе слышал. Но
почему-то именно эти негромкие, глуховатые стариковские сло-
ва звучали убедительнее, чем призывы самых красочных и пуга-
ющих плакатов.
   - Я вот до войны-то,  помню,  по-другому было.  Я тогда в
деревне еще жил. Сейчас, как говорят, вся Русь-матушка испо-
кон  веку топит себя в питии хмельном,  мол,  обычай,  то да
се...  Неправда это.  Сколько в деревне жил - не помню, чтоб
пьяный хоть  раз  появился  на  людях,  на праздниках и то -
больше пели, чем пили. Да и мать моя и отец то же про стари-
ну  сказывали.  Обычай?!  Враки все - нету такого обычая!  -
Старик разволновался,  даже привстал со скамейки.  - А вот с
вас почему-то пошло-поехало,  с после войны.  Ведь казалось,
живи да радуйся,  все есть,  ч