ие. Я сразу поняла, что это сам
граф П.
    Граф  скользнул  по  мне величественным взглядом, и в его прекрасных синих
глазах мелькнул огонек неподдельного интереса.
    - С кем имею честь? - спросил он глубоким, хорошо поставленным баритоном.
    - Миссис  Джен  Добкинс, ваша новая гувернатка, - я склонила свой стройный
стан в реверансе и застенчиво одернула бархатную юбку на своих красивых ногах.
\К  слову  сказать,  ноги  мои  так хороши, что я часами могу любоваться ими в
зеркало.\  Одета  я была просто и изящно. Моя бедная мама была француженкой, и
от  нее  мне  передалось  то  неподражаемое обаяние, от которого любой мужчина
теряет голову \если она у него есть\ в две минуты.
    Разумеется,  граф влюбился в меня с первого взгляда. Он дарил мне все, что
попадалось под руку: цветы, бриллианты, столовое серебро.
    Но я была непреклонна, и из всех подарков принимала только бриллианты.
    - Я  честная  девушка!  -  неизменно  отвечала  я  ему  в ответ на все его
признания  и  одергивала  юбку на своих красивых ногах. Лицо графа бледнело от
страсти, и он до крови прокусывал себе нижнюю губу.
    Однажды  вечером,  когда я уже была в постели, и шелковые простыни ласкали
мое  тело  (следует подробное описание тела на две страницы), в дверь раздался
властный  стук и не дожидаясь ответа в комнату ворвался граф. Он был в розовых
пижамных  штанах, сквозь которые проглядывала его мускулистая волосатая грудь.
Граф  был небрит, и его синие глаза покраснели от слез. Мне даже стало немного
жаль его, когда я подумала, что все это произошло от любви ко мне.
    - Я  люблю  тебя!  И  ты будешь моей! - взвыл он своим хорошо поставленным
голосом.
    - Я  честная  девушка! - гордо сказала я, заворачиваясь в простыню. Но как
не  поспешила  я  это  сделать,  граф успел-таки увидеть мою прекрастную белую
ножку. На лице у графа П. отразились противоречивые чувства.
    - Будь моей! Или я пущу себе пулю в лоб! - взмолился он.
    - Ни  за что! - отвечала я. Но тут - о небо! - одеяло соскользнуло с моего
прекрасного белого плеча.
    В  тот  же  миг  в  глазах  у  графа  П.  появилось  нечто демоническое. Я
вскрикнула, вскочила с постели и бросилась в коридор. Граф П. бегал за мной из
комнаты  в  комнату  и  норовил  прижать  к своей мускулистой волосатой груди.
Наконец он стиснул меня в объятиях так сильно, что во мне что-то хрустнуло и я
упала без чувств.
    В  себя  я  пришла  оттого,  что  кто-то бережно водил по моему лбу мокрым
полотенцем. Я открыла глаза и увидела склоненного над собой графа П.
    - О, ты жива! Я хотел пустить себе пулю в лоб, но мой пистолет дал осечку.
После  же  выяснилось,  что  он  вообще  был не заряжен, - сказал граф и опять
попытался прижать меня к своей груди.
    - Ни  за что! - прохрипела я, тщетно вырываясь из его страстных объятий, -
Я честная девушка!
    Граф П. демонически расхохотался.
    - Не надо было падать в обморок! - произнес он замогильным голосом.
    Я вскрикнула и в порыве безотчетной страсти упала ему на грудь...
    - Я  женюсь  на тебе, - пообещал граф, нежно похлопывая меня по спине. - Я
обязательно на тебе женюсь.
    Именно в это самое мгновение я поняла, что всегда любила графа П.

    Через  два  дня  была  наша  свадьба.  Во  время  свадебной  церемонии мне
показалось, что священник смотрит на нас как-то странно.
    - Наверное,  тоже  в  меня  влюблен, - подумала я, осознавая неотразимость
своих чар.
    Наш  медовый  месяц  был  как один непрерывный сон. Но потом я стала вдруг
замечать  в  глазах моего супруга какую-то непонятную грусть, которая с каждым
днем все усиливалась.
    - Поведай  мне  все! О, я все пойму! Клянусь, вс„! - взмолилась я однажды,
вставая перед ним на колени и заламывая руки.
    Мой супруг с тоской повернул ко мне лицо:
    - Дорогая,  меня  тяготит  ужасная тайна. Я хотел рассказать тебе обо всем
еще  до  свадьбы,  но  не решился, - сказал он. - Дело в том, что я не тот, за
кого  ты меня принимаешь. Я не граф П., а его дворецкий. Граф П. с племянницей
отдыхает на водах в Ницце, а меня оставил присматривать за домом.
    Небо обрушилось в моих глазах мелкими осколками.
    - Как? Ты не граф? - воскликнула я.
    Загорелое мускулистое лицо моего супруга покраснело. Он потупился.
    - Завтра  граф  возвращается  в свой замок, - произнес он через силу. - Не
могла  бы  ты вернуть бриллианты, которые я тебе подарил? Я украл их в столе у
графа.
    - Мерзавец!  Так обмануть скромную беззащитную девушку! - закричала я, как
только смысл его слов дошел до меня. - Прощай, несчастный! Я ухожу от тебя! Но
не думай, ничтожество, что я верну тебе бриллианты!

    Дорогой   читатель,   если   вы  бездетный,  неженатый  граф  и  если  вам
зачем-нибудь  нужна  гувернантка,  стройная, красивая и привлекательная, то не
забудьте  обо  мне,  умоляю  вас.  Но  помните,  черт  возьми,  что  я честная
девушка!!!



                             Дмитрий ЕМЕЦ

                        СВ. АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ


    ОГНЕМ И МЕЧОМ

    Никогда  прежде  в  шведской  гавани  Сигтуна  не  собиралось в одно время
столько  кораблей. Двухмачтовые, крутобокие, не страшащиеся бурь и ветров, они
близко   подходили   к  каменистому  берегу  и  спускали  сходни,  по  которым
поднимались  закованные  в броню войска. Настроение у воинов было приподнятое:
рассчитывали на большую поживу.
    У  прямых  мачт  лесом  выстраивались  длинные  копья.  Блестящие  щиты за
теснотой вешали на борта. Груженые ладьи поднимали паруса и тяжело отходили от
берега, уступая место следующим.
    Огромное  войско,  собранное  не  только  в  Швеции,  но и по всей Европе,
собиралось в поход на Русь.
    Нарядные  епископы,  сверкая  драгоценными  перстнями  на  пальцах, высоко
поднимали  кипарисовые  кресты  и  распевно  повторяли слова латинских молитв.
Кроме   того,  среди  рыцарей  было  немало  монахов  всевозможных  военных  и
полувоенных  орденов, которыми в те годы буквально кишела воинственная Европа.
Многие  из монахов носили под строгими одеяниями брони и кольчуги. Блестели на
поясах тяжелые прямые мечи.
    Над   самой   большой,  богато  изукрашенной  ладьей,  развевался  стяг  с
изображением  желтого  льва на синем фоне. В лапах у вытканного льва был зажат
меч.  Это  было  знамя  самого  ярла Биргера, грозного покорителя чуди и грозы
славян.  Сам  Биргер,  плечистый, рыжеусый, стоял на носу ладьи, наблюдая, как
грузятся войска.
    Ярл хмурился и нетерпеливо переминался на месте, одолеваемый честолюбивыми
мыслями. Мысли были примерно такие:
    Его  тесть,  король  Эрик  Эриксон-Лепсе,  болен  и  слаб. Трон под ним не
прочен.  Если он, Биргер, его зять, вернется с победой, покорив обширные земли
славян,  то  имя нового шведского короля - преемника Эрика - будет определено.
Им станет он - ярл Биргер.
    Рука  рыжеусого военачальника сомкнулась на рукояти меча. Если понадобится
- он уничтожит сотни, тысячи росов, заставив остальных дрожать при одном звуке
его имени. Он покорит их, затопит кровью их города и села и заставит уцелевших
перейти  в  католичество,  заслужив тем одобрение папы римского. Это одобрение
впоследствии понадобится, чтобы надежнее утвердиться на шведском престоле.
    - Теодорих,  подгони  их!  Они  толпятся  на  сходнях  как  бараны! Пускай
пошевеливаются!   -   нетерпеливо  крикнул  Биргер  почтительно  вытянувшемуся
оруженосцу.
    Спеша  передать  приказ  ярла, узкоплечий, длиннорукий Теодорих метнулся к
мосткам  и неловко, точно кукла, руки и ноги которой дергают за нитки, побежал
по берегу.
    Вся  прибрежная  часть  Сигтуна  была запружена войсками и провожавшими их
зеваками.   Отовсюду   слышалась  разноплеменная  речь  -  финская,  шведская,
немецкая,  датская,  английская. Зажатый в толпе, оруженосец Теодорих случайно
стал  свидетелем  спора  багроволицего  немецкого  рыцаря  и  молодого бритого
монаха, с узким, точно сдавленным лицом.
    - Жалкие  еретики...  Упрямцы,  отказывающиеся  признать  над  собой  нашу
власть...  Подними  копье,  брат  Мартин!  Хочешь выколоть глаз моей лошади? -
раздраженно гудел рыцарь.
    - Не  сердитесь,  брат мой Ганц! Грешно сердиться в этот великий час. Папа
объявил  крестовый  поход  против  русских.  Всем  участникам  похода  обещано
прощение  грехов, а все павшие в бою попадут в рай, - назидательно перебил его
монашек.
    - Плевать я хотел на рай! Мне и на земле пока неплохо. Говорят, женщины на
Руси  очень  красивы,  а  сосуды  у  них  в храмах вылиты из чистого серебра и
изукрашены  драгоценными  камнями... - с хохотом отвечал упитанный, с красными
прожилками на щеках, рыцарь Ганс.
    Брат Мартин сощурился, отчего его лицо еще больше обрело сходство с мордой
лиса.
    - О,  вы правы, друг мой! Теперь выгодное время для нападения на Русь. Она
раздроблена,  ослаблена  татарами.  Среди  русских  князей  много  изменников,
готовых  переметнуться  на  нашу сторону, стоит обещать им покровительство. За
малейшую подачку они будут целовать шведский сапог.
    - Кто этот бритый монах рядом с Биргером? Он не отходит от ярла ни на шаг?
Прилип к нему словно репей.
    - Прошу  вас,  повежливее,  брат  мой Ганс. Это посланец римского папы. Он
привез его благословение на покорение Руси.
    - Лучше  бы  привез  хорошего  вина.  Эти олухи шведы пьют что придется, -
хмыкнул Ганс. - Кстати, папу не смущает, что русские тоже христиане?
    Монашек колко взглянул на него и, поджав губы, сказал раздельно:
    - Запомните один раз и навек, друг мой: русские не христиане, они еретики,
схизматики.  Есть  лишь  одна  истинная  вера - католичество. Православие, как
величайшая ересь, должно быть искоренено. Такова воля папы.
    - А  новгородский  князь  Александер? Так, кажется, его зовут. Папа его не
опасается? - спросил Ганс.
    - Наши  шпионы  доносят:  князь  Александер - сопливый мальчишка. Ему едва
исполнилось  двадцать.  Дружина  не  уважает  его, новгородцы не принимают его
всерьез.  Если  бы  не  его  отец великий князь суздальский Ярослав, мальчишку
давно вышибли бы из Хольмграда .
    - Ха-ха!  -  затрясся  от  хохота  рыцарь Ганс. - Мы утрем мальчишке сопли
наконечниками  наших  копий!  У него начнется медвежья болезнь, едва он увидит
наши сомкнутые ряды.
    Наконец  Теодориху  удалось  передать приказ ускорить погрузку на корабли.
Последняя  двухмачтовая  ладья  тяжело отвалила от берега. Ветер был попутным.
Это  было  удачным  началом  военного  похода  -  если так пойдет и дальше, не
придется заходить в скалистые финские шхеры, пережидая штиль.
    Кораблей  было  столько,  что  даже сами шведы сбивались со счета. Подобно
хвосту  змеи  обвивали  они берега Сигтуна. Два года по всей Европе собиралось
войско,  готовилось  к  крестовому  походу,  подобному  тому, какой совершался
некогда на магометан.
    Огнем  и  мечом  опустошить  землю  Русскую!  Покорить  ее  папе,  сделать
католической. Такова был цель похода.


    "ВЫХОДИ ПРОТИВ МЕНЯ И СРАЖАЙСЯ!"

    Погода благоприятствовала планам шведов. Хотя ветер несколько раз менялся,
большого  волнения на море не было. Почти не заходя в шхеры, флотилия свернула
в устье Невы и проследовала вверх по течению до того места, где в Неву впадала
речка Ижора.
    Всю  дорогу  брат Мартин и шведский епископ не уставали восхвалять Биргеру
римского  папу,  его  святость  и  дальновидную мудрость. "Господь услышал его
молитвы  и  помогает  нам  покарать еретиков!" - утверждали они. Ярл терпеливо
соглашался, хотя оба папских посланца порядочно ему надоели.
    Оруженосец Биргера Теодорих, стоя на носу корабля рядом с резным драконом,
с  любопытством  смотрел  на топкие пустынные берега, поросшие неровной темной
стеной леса.
    "И  как в этих чащобах могут жить люди? И какие они? Должно быть, заросшие
шерстью,  как  звери,"  -  думал  он,  глядя  на  неохватные  ели,  на уровень
человеческого роста покрытые мхом.
    У устья Ижоры шведы причалили и, не таясь, разбили лагерь. Когда все сошли
на  берег, епископ отслужил благодарственный молебен. Никто не сомневался, что
поход будет удачным.
    - Мы обрушимся на Ладогу, завоюем ее, а там и до Новгорода рукой подать, -
говорил ярл Биргер столпившимся вокруг него рыцарям.
    Тем временем слуги ярла поставили шатер. Над шелковым шатром взвился стяг,
с которого зажатым в лапе мечом грозил, скалясь, желтый лев.
    Вскоре  из  чащи  послышались  крики.  Разведчики  схватили  и подтащили к
Биргеру   дрожащего  парнишку-охотника,  одетого,  поверх  холщовой  рубахи  в
звериную  шкуру.  Могучий  рыцарь  Ганс,  подойдя,  презрительно  рассматривал
короткий  лук  и  стрелы  с  костяными  наконечниками,  отобранные у пленника.
"Жалкий  лук, жалкие стрелы. Разве ими можно пробить доспехи? Русичи бессильны
противостоять  нам.  Мы  раздавим  их, как яичную скорлупу!" - читалось на его
багровом лице.
    - Вот и первый пленник! Скоро их будет много, - высокомерно бросил Биргер.
-  Мы  пошлем  его  гонцом  к  новгородскому  князю  Александеру. Позвать сюда
Твердилу!
    К   ярлу,  беспрестанно  кланяясь  и  подрагивая  жирным  брюхом,  подошел
новогородец-толмач  Твердила,  русский  изменник,  вызвавшийся  быть  шведским
проводником.
    - Толмач,  возьми  пергамент,  пиши!  - Биргер бросил взгляд на болотистый
берег, задумался и стал диктовать:
    "Александер!  Выходи  против  меня, если можешь, и сражайся! Я уже здесь и
пленю  твою  землю!"  Медленно  пишешь,  грамотей!..  Теперь  отдай  пергамент
пленнику, пускай отнесет его в Новгород!
    "За такое короткое время русичи все равно не успеют подготовиться к битве.
Зато  после,  когда  я разгромлю Александера, никто не скажет, что я напал без
предупреждения. Весь рыцарский этикет будет соблюден," - размышлял Биргер.
    Твердила  сунул  свернутый  пергамент  за  пазуху охотнику и тяжелой рукой
подтолкнул парня в шею:
    - Слышал,  что  тебе  сказано?  Живо  пшел!  Одна  нога  здесь  - другая в
Новгороде! И попробуй только не найти Александра - повешу!
    Придерживая  письмо,  парнишка, беспрестанно оглядываясь, бросился к лесу.
Кто-то  из  шведов  пустил  над  его головой стрелу, заставив посланца вобрать
голову в плечи. Рыцари захохотали.
    Никто  не  сомневался:  скоро  они раздавят Новгород железной пятой. Конец
придет  северному  оплоту православия. Руси будет нанесен удар, от которого ей
уже не оправиться.


    НЕ СПИТ ПЕЛГУСИЙ...

    Однако  молодой  новгородский  князь  Александр  Ярославич  еще раньше был
извещен  о нападении шведов. На рассвете на взмыленной лошади к нему прискакал
гонец  от  Пелгусия,  старейшины племени ижоров, которому была поручена стража
Финского  побережья.  Несмотря  на то, что ижоры в то время в большинстве были
еще  язычниками,  сам  Пелгусий  ревностно  исповедовал  православие и во всем
держал сторону русичей.
    Извещенный  о  великом множестве шведских кораблей, вошевших в устье Невы,
Ярославич разгорелся сердцем.
    - Как!  Шведы  посмели напасть на Русь! Мало им, что татары проливают нашу
кровь, теперь и они хотят! - крикнул он.
    Молодой,  плечистый,  зычноголосый,  выскочил  князь Александр на каменное
крыльцо  собора  Святой  Софии. Он был еще без брони, лишь кольчуга обтягивала
его  широкую  грудь.  Сын  Ярослава Суздальского был богатырского сложения, на
голову  выше  самых  рослых  ратников  своей дружины. Лишь немногие, такие как
Гаврила  Олексич  или  ловчий  Яков  Полочанин, могли сравниться с юным князем
силой и ратным умением.
    - Гаврила, дурные вести! Сзывай дружину! - крикнул Ярославич и, сняв шлем,
подошел под благословение епископа новгородского Спиридона.
    Вскоре на княжьем дворе, торопливо облачаясь в доспехи, собралась дружина.
    Князь Александр вышел к ней вместе с епископом Спиридоном.
    - Воины мои верные, братья! - голос юного князя дрогнул. - Настал наш час.
Слетелись стервятники на землю русскую! Ляжем костьми, но не дадим в обиду жен
и детей наших. Встанем за Русь, встанем за веру отцов и дедов!
    - Вспомним слова псалмопевца: "Сии во оружии, и сии на конях, мы же во имя
Господа  Бога нашего призовем... Не убоимся множества ратные, яко с нами Бог,"
- благославляя ратников, сказал епископ Спиридон.
    Пока дружинники седлали коней, Александр ненадолго поднялся в терем, чтобы
проститься  с  женой,  молодой  княгиней  Александрой, дочерью полоцкого князя
Бречислава.   Княгиня   Бречиславна  с  опухшими  от  слез  глазами  стояла  у
чудотворной иконы, моля Богородицу о заступничестве. Великую надежду возлагала
Бречиславна  на эту икону. Недаром ее родственница, святая Ефросиния Полоцкая,
когда-то получила икону в дар от греческого императора.
    "Заступись,  Богородица! Верни мне супруга целым и невредимым! Не на охоту
едет  он,  на  брань великую. Знаю, что не станет он стоять в стороне, в самую
сечу поскачет," - думала Бречиславна.
    Простившись  с  женой,  Ярославич облачился в бранный доспех и велел слуге
своему  Ратмиру  привести  коня.  Горяч,  силен жеребец, двое конюхов с трудом
могут удержать его за узду. Одному лишь Александру позволяет он ставить ногу в
свое стремя и садиться в седло.
    Юный  князь  решил  идти на врага немедленно лишь малой своей дружиной, не
ожидая  ни  общего  сбора  новгородского ополчения, ни суздальских полков отца
своего  Ярослава  Всеволодовича.  Сборы могут затянуться, а тем временем шведы
начнут  опустошать  окрестности  Новгорода селение за селением, грабя и убивая
мирных жителей.
    Единственное,  что сделал Александр, это велел старым дружинникам, которые
верой  и  правдой  служили еще отцу его Ярославу, собрать каждому по пять - по
десять новгородцев, кто был покрепче и понадежнее, чтобы хоть как-то увеличить
малое свое войско.
    Вскоре  небольшая  русская  рать  вышла  из стен Рюрикова городища, спешно
направившись к устью Ижоры.
    Стоя  у  ворот,  епископ  Спиридон благословлял проходившие сомкнутые ряды
воинов. Их суровые лица светлели, а могучие руки крепче сжимали древки копий.
    Наконец,   пригнувшись   к   седлу,   проскакал   и  последний  дружинник,
задержавшийся,  чтобы  заменить лопнувшую подпругу. Теперь лишь клубящаяся над
дорогой пыль говорила о идущем на брань русском войске.
    К епископу Спиридону подошел новгородский летописец Пафнутий и молча встал
рядом.
    - Запиши, отче Пафнутий: "И пойде на них во ярости мужества своего, в мале
вой  своих,  не  дожда  многих  вой своих с великою силой, но уповая на Святую
Троицу," - сказал ему епископ Спиридон.
    Небольшая  русская  дружина, большей частью конная, стремительно двигалась
по  хорошо  знакомым  дорогам.  Проводники были не нужны. Коренные новгородцы,
коих немало было в войске, знали здесь почитай всякий куст.

    * * *

    Утром  15  июля  1240 года русская дружина подошла к топким берегам Невы и
остановилась в стороне от густого елового леса.
    Зоркий  Гаврила Олексич, ехавший рядом с Александром, вдруг насторожился и
поднялся на стременах.
    - Смотри, княже, всадники!
    - Шведские  рыдели  !  -  крикнул  княжий отрок Савва, первый раз бывший в
походе.
    Гаврила Олексич снисходительно усмехнулся.
    - Разуй  глаза,  дубина посадская! Какие же это рыдели? Разве рыдели носят
одежду из шкур? Это ижоры... Вот тот первый, с посохом, Пелгусий.
    Издали  узнав  новгородского  князя,  Пелгусий  подскакал  к нему. В седле
старейшина  ижоров  держался  неловко:  лесные  и  прибрежные  народы - плохие
наездники. Плавают зато отменно, а чаща для них - дом родной.
    После  обычных приветствий, старый Пелгусий сообщил князю Александру и его
опытным дружинникам о количестве приплывших крестоносцев и месте их станов.
    - Все их отряды держатся отдельно, княже. Особо стоит лагерь шведов, особо
- финнов.
    - В каком из двух Биргер? - князь Александр сдвинул густые брови.
    - В  шведском,  у  самых  кораблей.  Его  островерхий  красный шатер виден
издали.
    - Почему  шведы  до  сих