ь! Сам видишь, что мы обмануты. Не взять нам
Галича, пойдем отсюда!"
    Однако  Ростислав,  как истинный русский князь, ставил честь и отвагу выше
своей жизни.
    "Нет,  братья. Сами ведаете, на чем галичане целовали мне крест. Наскучило
мне скитаться по чужой земле. Хочу сложить голову на своей отчизне".
    Сказав  так,  Ростислав  выставил  копье  и  первым  бросился  в  середину
венгерских  и  галицких  полков.  Намерение его сложить голову вполне удалось.
Вскоре он был сбит с коня, схвачен и, изнемогающий он ран, перенесен в Галич.
    Видя   жалость  к  доблестному  Ростиславу  со  стороны  простых  галичан,
просивших  оставить  им  этого  князя, венгры приняли свои меры. Посланный ими
лекарь   приложил  к  ранам  Ростислава  яд,  и  Ростислав  умер,  едва  успев
прошептать:
    "Слава  тебе, Господи! Сбылось по воле моей, ложусь на отчизне подле своих
предков".

    * * *

    Видя,  что  недоброжелательство  к  ним  возрастает и галичане по-прежнему
хотят  русского  князя, венгры стали им жестоко мстить. Они отнимали у жителей
имущество,  жгли  дома  и творили насилие их женам и дочерям. Вскоре же, чтобы
еще больше оскорбить галичан, венгры стали надругаться над православной верой.
В  глумлении  своем  они  дошли  до того, что стали ставить коней по церквам и
поить их из священных сосудов.
    Галичане  роптали, как вдруг пронесся слух, что заточенный у венгров князь
Владимир  Ярославич бежал из плена. Слух этот оказался правдивым. Вскоре стали
известны и подробности.
    Князь-пленник  изрезал  на  куски полотно шатра, поставленного наверху его
башни,  и  по  свитой  веревке  спустился  вниз.  Здесь  ему удалось подкупить
сторожей  и  бежать вместе с ними в Германию к императору Фридриху Барбароссе,
известному своими крестовыми походами в Святую землю и борьбой с Саладином.
    Фридрих  Барбаросса  поначалу принял Владимира настороженно и, лишь узнав,
что  он  родной  племенник  по  матери  великого князя Всеволода Суздальского,
раскрыл ему свои объятия.
    - Я много слышал о мудром дяде твоем и не раз в залог дружбы обменивался с
ним  дарами,  -  отчетливо, как бы с удовольствием прислушиваясь к собственным
словам, сказал Барбаросса. - Ради Всеволода я помогу тебе вернуть Галич. Ты же
за то будешь платить мне две тысячи гривен серебра ежегодно. Согласен?
    Узнав  цену  немецкой дружбы, Владимир поежился. Две тысячи гривен серебра
были  огромной  суммой  -  ровно  столько  же, разве что чуть больше, приносил
дохода  весь  Галич  без пригородов. Однако союзников выбирать не приходилось:
Галич  под венграми, он же сам изгнанник, лишенный дружины и казны. Уже второй
раз  галицкому  князю  приходилось  звать  на  Русь  иноземцев;  дважды уже он
уподоблялся  Иуде  -  и  снова  казалось ему, что иного выхода нет, и это сама
жизнь его заставляет.
    - Пускай  будет  дань...  Только верни Галич... - хрипло сказал по-немецки
Владимир.
    Кивнув,  Барбаросса  перевел  взгляд  на  ширму.  Тотчас из-за нее, как по
волшебству,  выскочил  писец  и  с поклоном протянул Владимиру заемное письмо.
Развернув свиток, князь пробежал его глазами и поставил внизу свою размашистую
подпись.
    "Быстро вс„ у немцев. Только бы не обманули", - с тоской подумал он.
    Однако  император  Барбаросса умел держать свое слово, купленное у него за
две  тысячи  гривен  ежегодно.  Вскоре  он  отправил  грамоту  польскому князю
Казимиру,  бывшему  у  него  в  зависимости,  и  приказал  ему идти на Галич с
Владимиром.   Казимир   послушался.   Польское  войско  подошло  к  Галичу  и,
соединившись с горожанами, выбило из города венгров.
    Севший  в Галиче Владимир вскоре ощутил зыбкость своего положения. С одной
стороны  - венгры, с другой - поляки, с третьей - всегда готовые напасть южные
князья,  в самом же Галиче крамольные бояре. Не на кого опереться, день и ночь
приходится  лавировать,  уступать,  лгать  -  ложиться и просыпаться в страхе,
держа  в  изголовье  меч.  Господи,  да  за что такая напасть? Ах да, еще друг
Барбаросса вечно требует обещанных ему выплат...
    Единственным   выходом,   остававшимся  у  Владимира,  было  отдаться  под
великодушное  покровительство  своего  дяди  Всеволода  Юрьевича Суздальского,
прежде еще приютившего у себя мать его Ольгу Юрьевну - свою сестру.
    Смирившись, Владимир послал дяде грамоту:
    "Отец  и  господин  мой,  удержи Галич подо мною, а я Божий и твой со всем
Галичем и в твоей воле навсегда".
    Снизойдя на просьбу племянника, Всеволод Юрьевич взял его под свое защиту.
Он  разослал  послов  ко всем русским князьям и в Польшу, заставив всех князей
целовать  крест,  что  они не будут искать Галича под Владимиром. Убедившись в
покровительстве   Всеволода   Юрьевича,  подкрепленном  могучими  его  ратями,
остальные  князья  благоразумно  оставили  свои  виды  на  Галич  и  позволили
Владимиру  спокойно  править в нем. Барбаросса тоже как-то очень скоро увял со
своими выплатами.
    Безусловно,  и  это  прекрасно  понимали  все современники, заступничество
Всеволода  Юрьевича  объяснялось  не  столько  привязанностью  к племяннику, о
государственных  качествах  которого  он  был невысокого мнения, сколько общим
беспокойством  о целостности русской земли, которая много потеряла бы, окажись
Галич в руках у венгров или поляков.

    * * *

    Прокняжив  в  Галиче  восемь  лет,  Владимир Ярославич скончался, а на его
месте при покровительстве того же Всеволода Юрьевича утвердился отважный Роман
Мстиславич, объединивший в своих руках сразу два могучих княжества - Волынское
и Галицкое.
    Как  настоящий  русский  князь-воин,  Роман  повел дела весьма решительно.
Прежде  всего он усмирил буйных галицких бояр, применив для этого самые крутые
меры. "Не передавивши пчел, меду не съесть," - справедливо говаривал он.
    Испытав  на  себе  тяжелую  руку  Романа,  боярская крамола вынуждена была
затихнуть.
    - Плетью  обуха  не  перешибешь! Ну ничего, погоди, сломишь ты себе шею, -
ворчали затаившиеся бояре.

    * * *

    Князь  Роман ничего не умел делать вполовину, берясь за каждое предприятие
с  исключительным рвением. За короткое время он навел порядок в Галицкой земле
и заслужил от народа наименование "Великого Романа".
    "Словно вернулись времена Ярослава Остомысла. Дал нам Бог князя - истинный
подвижник  и  ревнитель  православия.  Твердости  же  как  меч  харалужный", -
говорили между собой посадские.
    Усилив  край, Роман с галицкой и волынскими дружинами предпринял несколько
удачных походов на приграничных литовцев и ятвягов, ополчившихся было на Русь.
Множество   захваченных  пленников  Роман  употреблял  на  тяжелые  работы  по
расчистке лесов, корчевке вековых пней и осушению болот.
    Это  деяние Романово осталось в веках, запечатленное в пословице: "Романе,
Романе, худым живеши - Литвой ореши" (т.е. "пашешь").
    За  короткое  время  Роман доказал, что даже один энергичный и решительный
человек,   уповающий   в   действиях   своих   на  Господа,  способен  сделать
исключительно много для народа своего.
    За  короткое  время  Галицкое  княжество  настолько  усилилось, что хитрые
поляки  стали  заискивать  перед  Романом,  а королевич Андрей, тот самый, что
сидел  некогда  в  Галиче,  а  ныне занял венгерский престол после отца своего
Белы,  завязал  с  Романом  тесную  дружбу.  Андрей  и  Роман стали названными
братьями   и,   зная  опасности  военной  жизни  и  внезапной  смерти  от  яда
завистников, поклялись, что тот из них, кто переживет другого, будет для семьи
почившего словно родной отец.
    Вскоре же, вняв его просьбе, Роман оказал громадную услугу греческому царю
Алексею Комнену, пойдя ратью на половцев, опустошивших греческие владения.
    "Греки  -  наши  братья  во  Христе,  он  них  пришла  к нам вера; не дело
оставлять их", - сказал Роман.
    В  суровой  сече  галицкие и волынские рати взяли верх, и разбитые половцы
отхлынули в степи.
    Не  остановившись  на  этом, неутомимый Роман стал вести войну с поляками,
требуя  у  них  Люблинскую  область  -  иконное  русское  владение, населенное
православными   жителями.   Поляки  бросились  за  защитой  к  римскому  папе.
Иннокентий Третий, поразмыслив, сказал своим кардиналам:
    "Теснит  князь Роман Галицкий покорных нам поляков и, усиливая православие
в краях своих, грозит латинству. Что скажете, кардиналы?"
    Отвечали кардиналы:
    "Прежде на Руси один Всеволод Суздальский был грозен нам, нынче же и Роман
Галицкий идет ему вослед. Такое усиление православной державы опасно для стран
латинских".
    Другие же кардиналы говорили:
    "Хорошо  бы  переманить  Романа  со  всем  народом его в католичество. Это
ослабит Всеволода и передаст Галич с Волынью под нашу руку".
    "Но  захочет  ли  Роман принимать католичество? Говорят, он упорен в своей
вере".
    "О, это будет несложно. Славяне падки на славу. Мы пообещаем этому варвару
возложить  на  него  королевский венец и поддержать его войсками против других
русских князей. Против такого предложения ему не устоять."
    Иннокентий Третий одобрительно взглянул на говорившего.
    "Да  поможет  нам апостол Петр. Пошлем к Роману Бернарда Клервосского. Сей
проповедник искусен в убеждении".

    * * *

    Вскоре  в Галич с большим папским посольством прибыл Бернард Клервосский -
один из опытнейших распространителей латинства.
    Встретившись с Романом, Бернард стал доказывать ему преимущества латинства
перед  православием. Однако образованный и твердый в православной вере князь с
легкостью разбил все хитрые доказательства папского слуги.
    Видя,  что логические его доказательства не действуют, Бернард Клервосский
неуловимо  улыбнулся и коснулся рукава галицкого князя тонкими, как у женщины,
пальцами.
    - Вы  очень  умны, государь, - сказал он льстиво. - Недаром подданные ваши
зовут  вас  Великим.  Я думаю, с вами мы можем говорить откровенно. Ваша вера,
взятая  вами  у  греков,  несовершенна.  Вспомните,  государь,  что  в  период
утверждения   христианства  именно  греческая  церковь  вела  вечные  споры  с
еретическими   учениями,   растрачивая   на   это   свои   силы.  В  делах  же
государственных все решал император, редко когда советуясь с патриархом. То же
и  у  вас  на  Руси.  У  нас же в Риме иначе: мы выработали железную церковную
дисциплину, не тратя времени на богословские споры.
    Бернард Клервосский вскинул обритую голову. На его тонком кадыке увлеченно
вздыбилось яблоко:
    - Главная  цель  Рима,  цель,  которую сознают лишь немногие - руководство
всем  стадом  христовым.  Мы ставим монархов, угодным нам, и мы же руками слуг
наших  правим  миром.  Во  благо ему, разумеется. Цель наша - создание единого
государства-церкви на территории всех земель наших, а, впоследствии, возможно,
и мира. Во главе всего будет лишь кардинальский совет, и папа - наместник Бога
на земле, мудрый и непогрешимый...
    - Зачем ты говоришь мне это, проповедник? - нетерпеливо перебил Роман.
    - О,  вы,  как умный властелин народа своего, должны быть с нами и принять
нашу  веру...  Обещаю  вам именем папы, что он сам возложит на вас королевский
венец, наделит многими городами и поддержит своим мечом в трудный час.
    Внезапно  перед  глазами проповедника сверкнул меч, который князь выхватил
из ножен. Папский посланник испуганно отстранился, закрываясь руками.
    - Замолчи,  проповедник!  Давно  понял  я  намерение  твое поселить раскол
церковный  в  землях  русских.  Взгляни на мой меч! Таков ли меч у папы?! Пока
ношу  его  при  своем  бедре,  не имею нужды в другом и кровью покупаю города,
следуя примеру своих дедов, возвеличивших Русскую землю.
    - Так  и  передать  папе?  - трусливо и одновременно угрожающе пробормотал
проповедник.
    - Так и передай. Теперь же - ступай!
    Не  отрывая  испуганного  взгляда  от  меча,  Бернард  Клервосский  быстро
скользнул в двери.
    "Упрямец!  Он  сам  предрешил  свою  судьбу!" - негромко пробормотал он на
дворе, глядя, как слуги впрягают лошадей.

    * * *

    Бернард  Клервосский  оказался  прав, говоря, что Роман сам предрешил себе
судьбу.
    Бросив вызов всему миру латинскому, отважный Роман не мог долго оставаться
в живых. Вскоре он стал воевать с поляками и воевал так успешно, что почти уже
вернул  себе  Люблинскую область. Видя, что в открытом бою Романа не победить,
поляки пошли на хитрость и послали к Роману просить мира.
    Пожалев  поляков,  галицкий  князь  дал  им перемирие. "Да не прольется ни
капли  крови,  пока  вновь  не решим мы: вести ли войну или установить мир", -
благодушно сказал он.
    Простой и бесхитростный, Роман всегда исполнял данное им слово и точно так
же  верил  и  в  благородство  врагов  своих.  По  этой  причине  вскоре после
заключения перемирия Роман выехал на охоту с малой дружиной.
    Гоня  лося,  охотники  подскакали  к  перелеску,  где в засаде их уже ждал
большой  польский  отряд. Догнав лося, Роман уже поднялся на стременах, занося
копье, как вдруг из зарослей посыпались стрелы и на опушку выскакали поляки.
    Плотное кольцо поляков окружало немногих русских всадников.
    Поняв, что это конец, князь Роман перекрестился и, зычно крикнув: "Братья,
пришла  пора нам предстать пред Господом! Не посрамим же чести отцов наших!" -
поскакал навстречу полякам.
    Так погиб отважный Роман Галицкий, оставив после себя молодую жену с двумя
сыновьями, из которых старшему, Даниилу, было только четыре года.
    Впоследствии  сын оказался достоин отца и, пройдя сквозь многие испытания,
стал  таким же ревностным защитником русских земель. В истории он известен как
Даниил Романович Галицкий.


    КОНЧИНА ВСЕВОЛОДА

    Тридцать  семь  лет  княжил Всеволод Юрьевич в суздальской земле, ежечасно
пребывая в заботах о благоденствии ее.
    В  1212  году  Всеволод  почувствовал приближение смерти и решил разделить
владения свои между сыновьями. Сыновей у него было шестеро - Константин, Юрий,
Ярослав, Святослав, Владимир и Иван.
    Но,  к  сожалению,  при  разделе  владений  случилось  то,  что  случалось
многократно  при  прежних  княжениях  -  сыновья  проявили строптивость, желая
урядить себе лучшие части.
    Старшему  сыну  Константину,  княжившему  в Ростове, Всеволод пожелал дать
после  себя  Владимир,  в  Ростове  же  посадить  второго  сына  Юрия.  Однако
Константин не соглашался отдать Ростов Юрию, желая сохранить его за собой:
    "Батюшка!  -  велел  он  отвечать Всеволоду, - если ты хочешь меня сделать
старшим,  то дай мне старый начальный город Ростов и к нему Владимир или, если
тебе так угодно, дай мне Владимир и к нему Ростов".
    Видя  строптивость  своего  старшего  сына,  Всеволод  стал советоваться с
боярами и владыкой Иоанном, как ему поступить.
    "Князь,  не  дело  когда  сын идет против отца. Такое ослушание опасно для
Руси.  Отдай  же  старшинство  Юрию,  мимо  старшего  ослушника," - решительно
отвечал владыка Иоанн.
    Всеволод долго молчал, глядя на икону. Потом же сказал:
    "Пусть  будет  по  твоим  словам, владыка! Тягостно мне лишать Константина
старшинства, но не сына выбираю я, но мудрого государя землям русским".
    Вскоре   после   того  владимирцы  целовали  крест  Юрию,  ростовцы  же  -
Константину.
    - Закончил  я  ныне  все  земные  дела  мои. Помолись о душе моей, отче, -
сказал Всеводод владыке Иоанну.
    14  апреля  1212  года,  исповедавшись  и причастившись Святых Таин, князь
Всеволод  Юрьевич Суздальский, названный в истории Большое Гнездо, предал душу
свою Господу.
    И  была  скорбь  великая по всем русским землям. Со слезами великими пишет
летописец:
    "Всеволод злых казнил, а добромысленных миловал, потому что князь не даром
меч  носит  в  месть  злодеям  и  в  похвалу  добро творящим; одного имени его
трепетали  все  страны, по всей земле пронеслась его слава, всех зломыслов Бог
покорил  под  его  руки.  Имея  всегда  страх Божий в сердце своем, он подавал
требующим  милостыню,  судил  суд истинный и нелицемерный, невзирая на сильных
бояр своих, которые обижали меньших людей."



                             Дмитрий Емец

                           ПОЧТОВАЯ ГОЛУБИЦА

                                сценка


    На  дворе  март,  взбалмошно  сияет  солнце, истекают слезами сосульки, но
здесь,  в  квартире  No  15,  где  пахнет  старыми  вещами  и  стоят на полках
фарфоровые безделушки, вечная осень.
    Старушка  Божий одуванчик, дунешь - рассыплется. Девятый десяток разменян.
Волосы редкие, белые, тонкие - пушинки. Всюду приглажены, одна лишь прядка над
правым   ухом   бунтует,   что   придает   Божьему   одуванчику   вид  немного
легкомысленный. Стоит старушка у окошка, у фиалки сухие цветочки отщипывает.
    Да  только  мысли  ее  не  здесь,  не в фиалке и не в капели. Заметно, что
старушка в большом нетерпении, то оглянется, то переступит, то рот откроет, да
тотчас и закроет.
    Наконец, решившись, быстрыми семенящими шажками старушка подходит к дверям
и заискивающе окликает:
    - Коралла Алексеевна! Коралла Алексеевна!
    После  второго  призыва  из  соседней  комнаты  доносится  скрип кровати и
раздраженное сопение. Одуванчик пугается.
    - Как же так? Вы спите, лапочка?
    - Поспишь   с   вами,   лапочка   моя  Тамара  Васильевна!  -  раздраженно
передразнивает  толстый  голос.  -  Едва  промучалась  с  давлением  и  вот  -
разбудила, дура старая!
    Одуванчик  вбирает  голову  в  плечи.  Однако  она уже решилась, отступать
поздно. Позади Москва или даже нечто более важное.
    - Коралла  Алексеевна, будьте так добры... Можно вас побеспокоить? - зовет
она с щепетильной старушечьей гипервежливостью.
    Яростно  скрипит  сетка  кровати. Глухие удары босых пяток по ковру, затем
более  громкие - по линолиуму. Одуванчик, слушая эти гневные шаги, съеживается
еще больше.
    В  комнату  заходит  грузная  усатая  старуха  лет семидесяти. Это Коралла
Алексеевна  Швыдченко,  племянница  жены брата Божьего одуванчика или что-то в
этом   роде.  По  ее  синему  халату  крупными  пятнами  разбегаются  цветы  -
несуществующая в природе помесь мака и розы.
    Речь  ее  выдает в ней малороссийку. Звук "г" звучит у нее по-украински, с
придыханием.  Вместо  "што",  она  говорит  "шо",  а  в  моменты удивления или
радости,  разводя  руками, произносит с непередаваемой экспрессией: "Тю! Да ты
шо!"
    Но  сейчас  не такой момент. Сейчас разбуженная старуха не в духе. Войдя в
комнату, Коралла устремляет на Божьего одуванчика сердитый взгляд.
    - Сколько  ж  можно? Готовь - я, рынок - я, рецепты - я... Вот подохну как
собака,  вы  ж  меня  еще  и  переживете,  -  шипит она. - Ну чего вам, Тамара
Васильевна? Снова читать?
    Божий одуванчик с надеждой кивает.
    - Шо  читать-то?  Вы ж его, небось, наизусть уже знаете. Или от чтения там
чего  новое  появится? - язвит Коралла Алексеевна и, хотя по комнате, начинает
брюзжать.
    Божий  одуванчик виновато моргает и дожидается, пока минует гроза. Наконец
грузная  старуха  берет  со стола растрепанное письмо, подносит его к глазам и
собирается  уже  читать, но тут ей приходит в голову, что она недостаточно еще
накуражилась за прерванный сон.
    - Чего  ж сами не читаете? Вам написано - не мне! Вот и читайте, а я вс„ -
баста!  -  сопит  она,  перепрыгивая с "вы" на "ты" и всовывая письмо в ладонь
Божьему одуванчику.
    Старушка  берет письмо и, щурясь, вертит его. Коралла испытующе наблюдает.
Вся ее массивная фигура выражает превосходство и провокацию.
    Внезапно  Одуванчик  преображается. Во всем другом она готова уступить, но
только   не   в  том,  что  составляет  для  нее  единственную  ценность.  Она
захлебывается от возмущения, заикается и даже не договаривает слов.
    Усатая  старуха  равнодушно  слушает. В волнении и заикании Одуванчика для
нее  нет  ничего  непривычного,  все это она уже слышала и не раз. Коралле уже
известно,  что  сейчас среди прочих