отивник скалил  зубы  в  злобной  ухмылке,  непрестанно  стараясь
сломить мою защиту. Он как будто уже  чуял  победу  и  внутренне  ликовал,
предвкушая ее. Звук ударов стали о сталь заглушал все звуки  за  пределами
четырех стен каюты, где мы сражались. Я не мог сказать, идет  ли  битва  в
других  местах  на  корабле,  а  если  она  идет,  то  выигрываем  мы  или
проигрываем. Я понимал, что мне совершенно необходимо знать это, что  я  в
ответе за все, что происходит на борту "Совонга", и что я обязан выбраться
из этой каюты, чтобы привести своих людей либо к победе, либо к поражению.
   Такие мысли делали мое положение еще  более  невыносимым  и  заставляли
меня идти  на  крайние  меры,  чтобы  освободиться.  Я  должен  уничтожить
противника, и немедленно!
   Он к этому времени уже практически прижал меня к стене. Острие его меча
уже один раз коснулось моей щеки и дважды - тела, и, хотя  эти  раны  были
всего лишь  царапинами,  я  оказался  весь  в  крови.  Капитан  прыгнул  с
решимостью покончить со мной тотчас же, но на сей раз  я  не  отступил.  Я
парировал его удар, так что его клинок прошел  справа  от  меня,  затем  я
отдернул свой меч и, прежде чем он опомнился, пронзил его сердце.
   Он рухнул на пол. Я выдернул лезвие из его тела  и  выбежал  из  каюты.
Весь эпизод занял лишь несколько минут, хотя они  показались  мне  гораздо
дольше. Однако за это краткое время многое произошло на палубах и в каютах
"Совонга". Верхние палубы были очищены от врагов. Один из моих людей был у
руля, другие в машинном отделении. На главной палубе все еще  продолжалась
схватка, там несколько офицеров "Совонга" делали  последнюю  попытку  дать
отпор с горсточкой своих людей.
   Но к тому времени, как я достиг поля боя, все  было  кончено.  Офицеры,
заверенные Камлотом, что их жизни  пощадят,  сдались.  "Совонг"  был  наш!
"Софал" взял свою первую добычу.
   Оказавшись, наконец, среди взволнованных воинов на главной  палубе,  я,
должно быть, представлял печальное зрелище. Из моих трех моих царапин  все
еще  текла  кровь.  Мои  люди  приветствовали  меня  громкими  возгласами.
Впоследствии я узнал, что мое отсутствие в битве на  главной  палубе  было
замечено и произвело плохое впечатление на амториан, но когда они увидели,
что я возвращаюсь, неся на себе следы какой-то иной схватки,  они  вернули
мне свое уважение  вдвойне.  Эти  три  небольшие  царапины  достались  мне
немалой ценой, но это было ничто в сравнении с  психологическим  эффектом,
произведенным  непропорционально  большим   количеством   крови,   которое
пролилось на мой обнаженный торс.
   Мы быстро окружили и обезоружили пленников. Камлот взял несколько людей
и освободил вепайянских пленников, которых тотчас препроводил на  "Софал".
Почти все они были женщинами, но я не смог увидеть, как  их  переводили  с
корабля на корабль, поскольку был занят другими делами. Однако я прекрасно
представлял себе радость воссоединения Камлота и Дуари,  на  которое  она,
вероятно, уже не надеялась.
   Мы быстро перенесли все ценное с "Совонга" на "Софал",  оставив  только
самое  необходимое  для  офицеров  корабля-неудачника.  Эта  работа   была
поручена Кирону и проводилась нашими собственными людьми, тогда как Гамфор
с  группой  наших  новых  пленников  перенес  на  борт  "Софала"   излишек
провианта. Когда это было сделано, я приказал сбросить все пушки "Совонга"
за борт - по крайней мере это я мог  сделать,  чтобы  нанести  ущерб  мощи
Торы. Последний  акт  этой  морской  драмы  состоял  в  переведении  сотни
неудачников-заключенных с "Софала" на "Совонг"  и  представить  их  новому
капитану. Он не выглядел обрадованным, впрочем, так же как и они. Не  могу
его обвинять.
   Многие из заключенных умоляли меня взять их обратно на  "Софал",  но  у
меня и так уже было больше людей, чем нужно было для управления кораблем и
его обороны, а каждый из удаляемых фигурировал в докладах  как  выказавший
неодобрение той или иной части нашего плана.  Мне  была  нужна  абсолютная
лояльность, поэтому я счел этих людей бесполезными.
   Странно сказать, но Кодж был самым настойчивым. Он чуть ли не падал  на
колени, умоляя позволить ему остаться на  борту  "Софала",  и  обещал  мне
такую верность, какой доселе не было в природе. Но мне уже хватило  его  с
избытком, что я ему и сказал. Когда  он  понял,  что  растрогать  меня  не
удастся, он набросился на меня, и клялся всеми своими предками, что он  со
мной еще посчитается, даже если это займет тысячу лет.
   Возвратившись на борт  "Софала"  я  отдал  приказ  отцепить  абордажные
крючья. Два корабля снова легли каждый на свой курс, "Совонг" -  вперед  к
торанскому порту, куда он и направлялся первоначально, "Софал" -  назад  к
Вепайе. Теперь только у меня появилась возможность выяснить наши потери. Я
обнаружил, что мы потеряли четырех убитыми и  двадцать  один  человек  был
ранен. Потери в команде "Совонга" было гораздо больше.
   Большую часть оставшегося времени в тот день  я  был  занят  со  своими
офицерами, организуя команду "Софала" и  систематизируя  основы  нового  и
незнакомого мне предприятия. В этой работе Кирон и Гамфор были  бесценными
помощниками.  Только  поздно  во  второй  половине  дня  я  наконец   смог
поинтересоваться благополучием спасенных вепайянских  пленников.  Когда  я
спросил  Камлота  о  них,  тот  ответил,  что  им  не  особенно  повредило
пребывание в плену на борту "Совонга".
   - Видишь ли, эти отряды, совершающие набеги,  имеют  приказ  доставлять
женщин в Тору в хорошем состоянии, не причинив им вреда, - пояснил  он.  -
Они предназначены более важным персонам, чем офицеры  корабля,  и  это  их
спасает. Все же Дуари сказала, что, несмотря ни на что, капитан  заигрывал
с ней. Я бы хотел, чтобы это стало мне известно еще  на  борту  "Совонга".
Тогда бы я смог убить его за то, что он посмел так себя вести.
   Тон Камлота был резким, и он выказывал признаки крайнего волнения.
   - Можешь быть спокоен на этот счет, -  заверил  я  его.  -  Дуари  была
отомщена.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Я лично убил капитана, - пояснил я.
   Он хлопнул меня по плечу, глаза его светились радостью.
   - Ты вновь завоевал вечную благодарность Вепайи, - воскликнул он.  -  Я
бы хотел, чтобы мне выпала удача убить это животное и таким образом  смыть
оскорбление, нанесенное Вепайе, но раз уж это не был я, то я рад, что  это
был ты, Карсон - больше, чем если бы это был кто-либо другой.
   Я подумал, что он  придает  чересчур  большое  значение  этому  делу  и
считает слишком важными  действия  капитана  "Совонга".  В  конце  концов,
девушке не было причинено никакого вреда. Но, разумеется, я  отдавал  себе
отчет, что любовь странным образом воздействует на  мыслительные  процессы
человека,  так  что  обида,  причиненная  его   избраннице,   может   быть
интерпретирована как оскорбление достоинства всего мира.
   - Что ж, теперь все это позади, -  сказал  я,  -  и  твоя  возлюбленная
вернулась к тебе в целости и сохранности.
   Казалось, мои слова ужаснули его.
   - Моя возлюбленная? - воскликнул он. - Во  имя  предков  всех  джонгов!
Неужели ты хочешь сказать, что ты не знаешь, кто такая Дуари?
   - Я считал, разумеется, что это девушка, которую ты любишь, - признался
я. - Кто же она?
   - Конечно, я люблю ее, - объяснил он. - Вся  Вепайя  любит  ее.  Она  -
девственная дочь джонга Вепайи.
   Если бы он объявил, что на борту нашего  корабля  присутствует  богиня,
его голос не  мог  выразить  большего  благоговения  и  почтительности.  Я
постарался выказать больше потрясения, чем чувствовал на самом деле, чтобы
не оскорбить его чувств.
   - Если бы она была твоей избранницей, я бы счел большей честью для себя
принимать участие в ее спасении, чем будь она дочерью дюжины джонгов.
   - Благодарю тебя, - ответил он. -  Но  не  говори  таких  вещей  другим
вепайянам. Ты рассказывал мне о божествах того странного мира,  откуда  ты
прибыл; так вот, джонг и его дети столь же священны для нас.
   - В таком случае, разумеется, они будут священны и для меня, -  заверил
я его.
   - Кстати, я должен кое-что передать тебе. Вепайянин счел бы это высокой
честью. Дуари хочет видеть тебя, чтобы лично тебя поблагодарить.  Конечно,
это против правил, но наши  теперешние  обстоятельства  делают  соблюдение
старых обычаев нашей страны непрактичным, если не  вовсе  невозможным.  Ее
уже видели несколько сотен человек, и почти все они были врагами. Так  что
не будет вреда, если она увидится и  поговорит  со  своими  защитниками  и
друзьями.
   Я не понимал, к чему он ведет, но уступил ему  и  сказал,  что  еще  до
конца этого дня я засвидетельствую принцессе свое почтение.
   Я был крайне занят и, правду сказать, не горел желанием наносить  визит
принцессе. На самом деле я  почти  страшился  этого,  так  как  не  обучен
пресмыкаться и раболепствовать перед королевскими величествами  и  прочая.
Но я решил, что из уважения к чувствам Камлота я должен как  можно  скорее
расправиться со всем этим. Когда он ушел по какому-то делу, я направился в
предназначенные принцессе каюты на второй палубе.
   Амториане не  стучат  в  дверь,  они  свистят.  По-моему,  это  гораздо
удобнее, чем наш обычай. У каждого есть свой определенный свист. Некоторые
из них  достаточно  сложные.  Сигналы,  принадлежащие  друзьям,  начинаешь
различать очень скоро. Стук в дверь осведомляет  вас  только  о  том,  что
кто-то  хочет  войти,  свист  говорит  о  том  же,  но  вдобавок  способен
засвидетельствовать личность пришедшего.
   Мой сигнал очень прост. Он состоит из  двух  коротких  низких  нот,  за
которыми следует высокая и более длинная нота. Когда я стоял перед  дверью
Дуари и насвистывал этот сигнал, мои мысли были не о принцессе за  дверью,
а о другой девушке - далеко отсюда, в древесном городе Куаад, на Вепайе. Я
часто думал о ней, о девушке, которую видел лишь дважды,  а  слышал  всего
один раз. О девушке, которой я признался в любви, что овладела мной  столь
же внезапно, неотвратимо и  полностью,  как  однажды  в  будущем  овладеет
смерть.
   В ответ на мой сигнал нежный женский  голос  пригласил  меня  войти.  Я
перешагнул порог и оказался лицом к лицу с  Дуари.  При  виде  меня  глаза
принцессы расширились, и краска мгновенно залила ее щеки.
   - Ты! - воскликнула она.
   Я был ошеломлен ничуть не меньше ее. Это была девушка из сада джонга!



12. "КОРАБЛЬ!"

   Какая странная встреча! От  неожиданности  я  совершенно  лишился  дара
речи. Замешательство Дуари тоже было вполне очевидным. Но, по крайней мере
для меня, эта необычная встреча была счастливым совпадением.
   Я направился к ней, и, надо полагать, в  моих  глазах  отражалось  куда
больше, чем я отдавал себе отчет, потому что  она  отшатнулась,  покраснев
еще сильнее.
   - Не прикасайся ко мне! - прошептала она. - Не смей!
   - Разве я когда-либо причинил тебе вред? - спросил я.
   Похоже, этот вопрос вернул мне ее доверие. Она покачала головой.
   - Нет, - признала она. - Физически - никогда. Я послала за тобой, чтобы
поблагодарить тебя за службу, которую ты сослужил мне, но я не знала,  что
ты - это ты. Я не знала, что Карсон, о котором они говорили, это тот самый
человек, который... - она замолчала и взглянула на меня умоляюще.
   - Тот человек,  который  в  саду  джонга  сказал,  что  любит  тебя,  -
продолжил я за нее.
   - Не надо! - вскричала она. - Неужели ты не сознаешь оскорбительность и
преступность такого заявления?
   - Так это преступление - любить тебя? - спросил я.
   - Преступление говорить мне об этом, - ответила она несколько свысока.
   - Тогда я законченный  преступник,  -  ответил  я,  -  ибо  я  не  могу
сдержаться, не могу молчать, что люблю тебя, и буду  говорить  это  всякий
раз, когда тебя увижу.
   - В таком случае ты не должен  больше  видеть  меня,  поскольку  ты  не
имеешь права говорить такие вещи, - решительно сказала  она.  -  Я  прощаю
тебе предыдущие оскорбления,  потому  что  ты  оказал  мне  и  государству
огромную услугу. Но больше не повторяй их.
   - Но что, если я не могу поступать иначе? - вопросил я.
   - Ты должен преодолеть себя, - серьезно сказала она. - Это вопрос твоей
жизни или смерти.
   Ее слова озадачили меня.
   - Я не понимаю, о чем ты говоришь, - признался я.
   - Камлот, Хонан, любой из вепайян на борту корабля убили бы тебя,  если
бы узнали об этом, - ответила она. - Джонг, мой отец, приказал бы  казнить
тебя по возвращении на Вепайю. Все зависело бы от  того,  кому  первому  я
сказала бы об этом.
   Я подошел поближе и заглянул ей в глаза.
   - Но ты ведь никому не скажешь, - прошептал я.
   - Почему ты так думаешь? - потребовала ответа она, но голос  ее  слегка
дрогнул.
   - Потому что ты хочешь, чтобы я любил тебя, - бросил я вызов.
   Она сердито топнула ногой.
   - Ты преступаешь границы допустимого, и не  подлежишь  ни  милости.  ни
прощению. Немедленно прочь из моей каюты! Я не желаю больше видеть тебя.
   Ее грудь вздымалась, прекрасные глаза сверкали. Она стояла очень близко
ко мне, и мной овладело стремление схватить ее в объятия. Я хотел  прижать
ее к себе, хотел покрыть ее губы поцелуями.
   Но более всего я хотел добиться ее любви, так что я овладел собой, дабы
не зайти слишком далеко. Мне не  хотелось  потерять  шансов  завоевать  ее
любовь, которая, я чувствовал это, уже зарождается где-то в безднах  души,
на самой границе сознания. Не знаю, почему я был так уверен в этом,  но  я
был уверен.
   Я  не  мог  бы  навязывать   свое   внимание   женщине,   которой   оно
отвратительно. Но с первого мгновения, как только я  увидел  эту  девушку,
подсматривающую за мной в саду на Вепайе, у меня возникло впечатление, что
она тоже немного интересуется мной.
   - Я сожалею, что ты отправляешь меня прочь, по существу, в изгнание,  -
ответил я. - Я не считаю, что заслужил это, но, разумеется,  представления
вашего мира отличны от представлений моего. У  нас  женщина  не  чувствует
себя оскорбленной любовью мужчины или его признанием в  любви,  кроме  тех
случаев, когда она уже замужем за другим.
   В этот момент мне пришло в голову то, о чем следовало подумать раньше.
   - Может быть, ты уже принадлежишь другому мужчине? - спросил я, холодея
при этой мысли.
   - Конечно, нет! - фыркнула она. - Мне еще нет девятнадцати лет.
   Я плохо слышал. Я удивлялся, как мне до сих пор не приходило в  голову,
что девушка из сада могла быть замужем.
   Я не знал, какое отношение ко всему имел  ее  возраст,  но  я  был  рад
узнать, что ей еще не семьсот лет. Я часто думал,  сколько  ей  лет,  хотя
здесь, на Венере, это в общем-то не имело значения. Здесь, в  единственном
из всех мест Вселенной, людям было действительно столько лет,  на  сколько
они выглядели  -  по  меньшей  мере  это  верно  в  отношении  их  внешней
привлекательности.
   - Так ты уходишь? - требовательно  спросила  она.  -  Или  мне  позвать
кого-нибудь из вепайян и сказать, что ты нанес мне оскорбление?
   - Чтобы меня убили? - спросил я. - Нет, я никогда не поверю, что ты так
поступишь.
   - Тогда уйду я, - постановила она. - И помни,  что  тебе  не  дозволено
больше ни видеть меня, ни говорить со мной.
   С этим прощальным и отнюдь не обнадеживающим ультиматумом она  покинула
комнату, выйдя в соседнее помещение своих апартаментов.  Похоже,  это  был
конец аудиенции. Я никак не мог последовать за ней, так что я повернулся и
безрадостно направился в капитанскую каюту в башне.
   Когда я обдумал все, что произошло, мне стало очевидно, что я не только
не  продвинулся  вперед.  Теперь  казалось  мало  правдоподобным,  что   я
когда-нибудь это сделаю.  Похоже,  между  нами  существовал  непреодолимый
барьер, хотя я не представлял себе, что бы это могло быть.
   Я не мог поверить, что она совершенно ко  мне  равнодушна.  Хотя,  быть
может,  я  думал  так  исключительно  в  силу  собственного  эгоизма.  Она
достаточно прямо дала понять, как словами, так и действиями, что не желает
иметь со мной ничего общего. Я несомненно был persona non grata.
   Несмотря на все вышеперечисленное,  а,  может,  и  благодаря  этому,  я
понимал, что вторая, более долгая встреча послужила только тому,  что  моя
страсть разгорелась еще сильнее. Я был в совершеннейшем отчаянии.
   Ее  присутствие  на  борту  "Софала"  непрестанно  искушало  меня.   Ее
заявление о невозможности никаких отношений между  нами  только  заставило
меня еще сильнее желать быть с ней. Я был крайне несчастен,  а  монотонное
течение  нашего  обратного  плавания  к  Вепайе  не   давало   возможности
отвлечься. Я хотел, чтобы мы встретили какой-нибудь  корабль,  потому  что
любой встреченный корабль был бы вражеским.
   Мы на "Софале" были вне закона - пираты, буканьеры, каперы. Я склонялся
скорее к последнему, более мягкому определению нашего статуса. Разумеется,
мы еще не получили повеления Минтепа  осуществлять  нападения  на  корабли
Торы для блага Вепайи, но мы нападали на врагов Вепайи, так что я полагал,
мы можем требовать сомнительной чести считаться каперами. Однако любое  из
двух других имен тоже  не  огорчило  бы  меня.  В  слове  "буканьер"  есть
какой-то залихватский оттенок, который тешит  мою  фантазию,  в  нем  чуть
больше возвышенной романтики, чем в слове "пират".
   Имя, слово значит  очень  много.  Название  корабля  -  "Софал"  -  мне
понравилось с самого начала. Быть может, значение этого имени и подсказало
то занятие, которому я был намерен предаться.
   "Софал" значит "убийца". Глагол "убивать" звучит "фал", приставка  "со"
имеет  то  же  значение,  что   и   английский   суффикс   "er".   "Вонг"-
по-амториански "защищать", следовательно, название "Совонга", нашей первой
добычи, значит "защитник". Однако "Совонг" не оправдал своего имени.
   Я все еще предавался раздумиям по поводу имен,  пытаясь  таким  образом
отвлечься  от  мыслей  о  Дуари,   когда   вернулося   Камлот.   Я   решил
воспользоваться этой возможностью, чтобы  задать  ему  несколько  вопросов
касательно амторианских  обычаев,  которые  определяли  правила  поведения
между мужчинами и девушками. Он  сам  дал  к  тому  повод,  спросив  меня,
виделся ли я с Дуари с тех пор, как она послала за мной.
   - Я виделся с ней, - сказал я. - Но мне непонятно ее отношение ко  мне.
Выходит, что смотреть на нее - это чуть ли не преступление.
   - Это было бы преступлением при обычных обстоятельствах, - ответил  он,
- но, разумеется, как я тебе уже объяснял, обстоятельства, в которых она и
мы оказались теперь,  сводят  к  минимуму  важность  некоторых  освященных
временем вепайянских законов и обычаев.
   Вепайянские девушки достигают совершеннолетия в двадцать лет. До  этого
времени они не могут вступать в союз с  мужчиной.  Обычай,  который  имеет
практическую силу закона, налагает  еще  более  серьезные  ограничения  на
дочерей джонга. Они не должны  даже  видеться  или  говорить  ни  с  одним
мужчиной, за исключением  кровных  родственников  и  нескольких  тщательно
избранных доверенных лиц, пока им не исполнится двадцати. Если они нарушат
закон, это означает бесчестие для них и смерть для мужчины.
   - Что за идиотизм! - взорвался я.
   Я начал понимать, каким ужасным и отвратительным должно было  предстать
в глазах Дуари мое противозаконное поведение.
   Камлот пожал плечами.
   - Возможно, этот закон глуп, - сказал он. - Но это закон.  А  в  случае
Дуари его соблюдение много значит для Вепайи, потому  что  она  -  надежда
Вепайи.
   Я уже слышал по отношению к ней эти слова, но не понимал их смысла.
   - Что ты имеешь в виду, говоря так? - спросил я.
   - Она - единственный ребенок Минтепа. У него никогда не было сына, хотя
сотни женщин хотели бы родить ему наследника. Династия окончится,  если  у
Дуари не будет сына. А если у нее будет  сын,  то  совершенно  необходимо,
чтобы его отец был достоин быть отцом джонга.
   - Они уже выбрали отца ее детей? - спросил я.
   - Конечно, нет,