Святой  Екатерины.  В  недавно  построенном
Зимнем  дворце  после  переезда  туда  царской  семьи  еще  продолжалась
внутренняя  отделка:  поправляли  потолки  и  крышу,  в  которой   вдруг
обнаружилась  течь;  отделывали  мрамором  стены  аванзалы  и   античной
комнаты; строили манеж и над  ним  наводили  висячий  сад.  С  особенным
тщанием   украшали   комнату   камер-фрейлины   Елизаветы    Воронцовой,
расписывали потолочный плафон, стены...
   - Да, - проронила Екатерина, - вот, кстати, Елизавета, которую отнюдь
не назовешь моей благожелательницей. - Но, увидев, как  исказилось  лицо
княгини Дашковой, которая  весьма  болезненно  переживала  то,  что  она
называла позором сестры, поспешила пояснить:
   - Я к тому, что все это полная чепуха - насчет имен. Петр Великий вон
тоже Петр, но он мне -  образец  для  подражания,  жизнь  его  -  лучший
советчик.
   В одном я уверена доподлинно: с той Елизаветою, у которой мы с  тобой
вчера  побывали,  надобно  что-то  делать.   Господь   с   ним,   с   ее
благожелательством, - не натворила бы вреда!
   -  В  ее  положении?  -  пожала  плечами  княгиня.   -   Это   весьма
затруднительно!
   - Бог весть... - осторожно молвила Екатерина. -  К  императору,  сама
знаешь, какое отношение. Особливо  в  гвардии.  Трон  под  ним  может  и
зашататься. А ну как познает народ, что  в  крепости  заточена  дочь  их
любимой Елизаветы Петровны, Елизавета тож? Никому же, кроме нас, пока не
ведомы откровения ее и в обмане признания. Да и верить ли сему, пока  не
знаю. А коли она единожды наследницею назвалась, кто ей помешает и вдруг
однажды так поступить?
   - Кто? - вскинула Дашкова свои угрюмые, широкие брови. - Да вы! Вы  и
помешаете!
   Минуту подруги напряженно глядели в глаза друг Друга.
   - Гвардия вас любит, - тихо проговорила  княгиня.  -  Но  как  всякая
любовь мужская, чувство сие переменчивым может оказаться. Обезопасьте же
себя!
   - В каком же это  смысле?  -  не  сразу  спросила  Екатерина,  лаская
собачку, льнущую к ее ногам.
   Дашкова знала, что за  внешним  спокойствием  императрицы  скрывалась
предельная накаленность чувств и напряженная работа мысли.
   - Не на плаху же ее посылать. За что, собственно?
   За смелые мечтания? Так у кого их нет! Ссылка? Но  из  самой  дальней
ссылки могут лишние  слухи  пойти,  ежели  она  вновь  станет  в  обмане
упорствовать.
   - Монастырь... - пробормотала  Дашкова,  с  преувеличенным  вниманием
разглядывая  отпоровшуюся  ленту  на  подоле  своего  угрюмого,  как   и
внешность ее, коричневого платья.
   - Ох, нет! - воскликнула  Екатерина.  Вскочила,  отпихнула  левретку,
которая с  обиженным  визгом  ринулась  под  стол,  и  принялась  нервно
расхаживать по своему кабинету, в котором отделочники еще ни за  что  не
брались. - Нет, только не это...
   Слово "монастырь" Екатерина слышать  не  могла  без  содрогания.  Она
хорошо знала русскую историю; и призраки цариц бывших времен, всех  этих
Ирин, Марий, Евдокий и прочих нелюбимых жен, заточенных волею всемогущих
супругов  в  самые  заброшенные  монастыри,  обреченных  на  забвение  и
медленное, унылое умирание, страшили ее хуже  смерти.  Ведь  и  над  нею
самой постоянно висела подобная угроза, Петр не раз  высказывал  сие  во
всеуслышание! К тому же Екатерина вовсе  не  ненавидела  эту  Елизавету,
явившуюся из Рима.
   Но побаивалась ее... Было, было в узнице, при  всей  неуверенности  и
беззащитности, нечто: тлел  какой-то  подспудный  огонь,  мерцала  тихая
ярость, глубоко  скрытая  страстность  натуры,  -  сила,  которая  могла
неожиданно вырваться на свободу и сделаться неуправляемой.
   Страшное, дикое, чисто русское свойство! Несмотря на свое  сдержанное
немецкое происхождение, Екатерина в России  уже  много  чем  заразилась;
много русских свойств характера переняла. Она и  сама  кое  в  чем  была
такова же, как эта узница, потому и опасалась  ее  подавленных  мечтаний
больше, чем явного, открытого неповиновения. Женским чутьем  императрица
понимала, что ее необходимо подавить, уничтожить.  Но  не  физически,  а
нравственно. Бесчестие, забвение, каждодневное унижение -  и  самозванке
уже не будет пути к возрождению!
   - Значит, Валерьян Строилов? - вдруг проронила  Екатерина,  задумчиво
глядя на молчавшую Дашкову. - А что, это мысль... Надобно наконец с  ним
поближе познакомиться, как ты думаешь?

***

   О Валерьяне Строилове частенько говаривали:
   "Молод, красив, но дикарь, безо всякого воспитания.
   Истинный медведь  в  человеческом  кафтане!"  Был  он  из  обедневшей
графской семьи, держался при  дворе  заслугами  покойного  отца  своего.
Побывал в голштинской гвардии Петра, но за крайнюю леность свою оказался
разжалован; и все же то и дело являлся на  половине  императора,  будучи
собутыльником с крепкой головою, болтуном, весельчаком и почти таким  же
любителем ядреного трубочного табака, как и сам Петр.
   Подобно многим в свите императора, которую Екатерина,  не  скрываясь,
называла "пошлой компанией", Валерьян Строилов руководствовался четырьмя
основными житейскими правилами: религия  -  химера,  рассудительность  -
порок, рассеянность - закон, мода - стихия. Он ездил на все собрания, на
все балы, в спектакли, в клубы, маскарады, на рауты,  но  самой  главной
его забавою были женщины. Многие  примеры  во  всяком  роде  сластолюбия
подавал: имел постоянную наложницу, но  не  упускал  и  временных  даров
любви. Впрочем, не пропускал случая променять даму сердца  на  карточную
даму. Иначе говоря, Строилов готов был ночи напролет играть в рокамболь,
ломбер, кампи, будучи из тех азартных игроков, которые не только  имения
и состояния, но и жен, дочерей своих на кон ставили. О  таких,  как  он,
говорили: "Начни играть в карты сам  с  собою,  и  тут  найдет  средство
проиграться!" Короче говоря, Строилов был в  долгах,  как  в  шелках,  и
единственное его  достояние  -  нижегородская  вотчина,  деревня  именем
Любавино, была давно заложена и перезаложена. От должников он  пока  что
всякими правдами  и  не  правдами  заклинался,  пользуясь  расположением
государя, и продолжал беззаботное житье при дворе, уповая лишь на  чудо:
крупный выигрыш, который должен же был случиться хоть когда-нибудь!
   Император любил азартных картежников, сам был  таков,  а  императрица
Екатерина Алексеевна  их  не  переносила.  Она  частенько  так  про  них
высказывалась:  "Эти  люди  никогда  не  могут  быть  полезными  членами
общества, потому что привыкли к праздной и роскошной  жизни.  Они  хотят
всю жизнь свою провести в этой пагубной игре и, таким образом лишая себя
всего своего. имения и нисколько об этом не заботясь, делают несчастными
и других, которых они обманывают и вовлекают в игры".
   До недавнего времени Екатерина  полагала  Строилова  существом  вовсе
незначительным, но безобидным, мол,  чем-то  вроде  любимых  императором
игрушечных солдатиков. Однако со вчерашнего дня отношение ее к Строилову
резко  изменилось.  За  ужином  Петр,  никогда  не  упускавший   случая,
подвыпив, публично высказать жене  свое  пренебрежение,  вдруг  принялся
громко, издевательски хохотать, когда Екатерина  принялась  обсуждать  с
президентом камер-коллегии действительным тайным советником  Мельгуновым
число городов в Российской империи, точного количества которых не  знали
нигде, даже в Сенате.
   Екатерина  вообще  старалась  примениться  ко  всякой  обстановке,  в
которую попадала, как бы ни была она  противна  ее  вкусам  и  правилам;
повергнуть в замешательство ее было трудно, да и ко многому она в  жизни
привыкла, но все-таки,  как  любую  женщину,  ее  ранило  столь  злое  и
откровенное пренебрежение мужа. Придворные  тоже  всякого  навидались  в
отношениях этих коронованных супругов и,  будучи  людьми  искушенными  и
осторожными, просто делали вид, что ничего не слышат и не видят.  Однако
Валерьян Строилов, подбодренный изрядным количеством бокалов венгерского
и  малаги,  громко  подхихикнул  императору,   за   что   и   удостоился
здоровенного тычка в бок  от  своего  соседа  и  быстрого,  как  молния,
взгляда Екатерины. Вообще говоря, она не была злопамятной, но, как никто
другой, умела чужую глупость делать орудием,  своего  честолюбия,  чужую
слабость обращать в свою силу...

***

   Прошло три дня. И вот  императрица  как  бы  случайно  повстречала  в
только что отделанной античной зале графа Валерьяна. Государыня  глянула
на него с выражением, кое показалось графу более чем приветливым.
   Проницательная  Дашкова  ощутила  приближение   грозы,   ибо   улыбка
Екатерины   напоминала   блистание   далеких   зарниц.   Строилов    же,
проницательностью   не   отличавшийся,   принял   как   должное,   когда
императрица, умильно осведомившись о его здоровье, произнесла:
   - Счастлива нашей встрече, граф. Но вижу, что краски, в которых я вас
прежде воображала, во многом уступают даже  яркости  вашего  наряда,  не
говоря уже о розах, которые цветут на ваших щеках!
   Одежду Строилова и впрямь никак  нельзя  было  назвать  бесцветной  и
однообразной. Малиновый бархатный  кафтан;  белые  гроденоплевые  штаны,
застегнутые ниже колена золочеными пряжками  с  каменьями;  ярко-голубой
камзол, шитый блестками;  желтые  шелковые  перчатки;  часы  с  короткой
цепочкою, на которой болталось не менее пяти брелоков и  печаток;  белье
тончайшее; манжеты из дорогого кружева; белый батистовый  накрахмаленный
галстук. Волосы надушены, напудрены и придавлены щипцами  с  той  именно
силою, которая образовывала модную прическу a 1'oiseau royal... Валерьян
полагал себя неотразимым.
   От издевательского и двусмысленного  комплимента  императрицы  голова
пошла  кругом.  Он  уже  видел  себя  новым  фаворитом  сей   прекрасной
властительницы.
   А поскольку щедрость ее к своим друзьям была всем известна, от  Петра
же он получал лишь самое незначительное содержание и жил в  основном  за
счет карточных выигрышей (увы, куда более  редких,  чем  проигрыши),  то
мысленно  уже  распрощался  со  своим  прежним  покровителем.  Когда  же
Екатерина шепнула Дашковой - достаточно, впрочем, громко, чтобы граф мог
расслышать: "Как он хорош! Как он прекрасно держится!" - он счел счастье
свое уже свершившимся и потащился за Екатериною в ее покои,  как  бычок,
идущий за телушкой, не зная, что его ведут на бойню.

***

   За  легким,  игривым   разговором,   прерываемым   многозначительными
взглядами и улыбками, пили черный кофе. Императрица  и  Дашкова  вкушали
его с видимым удовольствием, не разбавляя;  Валерьян  же  Строилов,  раз
хлебнув, ощутил сильнейшее сердцебиение и принужден был добавить в чашку
добрую порцию густых сливок. Кофе  Екатерине  всегда  варили  из  одного
фунта на  пять  чашек;  после  нее  лакеи  добавляли  воды  в  осадок  и
наслаждались вполне крепким  напитком,  а  после  них  еще  и  истопники
переваривали!
   Что до графа, то он предпочел  бы  большое  звено  белужины  и  бокал
шампанского. Но удостоиться от государыни приглашения на чашку  ее  кофе
мог  далеко  не  каждый;  вдобавок  Екатерина  настойчиво   выспрашивала
Строилова обо всех его делах,  и,  небрежно  развалясь  на  кушетке,  он
отвечал на эти вопросы, не то жалуясь, не то восхваляя себя:
   - Я за картами мот! При первом проигрыше закипит кровь, как смола  на
огне, а меня унимать трудно!..
   И Екатерина его ничуть не  порицала.  Напротив,  глядела  восхищенно,
словно крупные проигрыши были бог весть какой доблестью. В  этом  умении
дать человеку почувствовать, что  есть  в  нем  лучшего,  и  была  тайна
неотразимого обаяния, какое Екатерина производила на  тех,  кому  хотела
нравиться...Одним  словом,  Валерьян  готов  был  пасть  к  ее  ногам  и
признаться  в  своей  давней  и  тайной  страсти  еще  прежде,  чем  она
произнесла, сопроводив свои слова особенно  приветливым  взглядом  ясных
очей:
   - Я в вас нуждаюсь ныне гораздо больше, чем вы во  мне.  Но  настанет
время, и я воздам сторицею!
   Ее  взор   обещал,   обещал,   манил,   и   Валерьян   воскликнул   с
воодушевлением:
   - Исполню все, что вы пожелаете!
   - Друг мой, - проворковала императрица, - мне желательно вас женить!
   Разверзнись сейчас потолок  и  обрушься  в  покои,  Строилов  был  бы
поражен менее, чем этими словами.
   Она  что,  издевается?!  Он  вытаращился  на  императрицу,   сидевшую
напротив с невинным видом. Тут еще Дашкова подлила масла в огонь:
   -  Я  считаю  героическим  мужеством  не  храбрость  в  сражении,  не
удальство в поединках и попойках, а способность жертвовать собою и долго
страдать, зная, какие мучения еще ожидают вас впереди!
   Страдать? Мучения?! Валерьян дико водил глазами от одной  собеседницы
к другой, как вдруг его осенило: да ведь императрица, заботясь о  судьбе
их будущих сношений, хочет подыскать  прикрытие,  требуемое  приличиями!
Хоть великосветский брак  поддерживался  искусством  давать  друг  другу
свободу, все ж какая-то там где-нибудь  в  отдалении  существующая  жена
будет защитою от сплетен.
   Вообще-то была одна женщина, на которой  Валерьян  был  бы  не  прочь
жениться, но она не имела никаких средств, вдобавок  была  его  кузиною,
хотя их отношения давным-давно уже вышли за рамки чисто родственных.
   Анна была превосходною любовницею; и Валерьян  рассудил,  что  она  и
впредь может таковой остаться.  Ведь  выгодный  брак  -  это  именно  то
средство, какое ему сейчас сильнее всего необходимо для поправления  дел
своих! И тут-то вероятность удачи сильнее, чем в  картах.  Уж  наверняка
императрица позаботится, чтобы ее будущий фаворит был хорошо обеспечен.
   Мысленно перетасовав всех  известных  ему  богатых  невест,  Валерьян
ощутил в себе полную готовность пойти ва-банк и прямо сейчас жениться на
любой или на всех  сразу.  Но  сдаться  так  стремительно  счел  все  же
неприличным. Надобно было поманежиться. Однако императрица ждала ответа,
и Строилов, приняв как можно более важный вид, провозгласил:
   - Ничто, никакие  богатства  и  красота  несильны  взманить  меня  на
женитьбу вопреки выбору сердца!
   - Богатство? - рассмеялась  Екатерина.  -  Да  кто  здесь  говорит  о
богатстве и красоте?! Она бесприданница и весьма нехороша  собою.  Но..,
моя протеже!
   Воображение  Валерьяна  стремительно  нарисовало  образ  какой-нибудь
претолстой и превысокой ростом  немки,  которая  умеет  хорошо  готовить
всякие картофельные приправы и едва ли знает что-нибудь другое.
   Но нет, не может и  речи  быть  о  мезальянсе!  Эта  особа  наверняка
родственница императрицы, и сие следует ценить.  Конечно,  милое  личико
способно  заставить  мужчину  во  всякие  годы  дурачиться,  согласно  с
аксиомою:
   "Любви все возрасты покорны!" Валерьян припомнил, как его отец  перед
смертью поучал при выборе будущей невесты не искать умницу и  красавицу:
"В таких предерзости находятся, надобно предпочесть им  посредственность
и даже безобразие, потому что они в супружестве любовь и верность твердо
и с удовольствием хранят!" Вдобавок жениться на какой-нибудь  девице  из
императорского  рода  (он  уже   вполне   уверовал   в   родство   своей
предполагаемой невесты с  Екатериною),  пусть  она  даже  неприглядна  и
бедна, и заиметь связи, которые постоянно поддерживали бы его,  казалось
Валерьяну гораздо заманчивее, чем взять богатую красавицу, но  не  иметь
высоких покровителей.
   Право, никогда  еще  голова  графа  не  трудилась  столь  напряженно,
никогда большее количество мыслей не роилось в ней за столь малое время!
Ему представилось, что Екатерина дает ему карту!..  Карта  глупа,  а  не
бивши, не убьешь, - значит, надо бить. То  есть  вступать  в  эту  игру,
затеянную, конечно, для его же грядущей пользы.
   Так-то  оно  так,  но  Валерьян   позабыл,   что   существуют   люди,
определенные роковой силою неминуемо проигрывать. Он был как раз  из  их
числа...
   - Что ж, вы согласны, граф? - спросила наконец императрица, которая с
величайшим  интересом  наблюдала  за  гримасами  Валерьяна,  означавшими
напряженную работу мысли и смешившими ее до изнеможения.
   - Я ваш покорный слуга, - выдавил Строилов.
   - Слово? Не отступитесь? - настаивала императрица.
   - Честь превыше всего! - пробормотал  граф,  холодея  от  собственной
смелости, и счел наконец себя вправе спросить:
   - Да кто ж невеста моя?!
   - Так, одна несчастная, заключенная в крепости, -  небрежно  отвечала
Екатерина, наливая себе еще кофе. - А вам не все ли равно?
   Пистолетный выстрел не  попадал  так  метко  в  цель  свою,  как  эта
небрежная интонация, в одно мгновение разрушившая все честолюбивые мечты
Строилова! Его изысканные и любезные манеры как рукой сняло, он  взвился
с кушетки с хриплым ругательством на устах.
   Тут же  раздвинулись  тяжелые  портьеры,  скрывавшие  вход  в  будуар
императрицы, и на пороге стал высокий, статный, могучий, будто Геркулес,
красавец  с  мрачным  взором,  облаченный  в  гвардейский  мундир  и   с
обнаженной саблею в руках.
   Это был Григорий Орлов - любовник, признанный фаворит и  верный  друг
Екатерины, грубиян, забияка, лихая душа, всегда готовый на  ссору  и  на
то, чтобы снести голову своему обидчику. Он сам не  боялся  пожертвовать
жизнью,  когда  не  было  другой  разменной  монеты,  но  и   прикончить
супротивника было для него так же просто, как  пришлепнуть  комара.  Все
братья Орловы были таковы, это была их родовая черта.  По  преданию,  их
отец, за силу и храбрость прозванный Орлом, замешанный  в  1689  году  в
стрелецком бунте и приговоренный к смерти,  всходя  на  плаху,  спокойно
оттолкнул ногою окровавленную, только что  срубленную  голову  товарища,
мешавшую ему пройти. Царь Петр  Первый  увидел  это  движение,  оно  ему
понравилось. Орел был помилован...
   Валерьян понял, что попал в ловушку.
   - Негодяй! - медленно  и  хрипло,  с  трагическими  нотками  произнес
Орлов, не спуская с него пламенных очей. -  Я  мог  бы  прикончить  тебя
прямо   здесь,   только   жаль   кровью   марать    ковры    в    покоях
матушки-государыни! - Он прижал руку к сердцу  и  поклонился  Екатерине,
которая сидела, собрав губы куриною гузкою, чтобы не дать им  расплыться
в приступе неудержимого хохота.
   - Но император!.. -  пискнул  Валерьян,  наконец-то  вспомнив  своего
покровителя и мечтая сейчас об одном: как-нибудь выскользнуть  из  этого
ужасного  кабинета,  броситься  в  ноги  государю  и   поведать,   каким
недостойным издевательствам и мучениям  подвергают  его  верных  слуг  и
друзей.
   - Император?! - взревел Орловой глаза его сверкнули ненавистью. -  Да
его величество мне орден пожалует, коли я такую тварь, как ты, уничтожу!
   - Что же я  сделал?!  -  едва  смог  трясущимися  губами  проговорить
Строилов, лихорадочно перебирая в голове все свои мыслимые и  немыслимые
прегрешения.
   "Может, по пьянке натворил чего?" - подумал, холодея, и с  изумлением
увидал, что Орлов, распахнув на груди камзол, вынул четвертушку  бумаги,
исписанную кругом, и брезгливо подал ему.
   Строилов схватил ее, прочел,  шевеля  губами,  ибо  не  силен  был  в
беглости чтения,  и  похолодел...  Это  оказалось  его  собственноручное
письмо: неряшливое, безграмотное,  там  и  сям  изрисованное  голубками,
несущими в клювиках розочки, да уродливыми купидончиками и  адресованное
метрессе  императора,  полное  изъявлениями  самой  страстной  любви   и
намеками на многочисленные милости, уже оказанные ему Воронцовой.
   Убей бог, Строилов не припомнил, когда он писал такое письмо и  писал
ли вовсе, хоть почерк был его. Не вызывало сомнений: оно послужит к  его
неминуемой погибели, ежели попадет в руки императора!
   Оглядевшись и увидев три пары глаз, глядящих на  него  с  откровенной
насмешливостью, Строилов понял: это была наглая фальшивка, да вот беда -
изготовленная с таким мастерством, что выглядела  лучше  и  убедительнее
всякого подлинника.
   Граф Валерьян  мало  имел  достоинств  несомненных,  однако  считался
недурным ф