-то  вспомнилось,
как вчера лишь, об эту пору, она вот так же плакала от злой усталости, а
Чекина  принесла  ей  свой  наряд  и  уговорила   сбежать   прогуляться,
отдохнуть, пожалеть себя... Вспомнилось еще,  какую  горячую,  страстную
благодарность испытывала она тогда к Чекине. К той самой Чекине, которую
сейчас ненавидела, как ни  одно  живое  существо  на  свете,  как  самую
омерзительную из всех омерзительных тварей! Это было похоже, как если бы
все они, весь  их  сплоченный  опасностью  и  общим  стремлением  кружок
русских,  преданных  друг  другу,  знающих  друг  друга  людей,   вольно
раскинулся на солнечном припеке, отдыхая, и вдруг на  колени  одного  из
них вползла холодная змейка и по-хозяйски развернула  свои  смертоносные
кольца, предъявляя этим права на сего человека и как бы отгораживая  его
от всех прочих непроницаемою стеною. Именно это испытывала  Лиза,  когда
там, внизу, увидела ослабевшего, измученного страстью Фальконе и Чекину,
цепко  окольцевавшую  его  своими  руками,  своими   стройными,   высоко
открытыми ногами, властно прильнувшую к нему оголенною грудью в позе, не
оставлявшей никаких сомнений...
   "Да разве я сама, Лиза, была лучше, когда лежала с Беппо под телегою,
млея от похоти?" - пробормотал в ее душе голосок совести; и тут  же  все
существо Лизы возмущенно встрепенулось  в  ответ:  да,  было,  все  было
именно так, в  этом-то  и  дело!  То  были  порыв,  забвение,  торжество
мгновенной страсти, коя могла бы даже, наверное,  перерасти  в  истинную
любовь. Там они оба потеряли голову, а здесь Лиза в один краткий  миг  с
необычайной  ясностью  узрела  полную  подавленность   и   подчиненность
сердечному  и  телесному  влечению  со  стороны  Фальконе   и   холодную
расчетливость Чекины.
   Нарочитость обольщения сквозила в  ее  вздохе,  хватке,  во  всей  ее
цветущей, плотской красоте. Только сейчас Лиза рассмотрела то, что давно
уже,  с  первого  взгляда,  стало  заметным   более   проницательным   и
хладнокровным Яганне Стефановне и Хлое:  черные  глаза,  черные  волосы,
матово-смуглое лицо Чекины, ее крупные  черты,  яркие  губы,  ее  манера
держаться были в общем-то красивы и привлекательны. Но во всем этом ясно
читалось то особое  выражение  внутреннего  склада,  которое  налагается
преимущественно на женщин, прошедших сквозь  самые  низменные  житейские
искусы и приключения...
   Больше всего Лизу ударила по сердцу двуличность  Чекины.  Только  что
любезничала в саду с Гаэтано и тут же цинично отдается Фальконе. Да  бог
с ним, с Гаэтано!
   Пусть Чекина вертит им как хочет. Но Лиза готова была  прозакладывать
все оставшиеся  ей  годы  жизни:  Чекина  Уже  вертит  и  графом  Петром
Федоровичем.
   Мрачноватый, сдержанный, верный Фальконе! Он казался ей незыблемым  в
своем целомудрии, будто каменная стена. Только теперь  Лиза  поняла  всю
силу своей привязанности, всю глубину своей почтительной, дочерней любви
к нему. Только теперь, когда оба  эти  чувства  в  душе  ее  разлетелись
вдребезги, словно та несчастная  бутыль,  оставив  лишь  злую  ревность,
презрение и слезы...
   Неведомо, сколько лежала она  так,  тихонько  оплакивая  былой  образ
Фальконе и воспоминания сего дня,  обернувшегося  такой  печалью,  когда
услышала шум на лестнице. Лиза не хотела вставать, но смекнула, что пора
бы  ей   предстать   пред   очами   Яганны   Стефановны,   иначе   столь
продолжительное затворничество покажется подозрительным. А  потому  она,
запалив от ночника четырехсвечник  и  старательно  позевывая,  вышла  на
лестницу, по коей поднималась Яганна Стефановна в ночном чепце  и  очень
сердитая.  Под  лестницей  стоял   с   виноватым   видом   Фальконе,   с
преувеличенной  старательностью  подсвечивая  Хлое,  которая   подметала
стекло и затирала лужу пролитого вина.
   Фрау Шмидт, громко ворча себе под нос и в возмущении  своем  даже  не
заметив Лизы, прошествовала мимо нее; и та догадалась,  что,  во-первых,
виновником  переполоха  полагают  Фальконе,  во-вторых,  Чекине  удалось
улизнуть незамеченной, наверное, через дверь черного хода;  стало  быть,
истинному скандалу уже не разгореться.
   Лиза вздохнула с некоторым  даже  облегчением,  ибо  увидеть  гордого
графа жертвою бабьих пересудов было бы и вовсе нестерпимо. В этот момент
фрау Шмидт, дошедшая как раз до дверей Августы, осветила их и ахнула.
   - Хлоя! - В голосе ее прозвенело такое смешение страха  и  изумления,
что Хлоя, бросив свою работу, взлетела  по  лестнице  и  стала  столбом,
вперив взор в два крестика Августы, которые богохульственно покачивались
на рукоятках метелок.
   Лиза даже головой покачала. Ужасающая глупость собственного  озорства
сделалась ей отвратительна.
   И смешно, и тяжко было глядеть на перепуганных женщин,  на  вытянутое
лицо Фальконе, но поделать  уже  ничего  было  нельзя;  оставалось  тоже
пялиться на двери и лживо изумляться.
   Между тем мысли Яганны Стефановны как-то очень  быстро  приняли  иное
направление. Испуг и удивление сменились возмущением:
   - Хотелось бы мне знать, почему эта бездельница до сих пор не  пришла
к госпоже?!
   На какое-то мгновение Лиза, у которой, понятно, совесть была нечиста,
решила, что "эта бездельница" - она, но тут же сообразила, что речь  про
Чекину. Да уж, той давно следовало пребывать у Августы, а не  бегать  по
кустам с Гаэтано или любовничать с Фальконе! Тут Лиза  вполне  разделяла
возмущение фрау Шмидт.
   Яганна Стефановна властно отворила  дверь  в  опочивальню  Августы  и
вновь замерла на пороге. Хлоя заглянула через ее плечо  и  вдруг  издала
такой вопль, что Лиза метнулась к ней и подхватила, ибо та зашаталась от
ужаса, а взглянув вперед, увидела в комнате... Чекину,  которая  стояла,
склонясь над Августою с кувшином, видимо, готовясь  напоить  ее.  Должно
было миновать несколько мгновений, прежде чем дошло  до  Лизы,  чем  так
изумлена Яганна Стефановна и так перепугана Хлоя: дверь-то была заложена
метлами снаружи!
   Между  тем  Хлоя  вырвалась  из  рук  Лизы  и  бросилась  к   Чекине,
старательно закрещивая на бегу и ее, и  комнату,  и  кучку  столпившихся
зрителей,  и,  главное,  постель  княгини.  Подскочив  к   недоумевающей
итальянке, она отчаянно выкрикнула:
   - Ведьма! Это ведьма!

***

   Несложно было Лизе одолеть первый испуг и догадаться,  что  произошло
на самом деле. Конечно же, проворная Чекина,  выскользнув  через  черный
ход, вскарабкалась на  балкон  опочивальни  Августы  и  села  у  постели
больной как ни в чем не бывало,  выказывая  самообладание,  коему  можно
было только позавидовать. Но поди-ка убеди в сей  простой  истине  Хлою,
бившуюся в истерике, в одно и  то  же  время  готовую  выцарапать  глаза
Чекине и боявшуюся хоть на миг приблизиться к ведьме; Яганну Стефановну,
заламывавшую  руки  над  Августою;  Фальконе,  глядевшего  со  странным,
болезненным недоумением на молодую женщину, которая только что льнула  к
нему со всем пылом страсти и вот стоит, заспанно моргая, обманывая своим
невинным видом кого угодно,  кроме  него,  Фальконе...  Лиза  словно  бы
видела, как ему на ум приходит тяжкое, гнетущее подозрение: а что же,  в
конце концов, притворно - нынешнее спокойствие Чекины  или  ее  недавнее
любовное опьянение?
   Между тем ярость Хлои достигла такой  степени,  что  одолела  все  ее
духовные и физические силы. Она вдруг  с  хрипом  схватилась  за  горло,
пошатнулась и рухнула  навзничь,  выгибаясь  дугою,  словно  в  припадке
падучей.
   Все на какое-то время оцепенели, уставясь на Хлою, которая, казалось,
вот-вот  испустит  дух  в  последних  содроганиях.  Не  растерялся  один
Фальконе. Он приподнял голову Хлои и поднес к ее губам  кувшин,  который
только  что  держала  в  руках  Чекина.  Хлоя  захрипела,  захлебываясь,
закашлялась и медленно открыла полные муки глаза.
   В это мгновение Лиза боковым зрением  уловила  какое-то  движение  и,
повернув голову, увидела Чекину; ее руки испуганно тянутся к кувшину, на
лице ужас...
   И тут же, заметив или даже почувствовав, что Лиза смотрит на нее, она
опустила руки, нахмурилась, отвернулась. Все-таки Лиза  успела  заметить
на  ее  лице  промельк  мгновенного  злорадства,   пусть   на   миг   до
неузнаваемости исказившего это красивое, страстное лицо.
   Хлоя все пыталась откашляться. Яганна Стефановна тоже склонилась  над
нею. Кувшин стоял на полу. Чекина подняла его и пошла к постели Августы.
Вдруг, словно передумав, повернулась и выбросила кувшин в окно.
   Глаза  ее,  встретившись  со  взором  Лизы,  были   так   холодны   и
повелительны, словно она была госпожою, а Лиза - служанкою, зависящей от
нее и даже провинившейся перед нею.  Провинившейся  и  не  заслуживающей
прощения.

Глава 8

Карнавал

   - И все же, знаешь ли,  я  бы  отменила  это,  -  неожиданно  сказала
Августа, кивая на свою постель, заваленную разноцветным ворохом  атласа,
шелка, бархата и Кружев. - Как подумаю, что бедная Хлоя слегла, а мы...
   Лиза, сидевшая в кресле и с наслаждением выбиравшая из двух  десятков
шелковых туфелек разнообразнейших цветов и фасонов, на каблучках и  без,
с бантами и шнуровкою, с пряжками и с шелковыми розами, подходящую пару,
уронила башмачок и потерянно уставилась на подругу.
   Августа была совершенно права. Но разочарование было слишком сильным,
и одна слезинка все же скатилась по ее щеке.
   Августа  тихонько  вздохнула,  поглядывая  на  нее,  и   с   Деланным
безразличием произнесла:
   - С утра солнышко светило, а сейчас, кажется, дождь собирается...
   Лиза  увидела  улыбку  Августы   и   сама   засмеялась.   Обменявшись
понимающими взглядами,  они  вернулись  к  прежним  занятиям.  Угрызения
совести, более сильные у Августы  и  чуть  заметные  у  Лизы,  на  время
затихли, и надо было пользоваться этой передышкою.
   Какой там дождь! Погоды  стояли  несказанно,  невероятно  прекрасные!
Пришел февраль, но это было одно лишь название. Как, впрочем, и декабрь,
и январь. За вычетом пяти-шести дождливых дней  все  время  сияло  ясное
небо. Природа полна была предчувствием весны.
   Зеленые речки, питаемые весенними туманами, журчали на дне  овражков,
сбегаясь к Тибру. Деревья  покрылись  свежей,  пушистой  зеленью,  всюду
поднималась нежная трава. На персиковых и вишневых деревьях  тут  и  там
вспыхивал белый и розовый пламень цветов.
   Трудно представить, какое  впечатление  производили  на  северян  эта
вечная улыбка природы, эти охапки цветов, которые предлагали  на  каждом
шагу! И оставалось только дивиться, как Лиза могла  ощущать,  что  порою
задыхается среди этих беспрестанно-однообразных, вечнозеленых, словно бы
ненастоящих, лесов и садов юга;  тоска  по  северному  ветру  и  шелесту
плакучих берез была подобна незаживающей ране. Тоска по переменам...
   Впрочем, кое-какие перемены на вилле Роза все же произошли.
   Начать с того, что после ночного скандала бесследно  исчезла  Чекина.
Лизу всего более изумило, что она не прихватила с  собой  ни  одного  из
подаренных Августою платьев; ушла в чем была. И мало того,  что  исчезла
одна служанка, так еще и слегла другая.
   Да, вот  чудеса!  Августа  стремительно  выздоравливала  (свято  веря
наказу Джузеппе, Лиза продолжала украдкою поить ее вином, не сомневаясь,
что сие нехитрое лечение и приносит столь действенную пользу), а Хлоя не
поднималась с  постели,  и  с  каждым  днем  ей  становилось  все  хуже.
Казалось, будто взрыв неистовой ярости обессилил не только душу ее, но и
тело, надломив некий стержень всего существа; и теперь жизнь истекала из
нее на глазах. Как ни старались вернуть  Хлое  былую  живость  заботами,
цветами, веселыми беседами - ничто не помогало.  Большую  часть  времени
она проводила в безучастном молчании, словно лишним словом или движением
своим опасалась погасить  тот  огонек,  который  еще  тлел  в  ней.  Она
увядала,  как  цветы  под  окном  опочивальни  Августы,  необъяснимо   и
неостановимо.
   Да, весь сад зеленел и благоухал, готовился к весне,  а  здесь  вдруг
пожух, пожелтел розовый куст. Когда Лиза увидела его, она ощутила  некий
суеверный страх, который постаралась скрыть не только от домашних, но  и
от себя самой.
   Фрау Шмидт откровенно  радовалась  исчезновению  Чекины,  а  Фальконе
несколько  дней  ходил  как  в  воду  опущенный.  Душа  Лизы  болела  за
несчастного Петра Федоровича, но он был  не  из  тех,  кто  позволил  бы
оскорбить себя жалостью; вдобавок Лиза  чувствовала  свою  смутную  вину
перед ним. В глубине души  она  полагала,  что  Чекина  скрылась  именно
оттого, что  ее  застали  в  комнате  графа;  стало  быть,  именно  Лиза
разрушила сие преступное счастье. А кто она  такая  сама,  чтобы  судить
других людей?!

***

   К середине февраля княгиня уже могла ходить, румянец  возвращался  на
ее щеки. Столь долго замедленное течение жизни теперь бурно  прорвалось;
даже болезнь Хлои и отсутствие известий  от  Дитцеля  не  в  силах  были
преградить путь этому потоку. А  когда  синьора  Агата  Дито,  пришедшая
навестить выздоровевшую княгиню, вскользь обмолвилась, что на Корсо  уже
начали починять базальтовую мостовую, приуготовляясь к началу карнавала,
к Августе враз  воротилась  вся  ее  кипучая  энергия.  Теперь  это  был
клокочущий фонтан жизнерадостных затей, и Лиза  вновь  воспрянула  духом
рядом с нею.
   Карнавал должен был продлиться всю масленую неделю, и Августа  тотчас
порешила, что у них с Лизою будет по  новому  костюму  на  каждый  день.
Однако выяснилось, что они поздно спохватились: все римские  портнихи  и
модистки были уже так перегружены  работою,  что  не  соглашались  взять
дополнительную ни за какие деньги. Начала хлопотать  вездесущая  синьора
Дито, но даже и она смогла устроить  за  баснословные  цены  только  три
перемены платьев. Пришлось согласиться на это.
   И  с  благодарностью!  Синьора  Дито  предложила  раздобыть   готовые
костюмы, но Августа сочла это ниже своего достоинства. Ведь  придумывать
карнавальные костюмы, заниматься ими оказалось столь  увлекательно,  что
девушки с головою окунулись в это благоухающее розовой  водою,  шуршащее
парчою, скрипящее атласом, шелестящее шелком занятие.
   Для первых двух дней выбрали татарские костюмы, в которых  Лиза  была
знатоком. Конечно, полосатые  шальвары,  длинные  рубахи,  безрукавки  и
фески порою заставляли ее кривиться от неприятных  воспоминаний,  однако
Августа была в таком восторге, что Лиза поторопилась забыть о себе.  Она
заикнулась было нарядиться по-русски, княгиня решительно воспротивилась:
ей хотелось, пока возможно, хранить свое инкогнито.
   Вторая перемена костюмов  представляла  из  себя  белые,  с  длинными
рукавами,  балахоны  Пульчинелл  -  излюбленных  персонажей  итальянской
комедии. Для третьего раза Августа  пожелала  иметь  наряд  венецианской
танцовщицы, а Лиза  -  тяжелое,  роскошное,  бархатное  платье  с  белым
гофрированным  воротником,  в  котором  ей  надлежало  изобразить  Марию
Стюарт.
   Шиллерова история сей злополучной королевы оставила неизгладимый след
в ее душе!

***

   И вот начались дни карнавала. Лиза недоумевала:  какое  правительство
готово столь щедро обустроить развлечение своего народа? Августа уверила
ее, что римский карнавал  -  праздник,  который  народ  дает  сам  себе,
избирая местом для этого самую длинную улицу Рима - Корсо.
   Не в одном только Риме есть Корсо. Название свое и она,  и  ее  тезки
получили от конских ристаний, коими,  по  обычаю,  заканчивается  каждый
карнавальный вечер.
   Улица сия прямая, как стрела, и очень длинная - в три тысячи  пятьсот
шагов; застроена роскошными, высокими зданиями и ведет  от  пьяцца  дель
Пополо к Венецианскому дворцу, которые и служат на время  карнавала  его
границами.
   Конечно, дамы и прежде катались по Корсо. Однако Лиза не сразу узнала
эту узкую улицу, когда, после полуденного удара колокола  на  Капитолии,
возвестившего начало карнавала, calessino с двумя татарочками в  плотных
вуалях  в  сопровождении  эффенди  в  халате  и  тюрбане  (Фальконе)   и
обнаженного по пояс чорбаджи на козлах (Гаэтано) влилась в  медлительное
движение нарядных, изукрашенных карет.
   Все окна,  все  балконы  были  увешаны  коврами,  все  помосты  обиты
старинными штофными обоями. Все  готовилось  к  тому,  чтобы  как  можно
большее число зрителей могло полюбоваться великолепным зрелищем.
   Вот входная дверь какой-то лавки в одну минуту превратилась  в  ложу.
Хозяин, с трубочкой в зубах и с красною  фескою  на  голове  (Августа  и
Лиза, проезжая мимо, помахали ему, словно соотечественнику), появился  в
этой двери, поставил в ней пару  козел,  положил  на  них  доски,  кинул
сверху коврик, а дверь завесил красною шторою. Ложа была  готова,  и  ее
тотчас заселили маски. Впрочем, им нынче принадлежала вся Корсо!
   Здесь были простолюдинки в  коротких  юбках  и  открытых  корсажах  с
забавными, круглыми масками Коломбин на лицах; дети,  одетые  маленькими
Арлекинами; страшные  чудовища  и  люди,  напоминающие  своими  нарядами
обитателей восточных морей.  Здесь  были  короли  "настоящие"  и  короли
карточные, олимпийские боги  и  принцессы,  китайцы  и  маги,  визири  и
драконы, мужчины-птицы и женщины-змеи.  И  куда  ни  глянь  -  множество
Пульчинелл, которые постоянно дурачились, размахивали длинными  рукавами
своих белых балахонов,  прыгали  и  пищали;  и  столь  же  много  других
персонажей комедии масок: Тартальи, Труффальдино, Бригеллы и  Пантелеоне
встречались тут и там. И все  это  пело,  смеялось,  кричало,  свистело,
задирало друг друга.
   Карнавалом наслаждался каждый, кто мог наслаждаться.
   Лиза с изумлением  и  восторгом  смотрела  на  буйное,  заразительное
веселье, которое царило вокруг. Эта никогда не виданная прежде  пестрая,
сияющая  красота  сливалась  перед  глазами  в  один  роскошный  хоровод
вольного  веселья.  Ей  захотелось  закричать,  как  маленькой  девочке:
"Прекрасно! Прекрасно!"
   Маски, кружева, банты, шляпы сливались в одно  многоликое  счастливое
море, из коего Лиза наконец выделила  широкоплечего  синьора  в  богатом
костюме крестоносца, сидевшего на прекрасной лошади. Всадники были здесь
редкостью, и Лиза невольно задержала на нем взор. При  крестоносце  была
огромная корзина, откуда он черпал засахаренный миндаль и  дождем  сыпал
на всех встречных женщин. Лиза вскинула руки, чтобы поймать конфетку, но
не смогла. Крестоносец заметил это и направил коня прямо к их карете. Не
обращая внимания на насупленного Фальконе, он снял  свою  шляпу,  открыв
красиво уложенные пудреные локоны, и с поклоном оделил  девушек  щедрыми
пригоршнями  сластей.  Улыбнулся  -  на  белом  размалеванном  лице  его
накрашенные губы казались вызывающе чувственными,  -  и  поехал  дальше,
сопровождаемый зачарованными взглядами.
   - В его повадках узнаешь  рыцаря  и  светского  человека!  -  наконец
проговорила Августа.
   - Конечно, разодет богато, да бог ведает, кто он таков, - побуждаемая
странным желанием противоречить, буркнула Лиза.
   Августа покачала головою:
   - Его выдают руки - изящные, прекрасной формы, очень  белые,  никогда
не знавшие тяжелой работы.
   Лиза промолчала, только  мельком  взглянула  на  свои  худые  длинные
пальцы и сцепила их за спиной. А что можно сказать о  ее  происхождении,
взглянув на ее руки?
   Конечно, сейчас ей не приходится рабски трудиться, но  следы  мозолей
еще не сошли с ладоней... А, все это чепуха! Она и не  видела  рук  сего
господина: не могла оторвать взора от ласковых черных глаз, от  пылающих
уст.
   Впрочем, каждой женщине он улыбался так, словно всю жизнь мечтал лишь
о ней одной!
   Всадник исчез вдали, и Лиза со вздохом вернулась к созерцанию веселой
толпы. Она заметила, что среди масок все чаще встречаются деловитые лица
уличных торговцев, несущих корзины, доверху  насыпанные  маленькими,  не
больше горошины, белыми шариками, или вороха  проволочных  сеточек,  или
какие-то жестяные воронки, прикрепленные к палкам.
   Уви