еловек должен понимать, что с ним может случиться всякая беда, если  он
едет в такие диковинные края!
   Что произошло с Бэзилом? Он смеялся, глядя в лицо смерти на поле боя!
Не мог же он так измениться после  нескольких  дней  голодовки,  подумал
Реджинальд  с  апломбом  человека,  которому  никогда   не   приходилось
растягивать ломоть хлеба на три дня.
   - Жаль, что у меня не  такие  длинные  уши,  как  у  зайца,  -  вдруг
усмехнулся Василий. - Не то меня можно было бы очень просто оттащить  от
стола. Извини, Реджинальд. Это, наверное, выглядит устрашающе, но...
   Я уж и не знаю, когда ел в последний раз.
   - Что же, эти добрые, как ты говоришь, люди  в  рыбачьей  деревне  не
дали вам ничего в дорогу? - недоверчиво  спросил  Реджинальд  -  и  даже
похолодел, такими растерянными, пустыми сделались вдруг глаза его друга.
   - Этого я не помню. Веришь ли, я не помню ничего с  той  минуты,  как
нас накормили во дворе дома старосты этой деревни  и  указали,  в  какие
хижины идти ночевать.
   По пути меня догнал какой-то человек и, бесконечно кланяясь,  сказал:
мол, староста передумал и мне назначено идти в другой  дом,  который  он
сейчас и укажет.
   Мне было все равно. Я повернул за ним, мы вышли на берег реки. Помню,
солнце  садилось,  небо   было   алое,   золотое...   Я   приостановился
полюбоваться на закат, а мой провожатый сказал: "Скоро полнолуние,  небо
будет чистым..." Потом кто-то положил мне руку на плечо - и все. И  все,
ты понимаешь? У меня как бы помутилось в глазах, а когда прояснилось,  я
увидел себя стоящим чуть  не  по  колени  в  Ганге,  а  рядом  был  этот
благословенный разносчик, нечаянно окативший меня ледяной водой из  всех
своих кружек. Где мои спутники?
   Где я был все это время, как добрался до Беназира,  кто  мне  дал  те
экзотические лохмотья, в которых я предстал перед тобой, -  этого  я  не
помню. Совершенно не помню!
   - Ну-ну, Бэзил! - Рыжий англичанин бодро хлопнул его по плечу.  -  Ты
отъешься, отоспишься, отдохнешь - и  память  вернется  к  тебе,  уверяю!
Крепко же тебе досталось, дружище! А не стукнул ли  кто-нибудь  из  этих
дикарей тебя, скажем, по голове?
   Василий с комическими ужимками ощупал свою светло-русую голову.
   - Да нет, вроде не нахожу ни вмятин, ни шишек, - сообщил  он  весело,
однако в глазах его не отразилась улыбка. - Но странно.., может быть, ты
и прав, потому что стоит мне напрячь память, как у меня в  мозгу  словно
бы разливается  серебряный  свет  -  такой,  знаешь,  блеклый,  бледный,
лунный...
   - Лунный?! - переспросил Реджинальд  и  тотчас  поджал  губы,  однако
Василий успел заметить выражение озабоченности, мелькнувшее на его лице,
и Реджинальду пришлось объясняться.
   -  Видишь  ли,  -  неохотно  промолвил  он,  -  здесь  говорят:  горе
неосторожному, заглядевшемуся на луну с непокрытой головой! Ты  заметил,
что все индусы носят тюрбаны? Уверяю тебя, защищают головы не только  от
палящего, безумного солнца!
   - Что, от лунного удара? - отмахнулся Василий. - Рассказывай!
   - Уж поверь, - очень серьезно кивнул Реджинальд. -  Да  ты  послушай!
Видел ли ты в Калькутте настоящих бенгальцев?
   - Конечно, они единственные не прикрывают голов, а  ходят  со  своими
черными гривами.
   - Да,  бенгальцы  не  носят  тюрбанов  даже  в  полдень,  когда,  как
говорится, даже у слона может сделаться солнечный удар. Но и бенгалец не
выйдет из дому в полнолуние, не прикрыв макушку! Опасно даже заглядеться
на луну, а уж заснуть под луной... Припадки  падучей  болезни,  безумие,
даже смерть - вот наказание неосторожному. Оттого все стараются защитить
головы ночью.
   А ты...
   - А я, очевидно, этого не сделал, - задумчиво проговорил Василий, - и
заснул под луною, и сделался не в  себе,  и  мои  попутчики,  отчаявшись
вернуть мне сознание, привели  меня  к  священной  Ганге  и  отдали  под
покровительство божества, которое  не  замедлило  умилосердствоваться  и
направило ко мне своего посланца в лохмотьях  и  с  кружками  на  шесте.
Местный Меркурий, а? Правда, на нем не  было  крылатых  сандалий.  -  Он
расхохотался с видимым облегчением. - Ну что же, это  многое  объясняет.
Это все объясняет! Спасибо тебе, Реджинальд, что надоумил! Жаль  только,
что с посланником мне  не  передали  увесистого  кошелька  рупий  взамен
утопленного в океане!
   - Мой дом, мой кошелек, я сам к твоим услугам, - произнес  Реджинальд
высокопарно, с тем видом  снисходительного  отвращения,  который  всегда
принимает истинный джентльмен,  когда  ему  приходится  обсуждать  такой
низменный вопрос, как отсутствие денег.
   - Благодарю, - негромко сказал Василий.  -  Поверь,  я  тронут.  Я..,
словом, ты  понимаешь!  Возможно,  мне  придется  воспользоваться  твоим
кредитом, однако скажи: знаешь ли ты каких-нибудь русских в Ванарессе?
   - Ого! - вскинул рыжие брови Реджинальд. - Я  вижу,  тебе  больше  по
вкусу индуизм, чем магометанство? Где это ты услышал о Ванарессе?
   - Все от того же благословенного посланца Ганги, - улыбнулся Василий,
и Реджинальд, узнавший наконец в этой  дерзкой  улыбке  своего  прежнего
друга, от избытка чувств наградил его увесистым толчком в плечо, едва не
сбросив со стула. - Однако ты не ответил  мне.  Так  знаешь  ли  здешних
русских?
   - Трудно не знать, потому что  мистер  Бушуев  -  единственный  здесь
русский, вдобавок он очень тесно связан с моей компанией.
   - Бушуев! - вскричал Василий. - Его-то мне и нужно!
   - Как? Ты знаешь Бушуева? - недоверчиво поглядел на  него  хозяин.  -
Очевидно, еще по России?
   - Отродясь его в глаза не видел, однако у меня было  к  нему  заемное
письмо из Москвы на очень немалую сумму. Этот Бушуев торгует кашмирскими
шалями, так?
   - В том числе, потому что легче перечислить то, чем  он  не  торгует.
Глядя на тебя, можно убедиться,  что  русские  чрезвычайно  воинственны,
однако, судя по мистеру Бушуеву, они еще и весьма оборотисты.
   - Так он богат?
   - Ого-го-го! - значительно покрутил головой Реджинальд. - Более  чем.
Он за короткое  время  сделался  одним  из  самых  удачливых  торговцев.
Клиентов к нему как магнитом тянет. Правда, у него столь красивая  дочь,
что многие приходят лишь полюбоваться на нее, но  тут  уж  мистер  Питер
берет их в свои медвежьи лапы так, что  они  готовы  выполнить  все  его
условия, только бы еще раз увидеть Барбару.
   - Варвару, что ли? Какое недоброе имя, - передернул плечами  Василий.
- Недоброе, холодное. Оно мне  не  нравится.  А  что,  и  в  самом  деле
красавица?
   - Она похожа на англичанку, - мечтательно повел глазами Реджинальд, и
Василий понимающе кивнул:
   - О да, тогда конечно! Блондинка?
   - У нее самые чудесные золотые волосы, которые я когда-либо видел!  -
провозгласил Реджинальд. - И лебединая шея, и  дивные,  чарующие  глаза,
похожие на два озера в туманной серой дымке. О, будь ее глаза  голубыми,
я бы.., я бы, пожалуй...
   -  Ты,  пожалуй,  забыл  бы  леди  Агату?!  -  с  театральным  ужасом
воскликнул Василий, знавший о затянувшейся помолвке друга, которая могла
окончиться браком, только если Реджинальд восстановит свое состояние.
   Англичанин сконфуженно отвернул веснушчатое лицо.
   - Да нет, дело вовсе не в глазах, - сказал он с заминкою. - Эта  мисс
Барбара уж до того своенравная девица! У нее нет матери, а тетушка Мери,
сестра мистера Питера, не имеет над нею никакой власти. И эта девица  со
всей своей красотой до того ударилась в науку, что ни о чем приличном  и
говорить не может, как только чем отличается Деви от Дурги, а обе они  -
от Кали !
   Василий был не силен в мифологии, к тому же  слишком  образованные  и
много о себе понимающие девицы никогда ему не нравились. Он не терпел  в
женщине серьезности, а умение полчаса говорить на одну и ту же тему,  не
сбиваясь, считал для слабого пола ужасным, непростительным  недостатком.
К тому же Василию,  светловолосому  и  голубоглазому,  всегда  нравились
худощавые, роковые, даже мрачноватые  брюнетки  с  зеркальными  очами  в
малороссийском стиле, и беспрестанное созерцание черноволосых,  смуглых,
полных,  сладковзорых  дочерей  Индии   не   уменьшило   пристрастия   к
излюбленному  типу.  Так  что  дочь  Бушуева,  похожая   на   "настоящую
англичанку", носившая вдобавок столь нелюбимое имя, не вызвала в нем  ни
малейшего интереса.
 
*** 
 
   Они еще долго сидели за столом, попивая "недурное" французское винцо.
Разговор то вспыхивал, то затихал, и крутился он теперь вокруг тем,  так
или иначе связанных с прошлым. Что пишут из Англии, что пишут из России;
как повезло Реджинальду, что леди Агата лучше  готова  сделаться  старою
девою, чем нарушить данное ему слово; как повезло Василию, что  основное
состояние Аверинцевых осталось не тронутым войной; как повезло им обоим,
когда в Сен-Жюле рядом оказался Кузька... Впрочем, кое на что Реджинальд
все-таки сетовал.
   Жаль, что в Бенааире не устраивают скачек в духе  Дерби  или  Аскота;
здесь нет петушиных или  бараньих  боев,  верблюжьих  гонок,  ибо  закон
запрещает индусу игры и заклады, запрещает все, от чего вскипает кровь и
человек азартный теряет разум... Здесь невозможно охотиться  на  лис,  а
среди сотрудников компании и даже высших офицеров войска его  величества
нет порядочных боксеров - так, более или менее сильные драчуны.
   Не  может  ведь  джентльмен,  настоящий  спортсмен,  позволить   себе
соревноваться с солдатами, младшими клерками или вовсе с  индусами!  Сэр
Реджинальд с грустью помял свой внушительный бицепс, едва не разрывающий
рукав, и сознался, что скоро все его мышцы станут порриджем - овсянкою -
из-за отсутствия тренировок и разнеживающего климата, в котором  никогда
не бывает туманов...
   В  воздухе  повеяло  знаменитым  сплином,  и  Василий  подумал,   что
англичанин,  который  простирает  до  идолопоклонничества   уважение   к
национальным обычаям, и на берегах Ганги,  и  на  море,  и  среди  лесов
Америки остается тем же, что и на берегах Темзы. Еще он подумал, до чего
же смешно, что он, богатый, даже очень богатый человек, сейчас с ног  до
головы облачен в чужое и питается от щедрот  своего  друга,  который  по
сравнению с ним может считаться едва ли не нищим. Во власти Василия было
без малейшего ущерба для себя снабдить сэра Реджинальда  суммой,  вполне
достаточной, чтобы без промедления  сыграть  свадьбу  с  леди  Агатой  и
обеспечить им обоим безбедное существование в милой туманной Англии.  Но
как это сделать? Да Реджинальд пристукнет его своим боксерским кулачищем
на месте, стоит только предложить... Разве что в карты проиграть? А ведь
это мысль! Только надо будет устроить все очень хитро, как можно хитрее,
чтобы Реджинальд даже и не  заподозрил  ничего.  Внешне  напыщенная,  но
глубоко пронизанная искренним теплом фраза; "Мой дом, мой кошелек, я сам
к  твоим  услугам!"  -  стоила  в  глазах   Василия   дороже   долгового
обязательства, а он всегда платил свои долги!
   И с внезапно проснувшимся оживлением он спросил:
   -  Неужто  здесь  даже  негде  талью-другую  метнуть  или   хотя   бы
переброситься в экарте?
   Реджинальд, не веривший в добрую фею по имени Зеленое Сукно ,  качнул
головой - и вдруг лицо его загорелось.
   - Клянусь, мы не будем скучать, нет!  -  воскликнул  он  с  внезапным
оживлением. - Я совершенно забыл, что приглашен к магарадже Такура в его
знаменитую загородную виллу! Это один из  самых  состоятельных  людей  в
Индии и весьма к нам расположен. Он-то понимает, что  будущее  Индостана
теперь  навеки  связано  с  Англией,  и   не   цепляется   за   отжившие
предрассудки. Ты  только  вообрази,  Бэзил,  некий  англичанин  сделался
ненавистен для индусов и был убит ими лишь потому, что он приблизительно
с минуту смотрел на бывшую без покрывала жену одного знатного  человека,
славившуюся своей красотой. За одну минуту он сделался парией!
   Ты способен это понять? В конце концов, не  он  же  снял  с  нее  это
покрывало - просто так сошлись обстоятельства.
   - А что, твой приятель  магараджа  допускает  европейцев  на  женскую
половину? - недоверчиво спросил Василий, совсем немного успевший  узнать
основные обычаи этой страны, однако накрепко усвоивший: и у индусов, и у
мусульман замужняя женщина неприкосновенна для посторонних взоров!
   - Вот еще!  -  фыркнул  Реджинальд.  -  Мы  ведь  и  сами  не  дикари
какие-нибудь.  Я  полагаю,  здесь  достаточно  баядерок   для   желающих
развлечься. Есть даже веселые дома, в которых  юноши  в  женской  одежде
зарабатывают себе на жизнь тем, что предаются отвратительному разврату с
мужчинами,  но  ни  они,  ни  жены  или  наложницы  магараджи  меня   не
интересуют! Нас ждет кое-что  получше.  Прием  будет  великолепный,  вот
увидишь.
   А какой там стол... - Реджинальд закатил глаза. - А  какая  коллекция
оружия! Куда Азиатскому обществу! Там хранится даже сабля самого Сиваджи
- это национальная реликвия. У нас с магараджей наилучшие отношения.
   Ведь я живу в одном из его домов. Конечно,  это  жилище  не  назовешь
роскошным, однако вызывающая восточная  обстановка  действовала  мне  на
нервы, и я попросил увезти все лишнее.  Видишь,  осталось  только  самое
необходимое.
   Василий огляделся. Комната, в которой они находились, была большая  и
темноватая, окна скрывались в углублениях, чтобы уменьшить проникновение
солнечных лучей. Поэтому здесь было не жарко,  а  от  колыхания  пункаха
даже прохладно. Пункахом назывался огромный веер, висевший на стене. Его
приводил в движение мальчик в белой длинной рубахе. Он то задремывал,  и
тогда веер замирал, то,  встрепенувшись,  таращил  испуганные  глаза  на
господ  -  и  вновь  по  комнате  распространялись  волны  относительной
прохлады.
   Василий с радостью вообразил визит к магарадже.
   Побывать у  настоящего  индийского  властелина,  вдобавок  обладателя
уникальной коллекции оружия, сабли Сиваджи, - об этом он  и  мечтать  не
мог, когда волны били его  о  борта  жалкой  лодчонки,  когда  он  брел,
полуживой от голода, а  за  зеленой  завесою  джунглей,  в  двух  шагах,
человеческим голосом плакал голодный тигр...
   Василий передернул плечами и  только  сейчас  заметил,  что  появился
слуга с лампой. Взглянул в окно. Однако хорошо же они посидели!  Который
может быть теперь час?
   Здесь, в Индии, все не как у людей: вечер не следует  за  днем,  мрак
ночи  ниспадает  как  бы  силою  волшебства,  возникает  новый,  темный,
колдовской мир, и близок выход луны...
   - Вели завесить окна! - раздался вдруг чужой ломкий голос, и  Василий
не сразу поверил себе, когда сообразил, что это его  собственный  голос.
Такой дрожащий, почти испуганный! - О, прости, Реджинальд. Не пойму, что
это на меня нашло? Но эта луна...
   - Совершенно верно, - с неколебимой серьезностью изрек Реджинальд.  -
Ты должен беречься луны, как.., как кобры, как тигра!  Она  теперь  твой
враг. По счастью, луна идет на убыль, и по меньшей мере  две  недели  ты
сможешь жить совершенно  спокойно.  Не  волнуйся.  Я  уже  отдал  приказ
завесить окна в твоей спальне как можно плотнее.
   Василий кивнул, не в силах справиться с волнением.
   Ему было стыдно, и в то же время неясная,  необъяснимая  тревога  так
сжимала сердце, что он невольно морщился от боли.
   Внезапно странный звук достиг его  слуха.  Он  доносился  то  издали,
будто лай собак, преследующих зверя, то раздавался совсем близко  -  так
близко,  что   Василий   невольно   вздрагивал.   Ужасным   перекличкам,
переходящим в завывание, начал вторить оглушительный лай  Реджинальдовых
бульдогов, фокстерьеров и рокетов, зачуявших своих ненавистных врагов  -
шакалов, которые стаями бегали по улицам и площадям, лишь только  утихал
людской гомон. Их привлекал запах мяса, которого индийцы, верные законам
Брамы, не употребляют в пищу  и  после  стола  своих  английских  господ
выбрасывают его в навозные кучи. Шакалы рыщут и по  берегу,  ожидая,  не
выбросит  ли  им  волна   труп   какого-нибудь   бедняка,   недостойного
погребального костра, - а потому великая Ганга послужила ему могилою...
   Василий сцепил  зубы,  силясь  унять  дрожь.  Надо  поскорее  уйти  в
отведенную ему спальню. Никто не должен видеть, как  ему  страшно,  мало
сказать - жутко!
   Этот вой, этот серебристый  навязчивый  луч,  эти  странные,  опалово
переливающиеся глаза, вдруг проглянувшие из бездн его памяти -  и  вновь
бесследно канувшие туда... А может быть, он не в силах ничего  вспомнить
лишь оттого, что не хочет? Возможно, все бывшее с ним так  страшно,  так
чудовищно, что он должен благодарить забвение  за  милосердие  и  молить
лишь об одном: чтобы оно никогда не срывало с его памяти своего  черного
покрывала?..
   Он заставил себя закрыть глаза и так лежал некоторое время,  призывая
сон.  Разноцветные  блики,  мельтешившие  перед  взором,  утишали   свое
движение, слагаясь в узоры, картины, сменявшие друг друга.
   Он видел белый мрамор, мозаику из бриллиантов  и  сапфиров,  потолок,
затянутый темно-голубой тканью и усеянный  драгоценными  камнями  вместо
звезд, словно для того, чтобы совершенно уподобить его  небу.  Воистину,
обиталище, достойное богини! Богини?..
   Высокая фигура в белых одеяниях недвижимо  стояла  перед  ним.  Резко
пахло  курительными  палочками;  их  светлый   дым   то   стелился   над
серебристо-белым полом, то  взмывал  вверх,  словно  зачарованные  змеи.
Из-под покрывала донесся тихий вздох, и он вдруг остро, почти болезненно
ощутил, что там, под этим покрывалом, - женщина и она ждет.., ждет его!
 
*** 
 
   Василий вскинулся, хватаясь за сердце, незряче глядя во тьму.  А  это
что?! Воспоминание? Нет, видение, и какое реальное,  какое  мучительное!
Нет, он не в силах понять... Надо уснуть. Вот все, чего он сейчас хочет,
- уснуть!
   Но растревоженная плоть еще долго мешала ему успокоиться.
 
4. Чудесный камень 
   Королевской кобры Утром они отправились к  Бушуеву.  Василий  не  был
уверен, что русский купец откроет ему кредит без заемного письма, однако
он надеялся на рекомендации Реджинальда. К тому  же  попытка  не  пытка,
спрос не беда!
   Вчера,  измученный,  изголодавшийся,  полуживой,  Василий  толком  не
разглядел Беназира, и сегодня вызывающая, резкая  красота  этого  города
обрушилась на него, как водопад красок, звуков, запахов.
   Вокруг пестрели точеные, наподобие шахматных башен, пагоды, в которых
толклись расписанные различными красками меднолицые люди, белые горбатые
телята с цветочными венками на рогах, полуобнаженные  женщины  браминов,
которые одни из всех индианок даже не пытаются прикрывать  лиц  и  ходят
голоногими, а то и гологрудыми. Брамины орошали  священной  водой  Ганги
бесчисленное множество идолов.
   Порою по улицам проносились всадники на  выкрашенных  хной  и  индиго
конях, с надетыми через плечо луком и стрелами без  колчана  за  спиною,
напоминающие сказочных  божеств.  Посреди  этой  подвижной  живой  массы
двигался иногда слон  в  своей  странной  сбруе,  с  трудом  и  грохотом
пробираясь меж теснящихся друг к другу храмов, домов, балконов и  лавок,
навесы которых, поддерживаемые шаткими бамбуковыми подставками,  нередко
опрокидывались неловким прохожим или тем же слоном. Порою мелькал легкий
дромадер - одногорбый верблюд, покрытый ярким чепраком желтого, красного
или зеленого цвета; однако сидевшие на верблюдах всадники сдерживали их,
давая дорогу слону: ведь слон питает врожденный страх перед  верблюдами.
Василию и Реджинальду в свою очередь пришлось  сдерживать  коней,  чтобы
пропустить "ходячую гору", потому что лошади боятся слонов.
   Мимо ехали странные индийские экипажи, закрытые сверху донизу красной
или затканной цветами  тканью,  запряженные  парой  быков,  то  белых  с
позолоченными рогами, то окрашенных  красной  или  зеленой  краской,  то
испещренных хной с головы до копыт.
   С балконов смотрели молоденькие женщины  и  девицы.  Они  были  очень
грациозны, когда закрывались краешком  покрывал  от  нескромных  взоров,
однако, на взг