эту проклятущую розу роз, что она "кусается"?!
   Ответ все тот же: чтобы убить их. Убить Вареньку.
   Да нет, чепуха. Он восхищался  ею,  он  принимал  ее  в  своем  доме,
княгиня-магарани  была  ее  подругою!  Зачем   ему   убивать   "северную
Лакшми"?..
   А если он надеялся, что голубую розу сорвет для нее Василий? И тотчас
падет бездыханным, наказанный враз за все дерзости и глупости того  дня,
за оскорбление хозяина. О, это была только видимость, что  магараджа  не
заметил ни  одной  из  его  оскорбительных  оплошностей.  Мстительный  и
коварный, как все восточные владыки, он затаился, выждал - и нанес удар.
Но удар поразил не того  человека,  кара  миновала  русского  дерзеца  и
обрушилась  на  Вареньку.  И  мгновенно,  как  по  волшебству,  появился
спаситель. Нараян...
   Нараян?!
   Василий отшвырнул дохлую змею,  сел,  сплетя  пальцы  на  коленях  у,
повесив голову, словно раздавленный отчаянием.
   Ничуть не бывало. Он был весь сейчас как обнаженный клинок, холоден и
стремителен, а унылая поза была всего  лишь  ножнами  для  смертоносного
узора его мыслей, покрывающих этот клинок подобно тому, как узор из  роз
покрывает  сабли  дамасской   стали,   нежной   красотою   маскируя   их
беспощадность.
   Нараян...  Нет,  нет.  Зачем  тогда  ему  было  спасать  Василия   от
душителей? Если он был нанят магараджей охранять  только  Вареньку,  как
мог до пустить, что ее похитили  и  обрекли  страшной  смерти  на  Башне
Молчания?
   И  вдобавок  Василий  вспомнил,  как  погонщики  ворвались  в   шатер
Вареньки, крича: "Их здесь нет!" - а в это  время  слышался  удаляющийся
топот копыт, и это нисколько не тревожило убийц. Значит, они знали,  что
мэм-сагиб будет похищена. Это тоже вершилось с ведома магараджи  -  все,
все с самого начала делалось по его указке, теперь ясно.
   И это его хвастовство силою и ловкостью своих  пальцев,  эти  намеки,
мол,  и  без  когтистого  вагхнака  можно  одолеть  неприятеля  -  одним
движением  руки...  Наверняка  магараджа  Такура   мог   бы   помериться
проворством и навыком с любым из своих погонщиков-тхагов.
   Небось, когда черная Кали вопиет:  "Я  голодна!"  -  он  тоже  иногда
поставляет  ей  жертв  своими  крошечными,  пухлыми,  почти  детскими..,
железными пальцами!
   Именно Варенька была ему нужна - именно ее смерть.
   Смерть других европейцев - тоже, но они должны были  сделаться  всего
лишь очередными  жертвами  священного  платка-румаля,  в  то  время  как
Варенька...
   И во всем виноват он, Василий. Если бы он не оттолкнул ее от себя так
безобразно грубо в ночном саду (после того,  как  ошалело,  самозабвенно
набросился с поцелуями!), если бы не оскорбил, она не затеяла  бы  утром
ссору с магараджею. Варенька во что бы то ни стало хотела снять  с  себя
отвратительное обвинение, обелить себя в глазах Василия - вот  и  забыла
об опасности. Оскорбляя магараджу,  она  оскорбляла  Кали,  которой  тот
верно служил, - и кара не замедлила настигнуть ее.
   Нет, что-то тут не так.  Ведь  приключение  со  змеино-голубой  розою
произошло еще до этой вспышки, до ссоры Вареньки с магараджей!  Впрочем,
откуда Василию знать, как складывались их отношения прежде!
   Может быть, этот  хитрец  всего  лишь  лицемерно  притворялся  другом
европейской девушки, привечая ее в своем дворце  со  всей  изысканностью
восточного гостеприимства - и в то же время готовя для  нее  казни  одна
другой ужаснее. Сначала змеиный яд, потом Башня Молчания - какая  теперь
неведомая, страшная смерть уготована ей, исчезнувшей бесследно?!
   Мгновенно" улетели из головы всякие предположения: мол, ее обратило в
бегство и затоптало стадо взбесившихся слонов или тигр напал на  нее,  а
потом обезьяны унесли и похоронили мертвое тело, как рассказывал один из
тхагов. Нет. Это магараджа,  опять  магараджа  настиг  ее...  Но  почему
Нараян не трогается с  места,  не  летит  спасать  ту,  которую  однажды
вгорячах назвал Чандрой, что на санскрите значит - Лучезарная?
   Ответ может быть один: Нараян знает, где она находится,  знает,  куда
запрятал ее магараджа на сей раз, однако или смерть  Чандре  не  грозит,
или Нараяна больше не заботит ее судьба!
   Но это невозможно! Этого не может  быть!  Ведь  это  -  Варенька,  ее
жизнь, ее смерть, а значит, жизнь или смерть Василия.
   Сцепив пальцы до боли, упираясь головой в колени так, что ломило лоб,
Василий пытался направить свою трепещущую, едва уловимую мысль - пытался
направить ее, как лучник стрелу,  по  следу  мыслей  Нараяна,  однако  в
зеленой тени джунглей исчезали одна за другой его стрелы  или  падали  в
траву посреди поляны. Недолет. перелет.., и снова мимо, мимо!
   А может быть, он и не попадет в цель? Может быть, Нараян действует по
некоему  закону,  раз  и  навсегда  утвержденному  мудростью   Брамы   и
необходимому  для  соблюдения  некой  мировой  гармонии,  тайна  которой
сокрыта в неисповедимых помыслах индуса? Может статься, логика европейца
и впрямь не способна  постигнуть  логику  восточного  человека,  который
просто верит, что во всем существующем заключается частица  непостижимой
сущности Брамы  и  все,  что  ни  происходит,  является  отражением  его
верховного могущества? Он - верит, а европеец  пытается  понять,  почему
нужно верить. И впустую, впустую!
   Сознание Василия беспомощно металось, и по стран ной  прихоти  памяти
он  вдруг  вспомнил  одну  историю,  рассказанную  в  письмах,   которые
Реджинальд отправлял ему в Россию. Еще во время войны англичан с  раджею
танджорским европейцам попался в плен один из индусов.  Раненый,  он  не
позволял лечить себя. Видя, что англичане, благородно доброжелательные к
побежденным князьям, готовы употребить для его же пользы насилие, он  по
видимости покорялся своей участи, но едва  только  оставался  один,  как
срывал повязки со своих ран. Надобно было ни на мгновение  не  выпускать
его из виду, чтобы вылечить. Понимая, что за ним надзирают. он  три  дня
провел совершенно спокойно.  На  третью  ночь  его  стражи,  думая,  что
пленник  заснул,  удалились  на  несколько  минут,  но  сон   этот   был
притворный. Едва  только  они  вышли,  как  танджорец,  приподнявшись  с
постели, схватил лампу и зажег сухие дрова, сложенные  в  углу  комнаты,
чтобы спрятать их от проливных дождей.
   Строение из тростника, пламя быстро объяло его...
   Офицер-индус успел уже обратиться в кучу пепла и  угольев,  когда  до
него  добрались.  Он  предпочел  смерть  жизни,  навсегда   оскверненной
прикосновением европейцев.
   В этом была логика?!
   Василий исподтишка взглянул на индуса, но Нараян,  казалось,  всецело
был занят самочувствием Угры-Бушуева, который чуть слышно бормотал:
   - Лихо не лежит тихо - либо катится, либо  валится,  либо  по  плечам
рассыпается. Ох, охохошеньки! Ну ты посмотри; ни дохнуть,  ни  глотнуть,
ни стать, ни сесть - отовсюду достает!..
   Реджинальд стоял рядом, силясь принять самый невозмутимый вид, но его
бульдожий подбородок мелко подрагивал - не то от сочувствия,  не  то  от
растерянности. "А может быть, это он?" - насторожился Василий, но тотчас
устыдился того, сколь далеко завела  его  безысходность.  Реджинальд,  с
которым они стояли спина к спине в Сен-Жюле, с которым когда-то чуть  не
поубивали друг друга насмерть.., да нет, чепуха. Быть не может.
   Реджинальд чист сердцем, не способен на  хитрость  и  коварство  -  а
поэтому так слаб перед чужим коварством, доверчив. Впервые он смотрел на
индуса без высокомерного презрения, а как бы с надеждой.
   "А, чтоб тебе пусто было! - едва не вскрикнул Василий. - На  кого  ты
надеешься? На этого фокусника?! Он всех нас  обвел  вокруг  пальца...  А
зачем? Вот именно - зачем?!"
 
*** 
 
   Он оглянулся. Солнце поднялось чуть ли не в зенит,  и  за  колоннадой
храма три  факира  уже  заняли  свои  привычные  места.  Василием  вдруг
овладела такая ярость, что он едва сдержался, чтобы не  броситься  и  не
прикончить этих старых голых дураков.
   Вот,  Реджинальд,  попытайся  понять,  зачем  индусам   нужно   такое
умерщвление  плоти,  какое  и  не  снилось  самым   самоотверженным   из
христианских  миссионеров!  Гений  Востока   любит   только   крайности:
исполинское, неограниченное, бесконечное! Европеец всегда имеет  в  виду
цель для своих усилий. Он стремится к полезному,  он  останавливается  в
самоистязании,  когда  победа  духа  будет  достигнута.  А  для  факиров
умерщвление плоти  становится  настоящей  страстью,  и,  подобно  всякой
другой страсти, оно может обойтись без цели, без предмета, оно  делается
родом помешательства, неистового, свирепого - и тем  самым  недоступного
западному здравому смыслу!.
   А если так.., если так, надо перестать ломать себе  голову  над  тем,
что, зачем и почему делали магараджа  и  Нараян.  Особенно  Нараян!  Он,
конечно, при своей  почти  дьявольской  проницательности  понимает,  что
Василий недолго будет сидеть вялым кулем, сокрушаясь о  Чандре...  "Черт
побери! Кто дал ему право так называть мою  жену!"  -  едва  не  взвился
Василий, но невероятным усилием воли заставил себя остаться на месте.
   Ничего, еще немного...
   Нараян уверен, что постиг логику европейцев, и только и  ждет,  когда
его безмозглый приятель Васишта приползет к  нему  за  советом,  который
Нараян вы даст так легко, словно он только что спорхнул из его мыслей на
кончик языка, а ведь на самом деле  этот  нечеловечески  холодный  разум
великолепно  осведомлен  обо  всех  коварных  хитросплетениях   замыслов
магараджи.
   Как это он  сказал..,  там,  возле  шатра,  предупредив  о  нападении
душителей? "Тот, кто учинил зло  однажды,  не  раз  учинит  его  снова".
Василий по  дурости  решил,  что  загадочный  индус  обличает  какого-то
неведомого злодея,  а  ведь  Нараян  лицемерно,  с  утонченной  издевкою
обличал сам себя, а вернее, дразнил русского  дурака.  Говорят,  как  не
сразу свертывается молоко, так содеянное злое  дело  не  сразу  приносит
плоды. И вот теперь плод созрел - горький, ядовитый, - и вкусил от этого
плода Василий как  раз  в  те  минуты,  когда  думал,  что  среди  богов
претворил свои желания! И тот, кто знает, когда пробьет час  Вареньки  и
час Василия, без зазрения совести...
   Ничего,  Василий  не  даст  Нараяну  окончательно  согрешить,  и  ему
безразлично, поступит он согласно своей, русской, или восточной  логике.
А потому он внезапно вскочил, одним прыжком очутился возле Нараяна  -  и
тот не успел даже моргнуть, как оказался  опрокинутым  на  землю  мощным
ударом в челюсть.
   - Отвечай, где моя жена? Ведь это ты ее похитил! Но кое о чем  забыл!
- Он сорвал с Нараяна его тюрбан - и меж пальцев Василия обвилась  узкая
голубая лента.
   Вчера он сам расплел косу Вареньки, вынул из русых волос эту ленту...
Она так и осталась там, на траве, смятой их телами.  Но  никто  об  этом
ничего не знал, и со стороны все выглядело так, словно Нараян и  впрямь,
как всякий индус, спрятал под тюрбан то,  что  хотел  скрыть  от  других
глаз. Ленточку,  которая  свалилась  с  головы  Вареньки,  когда  он  ее
похищал. Нет сомнения, что именно тогда!
 
*** 
 
   О, Василий знал, что больше можно ни о чем не тревожиться. Он  только
надеялся, что ударил Нараяна достаточно  сильно  и  тот  какое-то  время
помолчит, не будет  распускать  свой  змеиный  язык,  не  сможет  никому
заморочить голову. Ну, и еще он надеялся, что  Бушуев  и  Реджинальд  не
скоро выпустят индуса из рук. Бушуеву сейчас  только  дай  виноватого  -
любого, какого угодно! -  а  Реджинальд,  разумеется,  ярчайшим  образом
проявит национальную черту англичан кричать "караул, режут!" - когда  их
никто и  не  думает  трогать.  .Он  немножко  поглядел,  как  размеренно
взлетают в воздух кулачищи Бушуева, как мелькают  напряженные  мышцы  на
веснушчатых руках Реджинальда, - и  проскочил  меж  колоннами  храма,  с
огромным удовольствием  увидев  там  невесть  откуда  забредшего  слона,
который, обхватив пыльный мрамор хоботом, пытался не то вырвать  колонну
из пола, не то вовсе своротить все это полуразрушенное логовище чертовки
Кангалиммы.
   Пожелав серому великану удачи, Василий канул в лес, не удержавшись  и
дав пинка тому самому  факиру,  который  восседал  на  жердочке  в  позе
невозмутимого Вишну, - почему-то он  раздражал  Василия  больше  других.
Факир рухнул навзничь, не изменив положения  сплетенных  рук  и  ног,  и
Василий ощутил, что на душе странным образом стало легче.  "Когда  факир
находится в состоянии транса, - помнится, говорил Нараян,  -  его  можно
разбить на куски, и он не почувствует боли".
   - Ништо, голубчик, в случае чего наш приятель склеит тебя  заново!  -
пробормотал он - и канул в зеленую, влажную, кричащую на разные  голоса,
рычащую, шелестящую листвой страну джунглей.
   Василий больше не оглядывался - времени не было.
   До темноты он должен был оказаться в  Мертвом  городе.  Ничего,  если
даже придется в нем заночевать: с тем арсеналом ему не будут страшны  ни
шакалы, ни даже тигры. Тем более когда он отыщет чакру, этот чудесный по
своей убийственной силе метательный круг. Ну а если  очень  повезет,  он
успеет уйти из Мертвого города до полуночи. Только надо спешить -  и  не
оглядываться!
 
*** 
 
   Даже если Василий и оглядывался бы, он все равно ничего бы не  увидел
позади: слишком плотной стеной стояли джунгли. А жаль, как жаль, что его
взгляд не умел проницать пространство!
 
*** 
 
   Он увидел бы избитого, чуть живого Нараяна, которого уже  не  держали
ноги - да это и не нужно было, потому что его держали веревки,  которыми
он намертво был притянут к стволу дуба. На путы Бушуев и  Реджинальд  не
пожалели своих рубах и теперь были слишком упоены победой  над  злодеем,
чтобы ощущать, как жадно липнет тропическое солнце к их плечам, спинам и
животам. Они были просто пьяны  от  удачи!  И  еще  больше  опьяняло  их
желание расправиться с коварным индусом как  можно  изощреннее.  Пятьсот
ударов тростью по пяткам казались Реджинальду  хорошим  началом.  Бушуев
очень кстати припомнил законы милого его сердцу  Кашмира:  пойманному  в
первый раз  злодею  отрубают  правую  руку,  ну  а  попадется  вторично,
разрезают ему брюхо и, взвалив на верблюда, показывают народу на базаре;
когда же умрет злодей, его труп  подвешивают  на  веревке  под  мост,  и
хищные птицы, любительницы  падали,  могут  расклевывать  поганое  мясо,
сколько им заблагорассудится. Загвоздка состояла лишь в одном: ни трости
(бить по пяткам), ни топора (руку злодею рубить), ни  ножа  (брюхо,  ему
вспарывать), ни верблюда (возить на  нем  Нараяна),  ни  веревки  (чтобы
привешивать), ни моста (привешивать к коему) у  них  не  было.  Не  было
также и  зрителей,  которым  предстояло  увидеть  Нараяна  со  вспоротым
нутром, лежащего на верблюде.
   И не было Василия...
   Его исчезновение повергло обоих  несостоявшихся  палачей  в  недолгий
столбняк, из которого они вышли с готовым решением: если Василий решил в
одиночку спасать жену, это его супружеское право. Однако отеческое право
Бушуева - разыскивать и спасать свою дочь. Реджинальд клялся помотать  -
и сам собою, и силами Ост-Индской компании; кроме этого,  стройные  ряды
добровольцев-бхилли маршировали в его воображении.
   Непонятно было только,  откуда  начинать  марш,  а  потому  Бушуев  и
Реджинальд порешили воротиться в Беназир и первым делом просить помощи у
своего общего друга магараджи Такура.
   Судьба Нараяна их более не волновала, а потому они поспешно пустились
в обратный путь, уповая,  что  к  .утру  шакалы  ничего  не  оставят  от
предателя.
   Оба с наслаждением потоптались по святилищу Кангалиммы, причем Бушуев
мужественно переносил боль в ногах.., сказать правду, о на уменьшалась с
каждой минутою; а потом,  полюбовавшись  валявшимся  на  земле  факиром,
мстительно сбили обоих  оставшихся:  стоящего  на  голове  и  изогнутого
дугой. Вслед за этим они углубились в джунгли, скрылись  за  их  зеленой
стеной.., а поскольку они  не  обладали  способностью  проницать  взором
стены, то не увидели, как полумертвый Нараян вдруг вскинул голову.
 
*** 
 
   Его затуманенные глаза прояснились и устремились на солнце. У  индуса
был взор орла,  который  бестрепетно  встретил  огненный  взор  светила.
Какое-то время Нараян  и  Сурья  мерились  взглядами,  и  вскоре  черные
матовые глаза приобрели цвет ярого пламени, а на губах Нараяна появилась
предерзкая  усмешка.  Он  глубоко  вздохнул  -  и  вдруг  мощные  мышцы,
взбугрившиеся на его теле и внушавшие победившим  индуса  Реджинальду  и
Бушуеву законную гордость своею победою: вот, мол, какого  богатыря  они
одолели! - вдруг эти твердокаменные мышцы опустились и ослабели.  Нараян
словно бы похудел на глазах и даже как бы стал меньше ростом.
   И веревочные петли, предназначенные для того, чтобы сковать  движения
могучего тела,  словно  в  удивлении,  опали  и  сползли  по  стройному,
худощавому стану Нараяна, который  с  облегчением  потянулся  и,  отведя
глаза от солнца, отошел от дерева - "словно бык, разорвав на себе  путы,
растоптав их, будто слон - лианы", как сказал бы поэт. Подобрал с  травы
свой тюрбан и обернул им голову,  не  забыв  поднять  и  павлинье  перо,
валявшееся там  же.  Рядом  обвилась  вокруг  травинки  забытая  голубая
ленточка.., и ни Бушуев, ни Реджинальд, ни, разумеется, Василий не могли
видеть, как Нараян на мгновение прижал ее к губам.
 
2. Ожерелье Кангалиммы 
 
   Он нагрузился в Мертвом городе так, что едва мог идти. Ножи, кинжалы,
две сабли, вагхнак, табар с блестящим лезвием. И чакру отыскал. Она была
прилажена, как и следует быть, к чалме: железный обруч  вроде  козырька,
такой остро отточенный, что Василию чудилось, самый воздух  вокруг  него
распадается, разрезанный на куски.  К  своему  изумлению,  он  нашел  не
только древнее кремневое ружье кайдук с треногою (взял  бы  с  собою  на
всякий случай, да слишком было тяжело),  но  даже  фугетту,  на  которую
долго смотрел, глазам своим не веря.
   В самом деле, было о чем подумать! Англичане вроде как  уверены,  что
фугетту именно они дали  индусам,  -  во  всяком  случае,  она  была  на
вооружении у сипаев и в других войсках, служивших у англичан. Однако как
эта взрывающаяся штука, начиненная порохом, которая, будучи подожжена  и
брошена в неприятеля, летит, калеча и убивая, наводя страх,  -  как  эта
штука попала в город, который мертв уже более трехсот лет? Наверное, это
все  же  португальское  оружие  -  даже   не   французское,   а   именно
португальское, и лежит оно именно с тех пор, как португальцы еще в  XIII
веке появились в Индостане. Да, умоется Реджинальд,  когда  Василий  ему
расскажет: так, мол, и так... Жаль, что нельзя взять  с  собою  фугетту:
порох отсырел, превратился в камень.
   Да и бог с ним. Оружие хорошее, только очень шумное.
   А Василий должен прийти тихо...
   Впрочем, идти тихо не удавалось: вся его амуниция грохотала так,  что
дал бы деру даже бенгальский тигр-людоед. Поэтому  Василий  не  опасался
никакого нападения, когда шел сквозь ночные джунгли. Тигры не тигры,  но
шакалы преследовали его всю дорогу немаленькой стаей, раздирая уши своим
воплем, диким хохотом и лаем. Дерзость уживалась в них с  трусостью,  и,
хотя их было вполне достаточно, чтобы поужинать Василием, ни один  шакал
не осмелился подойти ближе  чем  на  несколько  шагов.  Достаточно  было
приостановиться и привести в лязганье весь навьюченный арсенал, как стая
с невообразимым визгом отбегала прочь, а  потом  и  вовсе  отвязалась  -
отстала, так что теперь, когда Василий приостанавливался перевести  дух,
он слышал только ночные шорохи джунглей.
   Тихо и глухо было всюду; все спало кругом, на земле  и  над  головой.
Порою тяжелый, мерный звук шагов бессонного  слона  глухо  раздавался  в
тиши, словно удары молота по наковальне в подземной кузнице. По временам
разносились странные голоса  и  звуки,  будто  кто-то  воет  меж  дерев.
"Может, леший тутошний?" - блед