ет сердца, забвение себя, забвение всего на  свете,  кроме
одного - желания слиться с ней и никогда не размыкать объятий!
 
*** 
 
   Ее вели к нему. Желтое, жарко-желтое сари струилось вокруг  стройного
тела, и Василию на какой-то безумный миг почудилось, что  Агни  опередил
его и уже обнимает  Вареньку.  Лицо  у  нее  было  таким  равнодушным  и
безучастным, словно ее нимало не волновало ни зрелище, представшее перед
глазами, ни участь, уготовленная ей. То ли горе притупило чувство, то ли
безысходность; а может быть, она находилась во власти некоего зелья  или
чар, подобных тем, которые были наведены на Василия Нараяном?..
   А вот и он. Как всегда, в белых, снежно-белых одеяниях, чудилось,  не
подвластных ни пыли, ни грязи, ни крови, будто бы тоже введенных в некий
транс чистоты.
   На тюрбане мрачно мерцает черно-сине-зеленое  павлинье  перо,  словно
символ некоего обещания, и Василию при взгляде на это перо  стало  легче
на душе. "Я помню о тебе, - чудилось, услышал  он  голос  Нараяна.  -  Я
помню о тебе и богине!"
   По другую сторону от Вареньки шел магараджа Такура. Поразительно, как
удавалось  этому  крошечному  человечку  сохранять  такую   величавость!
Несмотря на то что магарадже  приходилось  делать  два  шажка  там,  где
Варенька и Нараян делали всего один, он выглядел  чрезвычайно  помпезно.
Его одежды казались апогеем великолепия,  а  несметные  драгоценности  в
лучах солнца сияли так, что слепили глаза.
   Его же  глаза  были  сощурены  в  удовлетворенной  блаженной  улыбке,
которую владыка Такура даже  и  не  думал  скрывать.  Похоже  было,  что
сегодня один из счастливейших, блаженнейших дней его жизни!
   Остановившись  на  краю  помоста,   возвышающегося   над   последним,
деревянным ложем Василия, он провозгласил:
 
   Подобен ты увядшему листу,
   Добычей ставший для посланцев Ямы.
   Ты смерти перешел порог. И Апш,
   Огонь всесильный, поглотит тебя!
 
   Магараджа пылко воздел руки:
 
   О Агни! Всю премудрость трех миров:
   Подземного, небесного, земного -
   Усвоил ты, всевидящий, и тайны
   Людские изначально ты хранишь.
   Разящий тьму, богатство приносящий,
   Хранящий на земле любовь супругов
   И на пути к блаженным небесам, -
   О Агни, воссоедини навеки
   Жену и мужа
   В пламени твоем!
 
   Женщины, стоящие поодаль, громко  запели,  им  вторила  пронзительная
музыка, перекрывая голоса, так что до Василия доносились лишь  отдельные
слова, однако сердце его дрогнуло: сейчас все начнется!
   Магараджа не глядя протянул руку, и жрец вложил в нее  факел,  однако
Нараян что-то негромко сказал, и владыка Такура криво усмехнулся:
   - Ну что  же,  новообращенный,  покажи  свое  искусство!  Баване-Кали
угодно пламенное усердие, каким ты ознаменовал  начало  своего  служения
ей. Зажги же пламенем своей любви к нашей повелительнице этот костер!
   С этими словами он вернул жрецу непонятно почему  погасший  факел,  и
голос его присоединился к женским визгливым песнопениям.
   Нараян, держа Вареньку за руку, осторожно ступил с помоста на  прочно
уложенные самшитовые поленья, но, вместо того  чтобы  двигаться  дальше,
вдруг вскинул руку и обратил пристальный взор на солнце. А  в  следующее
мгновение невольный вопль вырвался  у  присутствующих,  ибо  стена  огня
обрушилась с небес и отгородила погребальное возвышение от зрителей.
 
*** 
 
   ...Она не могла быть здесь долго, однако Вареньке казалось, что минул
уже целый век. Впрочем, кто  знает,  сколько  времени  она  пробыла  без
чувств - с тех пор как смотрела на смешных испуганных  обезьянок,  потом
услышала шорох за спиной,  попыталась  обернуться  -  и  внезапная  тьма
нахлынула на нее, будто поток черного,  ядовитого  дождя,  рухнувшего  с
немилостивых небес?..
   Варенька не знала, не помнила, долго ли ее везли и куда: просто вдруг
открыла глаза - и увидела себя в этой  каморке  с  круглой  зарешеченной
дырою в потолке, куда иной раз проникал солнечный луч,  и  с  тяжеленной
дверью, через которую ей давали еду, питье, воду для  омовений.  Ничего,
кроме нескольких циновок в углу, где  Варенька,  свернувшись  в  клубок,
проводила дни и ночи, здесь больше не было,  если  не  считать  решетки,
разделявшей и без того тесную каморку на две половины.
   Там, в дальнем углу, тоже были набросаны циновки, однако на них никто
не лежал, не корчился, не метался.
   Варенька была одна в этом зиндане, в этой тюрьме, и никто, ни един из
стражников или служанок, которые раз или два раза в день  входили  в  ее
узилище" не заговаривал с нею и не отвечал ни слова на  ее  исступленные
расспросы.
   Вскоре Варенька перестала спрашивать. Может быть, они  все  как  один
были немые. Может быть"  у  них  были  вырваны  языки,  чтобы  заставить
онеметь. Может быть, им просто-напросто, под страхом  смерти,  запрещено
было переговариваться с узницей. Или они ненавидели  ее,  чужестранку...
Какая разница! Варенька нашла в себе силы  смотреть  на  них  такими  же
холодными, пустыми глазами, какими смотрели они, сидела  в  своем  углу,
стиснув зубы, - и теперь единственными советчиками в ее  заточении  были
мыши.
   Она была  почти  уверена,  что  похищена  и  заточена  сюда  по  воле
магараджи. Ведь ей удалось избежать смерти на Башне Молчания, а Варенька
достаточно успела узнать индусов,  чтобы  понять:  фанатики  никогда  не
останавливаются. Если приговор вынесен, он должен быть исполнен. Так что
она не  обольщалась  относительно  своей  участи...  Если,  конечно,  не
произойдет чуда и, прорвав все преграды, сюда не ворвется Василий, чтобы
спасти ее и вернуть к жизни.
   Почему-то она не сомневалась, что так и  будет.  Только  эта  надежда
давала ей гордость, помогала замкнуто молчать, не молить  своих  стражей
униженно, не заходиться  в  бессильных,  отчаянных,  разрывающих  сердце
рыданиях.., внушающих  радость  ее  врагам!  Варенька  знала:  рано  или
поздно, один или с помощью загадочного  мрачного  Нараяна,  Василий  все
равно ворвется в это замкнутое пространство  страдания  -  и  мир  снова
засверкает, заискрится букетами синих звезд, как  было  всегда,  всегда,
стоило Вареньке увидеть своего светлоокого героя.
   Господи, как она  любила  его!  Теперь,  вырванная  из  его  объятий,
засыхающая от тоски, она, воскрешая в памяти самосветные картины  любви,
населяла  свое  одинокое  обиталище  сверкающими  призраками  счастливых
любовников  -  и  дивилась  их  беспечности,  их  расточительности:   не
подозревая о громе, который вот-вот  грянет  над  их  головами,  они  не
ценили  драгоценных  минут  близости,  позволяли  себе  размыкать  руки,
прерывать поцелуи, даже отворачиваться друг от друга, хотя  должны  были
сплестись телами, взорами, устами, помыслами - и замереть в  блаженстве,
считая сердечные биения друг друга и моля небеса  не  разлучать  их,  не
разлучать никогда!..
   А их разлучили, и Варенька понимала теперь, как никогда раньше:  если
бы кто-то всемогущий явился к ней, чудесным образом разверзнув стены  ее
темницы, и  предложил  свободу,  счастье,  спокойствие,  но  без  всякой
надежды на встречу с Василием, она отвергла бы эти пустые искушения даже
без  негодования,  лишь  снисходительным  пожатием  плеч.  Для  нее   не
существовало иного счастья, кроме счастья  быть  рядом  с  возлюбленным;
свободы не существовало тоже - без него весь  мир  был  одним  огромным,
мрачным узилищем; ну а покой... без любви ей нужен был только лишь покой
смерти!
   Варенька сама удивилась, насколько живо ее воображение. Стоило только
начать вспоминать дорогие сердцу мгновения, как стены ее темницы  словно
бы  исчезали,  унылое  время  сверкало  и  переливалось..,  и   докучное
появление стражи было  как  нож,  вонзаемый  в  едва  поджившую,  слегка
затянувшуюся рану. И Варенька была до ярости  возмущена,  когда  однажды
они показались не в урочный час, уже в  вечернем  полумраке,  а  еще  до
полудня, когда косые лучи солнца только-только  начали  нащупывать  себе
путь сквозь отверстие в потолке.
   Однако на сей раз стражники отомкнули не дверь Варенькиной темницы, а
дверь соседней,  и  Варя  поняла,  что  за  решеткой  вершится  какое-то
злодейство.
   Она всмотрелась с невольным любопытством, которое переросло в испуг и
сострадание, лишь только она увидела нового узника - вернее, узницу, ибо
это была женщина. По полу волочились длинные  косы...  Молодая  она  или
старая, красивая или безобразная, живая или  мертвая  -  этого  Варенька
пока не могла разглядеть.
   Нет, наверное, все-таки живая, ведь не станут же на мертвеца надевать
тяжелые, звенящие кандалами цепи - и на  руки,  и  на  ноги,  -  да  еще
приковывать цепью к стене! Верно,  это  какая-нибудь  ужасная  злодейка,
подумала Варенька и тут же едва не стукнула себя кулаком по  лбу,  чтобы
наказать за эту мысль. Если так рассуждать,  то  и  она  злодейка,  коли
сидит в этой тюрьме! Скорее всего перед нею  такая  же  невинная  жертва
чей-то  непостижимой  злобы...   И   Варенька   возблагодарила   судьбу,
даровавшую ей если не  свободу  или  надежду,  то  хотя  бы  подругу  по
несчастью. Вдвоем они смогут утешить друг друга в самые  тяжкие  минуты.
Вдвоем они смогут придумать..,  придумать  что-нибудь,  чтобы  выбраться
отсюда!
   Однако стоило Вареньке внимательнее приглядеться к увесистым  оковам,
которыми просто-таки  увешана  была  незнакомка,  как  ее  жаркие  мечты
несколько поостыли. С таким грузом далеко не убежишь. С  ним  и  шагу-то
лишнего не сделаешь!
   Зато..,  зато,  если  изловчиться  и  стукнуть  цепями,  к   примеру,
стражника, можно надолго оглушить его!
   Потом пошарить в его одеждах - и отыскать ключи от  дверей  Вареньки,
перебросить эти ключи ей через решетку. Тогда Варенька  сможет  выйти...
Хотя нет, замок-то снаружи. Но, быть может, у стражника найдутся  еще  и
ключи от того замка, который висит на решетке, разделяющей две камеры? И
тогда  Варя  сможет  проникнуть  к  своей  соседке,   каким-то   образом
освободить ее от оков - и бежать, они смогут бежать вдвоем!
   Хмель свободы, которая показалась вдруг такой досягаемой, ударил ей в
голову! Она почти уверила себя, что  пояс  стражника  будет  просто-таки
увешан всевозможными ключами, которые отворят все решетки, отомкнут  все
запоры... И осталось самое малое: сговориться о побеге с соседкою.
   Поэтому Варенька уселась вплотную  к  решетке  и,  прижавшись  к  ней
лицом, пристально уставилась на скомканную женскую фигуру в  углу,  всем
сердцем торопя ее пробуждение.
   Солнечный квадрат на полу сместился на самую чуточку: то есть  прошло
не больше часу, хотя Вареньке казалось, будто минуло ужасно, непоправимо
много времени, прежде чем бесформенная груда в углу начала оживать.
   Сперва раздался  едва  слышный  стон..,  затем  тихое  лязганье:  это
женщина шевельнула рукой, затем оковы зазвенели громче:  она  попыталась
сесть.
   Кое-как, опираясь на стену,  утвердилась  в  этой  позе  и  принялась
подносить к глазам то одну, то другую руку, тупо  рассматривая  оковы  и
явно не веря тому, что видит.
   Хриплый крик вырвался из ее горла  -  и,  внезапно  вскочив,  женщина
принялась метаться по каморке, то и дело  падая,  когда  ее  окорачивала
цепь, не дававшая дальше двух  шагов  отступить  от  стены,  -  и  опять
вскакивая, с неожиданной  силой  воздымая  связки  грохочущих  кандалов,
ударяя ими в стены.
   "Ну, такая одним ударом стражника с ног собьет, - мелькнуло в  голове
у Вари. - Она и стены  разнесет,  если  захочет..,  экая  буйная,  дикая
ярость!"
   И  все-таки  силы  незнакомки  имели  предел.  Изнемогая  от  тяжести
навьюченных на нее желез, она наконец-то рухнула на колени  -  и,  биясь
лбом  в  каменный  пол,  разразилась  такими   страшными,   богохульными
проклятиями, что у Вареньки, жадно  ловившей  всякое  слово,  непременно
затрепетало бы от ужаса сердце, когда б оно уже не трепетало от радости:
ведь все проклятия незнакомки были предпосланы магарадже Такура!
   Господи, как она только не называла его, как только  не  костерила...
Он был пометом вонючей драной курицы; он был  высохшим  калом  паршивого
шакала; он был зловонной мочою старого  осла;  он  был  дохлым  петухом,
оскопленным трехногим мерином; тигром с вывалившимися зубами; слоном без
хобота; дохлым крокодилом; изъеденным проказою парией.., но  чаще  всего
среди этих проклятий, упомнить которые целиком Варенька была  просто  не
способна, чаще всего среди  обличений  жадного,  распутного,  жестокого,
сластолюбивого магараджи повторялись слова "проклятый  лжец"  и  "подлый
клятвопреступник".
   В конце концов Вареньке удалось понять, что магараджа  приказал  этой
женщине что-то  сделать.  Она  приказание  исполнила,  однако  магараджа
остался недоволен - недоволен до того, что приказал заковать свою рабыню
в железы и обрек ее на заточение, а может быть, и на смерть.
   И Варенька терялась в догадках: что же такое сделала,  а  вернее,  не
сделала эта красивая женщина? Теперь она уже разглядела свою  соседку  и
не  могла  не  восхищаться   роскошными,   тяжелыми,   гладкими,   будто
расплавленная смола, волосами, огромными  черными  глазами,  чувственным
алым ртом, точеными чертами лица - почти совершенно правильного с  точки
зрения индийского канона. Воистину, перед нею была одна из тех  небесных
апсар, которые без труда  могли  соблазнить  и  воина,  и  труженика,  и
богатого бездельника, и аскета, и бога.  Каждая  линия  ее  тела  дышала
назойливой чувственностью, запах пота смешивался с запахом благовоний, и
Варенька вдруг показалась себе такой невзрачной, бледной..,  просто-таки
серой по сравнению  с  этой  яркой  красотою,  Что,  уязвленная  обидным
сравнением, поднялась - и побрела от решетки прочь, в свой угол.
   Слезы вдруг подступили к глазам. Поскольку  мысли  ее  все  вертелись
вокруг Василия, она вдруг представила его, уже ворвавшегося сюда, в этот
отвратительный зиндан,  расшвырявшего  стражников,  разметавшего  стены,
двери - и застывшего на пороге с руками, простертыми к ней, Вареньке.  И
ей вдруг вообразился косой, оценивающий взгляд, который  Василий  бросит
сквозь решетку на "апсару", благоухающую так остро,  пряно  и  призывно,
что...
   Что могло быть потом, Варенька воображать не  стала:  грозно  назвала
себя дурой, дурищей. Нашла время ревновать!
   Варенька улыбнулась пристыженно, оглянувшись на соседку с видом самым
пренебрежительным (волосы у нее слишком черные и  какие-то  маслянистые,
словно бы давно не мытые, и  рот  слишком  велик,  и  бедра  просто-таки
несоразмерно широки, а ноги, между  прочим,  коротковаты,  щиколотки  же
толсты и некрасивы!), - как вдруг наткнулась на ее изумленный взгляд.
 
*** 
 
   Мало  сказать  -   изумленный!   Виду   незнакомки   был   совершенно
ошарашенный, словно перед нею была не белая женщина в  лохмотьях,  а  по
меньшей  мере..,  по  меньшей  мере  отвратительная  кобра,  только  что
свалившаяся с небес или просочившаяся  сквозь  плотно  пригнанные  плиты
пола. Да, лишь на лютую змеищу можно было смотреть с такой  гадливостью!
Изумление в глазах узницы резко сменилось отвращением.
   "Может быть, она - браминка, которая боится оскверниться соседством с
иностранкою?"  -  успела   подумать   Варенька   -   и   вздрогнула   от
неожиданности, потому что незнакомка вдруг.., разразилась хохотом.
   Но не было веселья в ее смехе: в нем звучала безнадежность,  смирение
перед причудами судьбы, которая ввергла эту женщину в узилище  вместе  с
этой.., этой...
   Она так и назвала Вареньку: "Эта!" И не было сомнения, что  ненавидит
не просто какую-то там чужеземку.
   Именно Вареньку, только ее.
   - О боги, земные и небесные! - тоскливо  пробормотала  незнакомка.  -
Нет, этого я не заслужила, о нет!
   Я готова принять смерть, если такую участь вы приуготовили мне, но за
что, за что мне  такая  мука?  Чем  прогневила  вас  бедная,  несчастная
Тамилла, если вы обрекли ее ждать смерти рядом с этой.., с этой... О, да
лучше я размозжу себе голову оковами, чем еще раз взгляну в ее  мерзкое,
ненавистное лицо!
   И, крепко зажмурясь, она воздела руки, как бы намереваясь обрушить их
себе на голову - и тем положить конец своей злосчастной жизни.
   - Ради бога! - оскорбление, испуганно вскрикнула Варенька. -  За  что
ты меня так ненавидишь? Опомнись, ведь мы встретились впервые  в  жизни.
Ты приняла меня за кого-то другого, перепутала меня с...
   Огромные черные глаза распахнулись и полыхнули таким пламенем  злобы,
что Варенька осеклась и даже невольно прикрылась ладонью.
   " - Перепутала?  -  прошипела  назвавшаяся  Тамиллой.  -  Приняла  за
другую?.. Ха-ха-ха! О нет! Я узнала Тебя сразу, с первого же  мгновения!
И ты напрасно  уверяешь,  будто  мы  встретились  впервые  в  жизни.  Мы
встречались не раз и не два.., только  ты,  конечно,  не  помнишь  меня.
Ты-то меня не замечала. Что тебе до какой-то служанки, одной из  многих,
которые  подавали  тебе  воду,  и  хукку,  и  сладости  и  стелили  тебе
постель...
   Варенька кивнула: то-то ей смутно показалось, будто  она  уже  видела
прежде это грубовато-красивое лицо.
   Значит, Тамилла - одна из служанок магараджи. Ну  и  чти?  Никогда  и
ничем не обидела Варенька ни  одну  из  многочисленных  девиц,  легко  и
бесшумно, словно прелестные разноцветные тени,  сновавших  по  дворцу  и
являвшихся порою еще прежде, чем их успевали позвать.
   Ей-богу, она не могла припомнить ни одного за  собой  грубого  слова!
Все-таки, конечно, Тамилла ее с кем-то перепутала. Возможно, в гостях  у
магараджи, который часто зазывал к себе европейцев, была еще одна  белая
женщина - какая-нибудь леди,  жена  английского  офицера  или  чиновника
Ост-Индской  компании,  она-то  и  обошлась  плохо  с  бедной  Тамиллой.
Известно: для индусов все европейцы на одно лицо, так же,  впрочем,  как
индусы - для европейцев, особенно поначалу, с непривычки.
   - И все-таки ты  ошиблась,  -  мягко  сказала  Варенька,  стараясь  и
голосом, и взглядом, и улыбкою расположить к  себе  Тамиллу,  в  которой
продолжала видеть будущую сообщницу. - И тебе  совершенно  необязательно
так свирепствовать, тебе не за что меня ненавидеть!
   Пухлые губы медленно разомкнулись в улыбке, открыв два ряда жемчужных
зубов - мелких, будто у хищного зверька.
   - О нет! - хмыкнула Тамилла. - Мне есть за что ненавидеть тебя, да  и
тебе есть причина ненавидеть меня.
   - Вот глупости! - сердито сказала Варенька. - Ну  глупости  -  И  все
тут! Какая же это причина, интересно знать?
   Тамилла глядела на нее прижмурясь, будто сытая кошка.  Отвращение  на
ее лице мгновенно сменилось довольством, и Варе стало жутко. Теперь  она
проклинала себя за то, что  задала  этот  вопрос.  Какая-нибудь  ерунда,
конечно, а все-таки страшно.., просто мороз по коже!
   И оттого еще страшнее,  что  совершенно  непонятно:  почему  она  так
испугалась?
   Она  уже  хотела  отмахнуться,  бросить   Тамилле   пренебрежительно:
"Чепуха! Мне об этом и знать-то не хочется. Ты, верно, спятила!"  -  или
вовсе прикрикнуть на нее, чтоб не забывалась, помнила свое место...
   Однако Тамилла опередила ее. Маленький влажный  язычок  скользнул  по
губам  (почему-то  Вареньке  сделалось  нестерпимо  от  этого   змеиного
движения!), а потом она выплюнула-таки сгусток яда:
   - Почему? Да потому что мы с тобою на одном жеребце тряслись.  Только
в разное время! Поняла?
 
*** 
 
   Вот именно: сначала  Варя  ничего  не  поняла.  Смотрела,  растерянно
моргая, удивляясь, почему вдруг захолодели щеки. Потом поняла:  это  вся
кровь отлила от них, прихлынула к сердцу и заставила его так часто,  так
больно забиться, что Варя принуждена  была  зажать  его  обеими  руками.
Жалобный стон сорвался с ее уст - и вместе с ним,  чудилось,  изверглось
все  ее  дыхание.   Похолодевшая,   окаменевшая,   замерла   она   перед
улыбающейся, красивой Тамиллой, и наконец-то весь смысл слов этой  твари
дошел  до  сознания.  И  тогда   все   существо   ее   вос