нием поглядывая на обезьян, которые неслись  над  тропой,  словно
призраки, а их физиономии, напоминающие личины каких-то  серых  кикимор,
непрестанно и жутко гримасничали.
   - Пока бандеры с  нами,  бояться  нечего,  -  отозвался  Нараян,  чей
снежно-белый тюрбан мерцал в темноте, указывая остальным дорогу.  -  Как
только они зачуют тигра, сразу исчезнут, и тогда...
   - Тогда что?! - подал голос  Реджинальд,  и  весь  английский  сплин,
чудилось, прозвучал в этих коротких словах.
   Варенька поняла, что их британский друг уже достиг своего предела.  В
самом деле! Внезапно оказаться в водовороте обстоятельств, которых не  в
силах  одолеть  вся  мощь  Ост-Индской  компании.  Ежеминутно  рисковать
жизнью. Не подчинять себе образ мыслей  индусов,  а  подчиняться  ему...
Пожалуй,  для  Реджинальда  это  было  самое   тяжелое,   даже   тяжелее
бесстыдного зрелища, которое ему пришлось наблюдать. Британская  гордыня
повергнута в прах, вдобавок кем? Лучшим другом!
   И теперь Варенька со страхом думала,  что  знала  его  вовсе  не  так
хорошо, как ей казалось. Например, она не знала, мстителен ли он...
   Варенька  вполне  могла  представить,  сколько  моральных   страданий
претерпел англичанин (да и отец, если на то пошло!) в том храме, где был
принужден скрываться. Ведь это храм джайнов! А их  даже  не  все  индусы
способны понять, что уж говорить о  европейцах!  Вера  в  сансару,  цепь
перерождений  после  смерти,  -  основа  их  существования,  и  особенно
усердные джайны вообще ходят,  прикрывая  рот  и  разметая  перед  собою
особою метелкою путь, чтобы, сохрани боже,  не  проглотить  какую-нибудь
мошку или не наступить на нее: а  вдруг  ты  погубишь  в  это  мгновение
своего собственного отца в его очередной  жизни?!  Реджинальд  наверняка
встречал в храме  какого-нибудь  святого  джайна,  кормившего  насекомых
своей собственной кровью. Варенька  однажды  видела  такого.  Совершенно
нагой, он с закрытыми глазами неподвижно лежал на солнце, а все тело его
было буквально облеплено мухами, комарами, клопами  -  "братьями"...  Да
это зрелище должно было  просто  прикончить  рационального  англичанина!
Неудивительно, что он с таким  грозным  надрывом  произнес  свое  "Тогда
что?!", оставшееся, впрочем, без ответа,  -  только  Нараян  пробормотал
чуть слышно:
   -  Араньяни,  мать  лесных  зверей,  богатая  птицей,   хотя   и   не
возделывающая пашню! Позволь нам пройти!
   Похоже было, он произнес мантру нарочно  для  того,  чтобы  успокоить
сагиба-инглиша, и, кажется, ему это удалось.
   Воцарилось молчание, слышалось  только  затрудненное  дыхание  быстро
идущих людей. Тропа порою настолько сужалась,  что  в  некоторых  местах
невозможно было передвигаться вдвоем. Варя подумала, что,  пожалуй,  нет
такой изгороди на свете, которая могла  бы  состязаться  с  этой  стеною
деревьев,  густо  и  плотно  обвитых  лианами.  Ветви  многих  деревьев,
особенно  баньянов,  дотягиваясь  до  земли,  пускали  новые   корни   и
постепенно превращались в новые стволы, переплетенные самым  причудливым
образом.
   Но это было еще не самое страшное. Кое-где тропинка  принимала  такой
вид, что каждый из путников невольно мечтал иметь четыре ноги, а  как-то
раз пришлось  пробираться  над  страшной  пропастью.  По  счастью,  луна
светила так щедро, что все подробности опасностей  были  различимы.  При
одной мысли о том, что здесь  выдалось  бы  идти  в  кромешной  темноте,
замирало сердце. А во время дождей и туманов, когда почва так  и  плывет
под ногами?.. Впрочем,  сердце  замирало  и  без  воображаемых  страхов!
Извилистая тропа ни на миг не позволяла перевести дух:  со  всех  сторон
подстерегала  опасность.  Если  путник  на  такой  тропе  ослабеет   или
оступится, он пропал, безусловно  пропал:  пока  будет  катиться  добрые
полмили вниз по скалам, ударяясь о стволы,  исцарапанный  терновником  и
алоэ, от него уже ничего не останется.
   И все-таки Варенька не боялась. Почему-то она была уверена:  на  этой
тропе с нею ничего не  случится.  Вещее  сердце  чуяло:  где-то  впереди
подстерегает опасность, но не сейчас, не здесь, когда  крепкая  рука  то
поддерживает ее под локоть, то обнимает за талию, подхватывает,  пронося
над самыми провальными местами, то  просто  влачит  за  собой,  вынуждая
усталые ноги передвигаться снова и снова.  Но  нет,  они  устали  не  от
ходьбы.
   У нее  чресла  ломило:  так  радушно,  так  широко  размыкались  они,
встречая желанного гостя. Все тело ее ныло, избитое о мраморный пол.., а
тогда чудилось, будто облака небесные нежат их на своих  белых  перинах!
Вот о чем думала она непрестанно, и что ей были тяготы пути по сравнению
со сладкой болью в теле - и тяжким камнем тоски, висевшим на шее! Но она
не позволяла внезапным подозрениям всецело овладеть  душой.  Сейчас  для
этого было не время. Зачем портить прекрасные мгновения, когда  они  шли
вдвоем рука об руку, и она непрестанно чувствовала его заботу о  ней,  и
даже луна казалась не врагом, а доброй спутницей...  Только  откуда  это
ощущение, будто Василий стискивает ее ладонь не только для  того,  чтобы
ободрить, поддержать, но и сам  черпает  бодрость  и  поддержку  в  этих
прикосновениях?..
 
*** 
 
   - Эй! - внезапно подал голос Бушуев, идущий след в след за  Василием,
словно караульщик за преступником, которого непременно  нужно  доставить
до места заключения. - Эй, что-то мне почудилось... Вон  там!  Блеснуло,
точно, блеснуло что-то!
   - Луна играет, - невозмутимо отозвался Нараян. - Все спокойно.
   Опять  воцарилось  молчание,  но  через  пятнадцать  шагов  оно  было
нарушено новым криком Бушуева:
   - Вот! Опять блести!! Глядите! Да ведь  это...  Что  это?!  И  почему
исчезли мартышки?
   Ответом ему был звук, похожий на плач маленького ребенка.
   Варенька и Василий быстро переглянулись. Они и сами не  знали,  какая
сила заставила их посмотреть друг  на  друга  -  и  замереть,  сплетаясь
взорами... Но это мгновение минуло, как только Реджинальд воскликнул:
   - Обезьян нет! Мы погибли, это тигр!
   Бушуев и Реджинальд, не сговариваясь, стали спина  к  спине,  и  Варя
увидела, как руки их бестолково шарят по поясам. Но оба были  совершенно
безоружны и только и могли, что дико выть и кричать,  пытаясь  отпугнуть
"лесного раджу".
   Василий выхватил кривой нож с широким лезвием - похоже, это было все,
чем он успел запастись из арсенала, оставшегося в Мертвом городе. Как ни
были глухи заросли, сквозь них еще ни разу не  пришлось  прорубаться,  а
потому нож пока оставался без дела. Сейчас он наконец-то мог  сгодиться,
но Василий стоял пока неподвижно, только одной рукой  поигрывал  тяжелым
ножом да быстро отодвинул Вареньку за свою спину - не выпустив, впрочем,
ее пальцев.
   Нараян тоже был недвижим - правда, на лице его  можно  было  прочесть
легкое недоумение. Похоже, он искренне не понимал, отчего  поднят  такой
шум, - тем паче что было непохоже, будто "лесной раджа" этого испугался.
Может быть, крики, напротив, разозлили тигра, может быть, он привык, что
его жертвы кричат, прежде чем умереть. Он и не  думал  отступать,  а  уж
пускаться в бегство - вовсе!
   Что-то захрустело в двух шагах от Вареньки, и длинный  черный  силуэт
ясно очертился на светлом, лунном небе над обрывом.
   Тигр стоял на краю обрыва боком, и высоко поднятый, напряженный хвост
яростно схлестывал его бока.
   Резко свистнул воздух - Василий вскинул нож, готовясь метнуть  его...
Но в то же мгновение напротив зверя появился еще один темный силуэт.
   Это был  Нараян.  Лунный  свет  заливал  его  ярким  белым  пламенем,
высвечивая чеканные темно-бронзовые  черты.  Лицо  сфинкса;  неподвижные
глаза горят как угли. Тюрбан был сорван ветром, и длинные волосы Нараяна
реяли вокруг его головы, подобно неутихающим, живым прядям Горгоны.
   "Ветер? - слабое изумление  коснулось  сознания  Вареньки.  -  Откуда
ветер? Почему?.."
   Деревья словно окаменели; чудилось, будто даже их повергло в столбняк
свирепое рычание. Ни единый листок не шелохнется,  не  дрогнет.  Складки
обвивавшей тело Нараяна ткани тоже висели неподвижно - и  только  черные
пряди  неистовствовали,  словно  некий  диковинный  ветер   дул   индусу
точнехонько в затылок.
   Причем порыв его был так силен, что заставил тигра вдруг  отпрыгнуть,
осесть на задние лапы...  Разверзлась  пасть;  страшный  продолжительный
рев, еще более сильный, чем прежде, раздробил тишину, пробудил  уснувшее
эхо и отозвался густыми раскатами вдоль обрыва.
   И умолк.
   Люди содрогнулись от внезапно наступившей тишины. Теперь все  вокруг,
чудилось, напоено страхом.  Они  боялись  тигра  -  а  тигр  боялся  их.
Совершенно непонятно было, как это случилось,  однако  они  ощущали  его
страх так же отчетливо, как свой, и даже, чудилось, могли  его  обонять.
Прошел невыносимо длинный миг,  и  вот  затрепетали,  захрустели  кусты,
будто что-то тяжелое пронеслось сквозь них..,  и  минуло  еще  некоторое
время, прежде чем зрители осознали, что тени тигра и человека больше  не
чернеют на фоне светлого, сияющего неба.
   Бушуев и Реджинальд стояли, вцепившись друг в друга.
   Василию и Вареньке сам бог велел сделать то же самое.
   Но они так и не  разомкнули  объятий,  когда  купец  вдруг  оттолкнул
англичанина, бросился к самому краю обрыва  и,  рискованно  перегнувшись
через какой-то куст, попытался заглянуть в черный провал.
 
*** 
 
   - Сагиб ищет тигра? - послышался  спокойный  голос  Нараяна,  который
успел поймать Бушуева за пояс в то самое мгновение, когда куст  под  его
тяжестью вдруг мягко поехал с обрыва,  увлекая  за  собою  неосторожного
русского. - Он убежал по дну пропасти.
   Голос у Бушуева прорезался не сразу.
   - Но я готов был поклясться, что ты,  чертов  индус,  свалился  туда,
вниз!! - наконец  смог  проговорить  он,  с  восхищением  вглядываясь  в
спокойные черты Нараяна.
   - Джунгли часто мутят разум ночного путника, - ответствовал тот.
   - Вы прогнали его? - задыхаясь, воскликнул Реджинальд. - Вы  спугнули
его? Но как? До такой степени испугать тигра мог только огонь, выстрел!
   - Разве сагиб слышал его звук? Или видел у  меня  в  руках  кайдук  с
треногою? -  спокойно  вопросил  Нараян,  и  только  слух  оскорбленного
спортсмена, каковым был Реджинальд, смог уловить в его тоне легкую -  о,
самую легчайшую! - усмешку.
   Однако крыть, что называется, было нечем:  пришлось  сцепить  зубы  и
выслушать окончание тирады:
   -  Огнестрельное  оружие  только   у   вас,   европейцев,   считается
единственным или, по крайней мере, самым верным способом одолевать диких
зверей. У нас, дикарей, есть и  другие  средства,  даже  более  опасные.
Бенгалец с дубиной и саблей  спокойно  идет  на  тигра  своей  родины  -
свирепейшего из всех тигров Индии...
   - Но  у  тебя  ничего  не  было:  ни  дубины,  ни  сабли!  -  рявкнул
Реджинальд, уже почти не владея собой -  в  основном  потому,  что  этот
туземец,  чудилось,  разговаривал  свысока   со   служащим   Ост-Индской
компании!..
   Однако  последовавший  затем  поклон  индуса  был   исполнен   самого
глубочайшего почтения.
   - Сагиб-инглиш всегда прав! У меня не было ни дубины, ни тальвара!  -
сокрушенно согласился Нараян и вновь зашагал по тропе.
   Реджинальд, деревянно переставляя ноги, замаршировал следом.  За  ним
плелся Бушуев, все мысли которого были поглощены только одним: как  этот
чертов индус умудрился мгновенно восстать из пропасти,  куда  он  только
что громоподобно сверзился вместе с "лесным раджой"?
   - А ну, большое дело, подумаешь! - наконец сказал  он  с  вызовом.  -
Помню, был один мужик в деревне.., сказывали, с лешим он знался. Выйдет,
бывало, в чащобу, свистнет гораздо-гораздо - и  тут  пойдет,  пойдет  по
дебрям вихорь большой, такой большой, что ели вершков по шести  толщиной
так и гнет к земле! А вихрем леший  идет.  Станет  перед  колдуном,  как
человек: волосья на голове долгие, и весь растрепанный, одежа  наизнанку
выворочена, - и спросит: "Чего тебе надо от меня?"
   А тот ему нужду свою вымолвит: корову пропавшую отыскать, или дичи  к
охотничьим угодьям нагнать, или волков от деревенской околицы  отвадить.
Тот все и сделает, как сказано. Может, и наш дикарь  с  таким  же  лешим
знается - тутошним, джунглевым? И сей леший все по  его  указке  сделал,
тигра отогнал? Как думаете, люди добрые?
   Ответа не было. Только тут Бушуев сообразил, что рассуждал по-русски,
а значит, спорить или соглашаться могут только двое: дочь и ее жених, но
им было не до тигра и не до лешего! Варенька забыла об отце, забыла  обо
всем, вдруг схваченная крепкими руками Василия  и  лишенная  его  жадным
ртом возможности говорить.
 
*** 
 
   Обоих шатало от неудовлетворенного желания. Этот путь в джунглях  был
для них истинным via dolorosa , потому что мысли и чувства их сплетались
так же тесно, как лианы, обвившие стену деревьев. Они не  могли  понять,
откуда, как возникли эти чувства, лишившие их всякого  рассудка.  Где-то
на  окраинах  сознания  Василия  иногда  маячила  избитая  незнакомка  с
окровавленным  ртом,  однако  его  сердце  ни  малейшим  содроганием  не
отзывалось на эту картину, прежде внушавшую ему самое лютое  отвращение.
Жизнь его и Вареньки началась с того  мгновения,  когда  они  влились  в
череду любодействующих божеств Мертвого города. Нет, еще там,  на  Башне
Молчания, когда ее грудь мимолетно коснулись  его  груди,  и,  чудилось,
искра проскочила между их  столкнувшимися  телами  -  будто  два  кремня
ударились друг о друга... Нет, смятенно думал Василий, все это  началось
еще раньше, когда он хлестал коварную голубую розу  и  знал,  что  готов
вырвать себе сердце, чтобы приложить его  к  ране  на  теле  Вареньки  -
подобно тому, как Нараян приложил к ней змеиный талисман...
   Он содрогнулся от ледяного прикосновения. Нечто  подобное  он  ощутил
там, в  джунглях,  после  кровавого  жертвоприношения  душителей,  когда
подумал, что на его плече лежит рука призрака. Но это опять был  Нараян,
который стоял рядом и говорил:
   - Путь зовет нас, господин.
   Да, это был Нараян, который только что  спешил  по  тропинке  впереди
маленького отряда, не меньше чем  за  полсотни  шагов  отсюда.  Впрочем,
Василий едва ли отметил эту очередную странность. Он  послушно  двинулся
за проводником, поддерживая Вареньку под руку, и, право слово,  если  бы
сейчас прямо над ними разверзлись небеса и на  тропу  сошел  сам  Брама,
Индра, Перун славянский.., или вообще Юпитер "во всей славе  своей",  он
едва ли обратил бы на них внимание, занятый одной лишь мыслью; когда, ну
когда же они снова смогут заключить друг друга в объятия?!
 
*** 
 
   Возможно, Нараян хотел, чтобы у чужеземцев, которых он по  непонятной
причине взвалил себе, что называется, на шею, вообще не осталось никаких
сил, потому что ночь уже кончилась,  а  он  все  шел  и  шел  по  тропе,
вынуждая европейцев плестись за ним.
   Первым кончилось терпение у  Бушуева.  На  удобном  участке  пути  он
вырвался вперед и, заступив дорогу проводнику, грозно вопросил,  сколько
еще времени будет продолжаться "это издевательство".
   - Да  мы  уже  пять  раз  дошли  бы  до  Ванарессы!  -  выкрикнул  он
запальчиво. - Уже окрутили бы наших греховодников - и честным пирком  да
за свадебку!
   Насчет "пяти раз" было, мягко сказать, раз в десять. преувеличено, и,
верно, Бушуев это сам сообразил, потому  что  вдруг  утих  и  потребовал
остановиться для привала.
   Нараян покорно склонил свою гордую  голову,  но  предложил  отдохнуть
после того, как позади останется очередная тропа мимо очередного оврага.
   Уже вполне рассвело - и слава боту, потому что эта тропа или, скорее,
выемка в стене вела вдоль обрыва футов в девятьсот глубины,  так  что  в
темноте шагнуть на нее было бы верным самоубийством.  Нужен  был  верный
глаз, твердая  поступь  и  очень  крепкая  голова,  чтобы  при  малейшем
неосторожном шаге не свалиться в пропасть.
   Варенька с замиранием сердца выпустила руку Василия:  вдвоем,  рядом,
идти по этой полосочке было невозможно. Тут Нараян сделал перестановку в
своем отряде: он, конечно, шел первым, за ним - Варенька, вдруг обретшая
необъяснимое спокойствие и ту отточенность движений,  которая  бывает  у
канатоходцев; следом - Василий. Он так озабоченно следил за каждым шагом
девушки, что почти  не  замечал  тропы.  За  ним  пробирались  Бушуев  и
Реджинальд, призывая на помощь все присутствие духа.
   Нараян уже ступил на твердую землю противоположного берега  пропасти,
когда сзади раздался крик. Все уцепились за кустики, торчащие из  скалы,
и сделали попытку обернуться. Крик повторился  в  четыре  голоса,  когда
путники увидели Реджинальда, который успел  уже  скатиться  на  изрядное
расстояние и повис,  цепляясь  руками  и  ногами  за  какое-то  деревце.
Конечно,  Реджинальд  был  хорошим  гимнастом,   к   тому   же   обладал
замечательным хладнокровием, но минута была  критическая:  тонкий  ствол
каждую минуту мог сломаться, и Реджинальд полетел бы в бездну.
   Варенька  истерически  вскрикнула,  вцепившись  одной  рукой  в  руку
Нараяна, а другой - стиснув пальцы Василия... И тотчас крик замер на  ее
устах,  потому  что  футах  в  двадцати  ниже  тропы  появился  человек.
Незнакомец.
 
*** 
 
   Этот индус шел по невидимым выступам скал, где, казалось, негде  было
укрепиться и детской ножонке. И был он не один, а вел за  собой  корову,
причем  та  брела  за  своим  хозяином  так  легко,  словно   занималась
скалолазанием  всю  жизнь.  При   виде   ее   удивительного   проворства
единодушное изумленное восклицание вырвалось у всех иноземцев -  даже  у
Реджинальда,  на  миг  забывшего  о  своем  отчаянном  положении.  Да  и
остальные, по правде сказать, на мгновение  забыли  о  нем,  потрясенные
зрелищем стремительного восхождения по почти вертикальной стене.
   У Бушуева вырвалось громкое проклятие.
   Нараян резко  повернулся  к  спутникам  и  сделал  какое-то  странное
движение рукой. Вареньке почудилось, будто он хотел  приложить  палец  к
губам, призывая к молчанию, однако было уже  поздно.  Незнакомец  поднял
голову и увидел людей.
   Похоже, он тотчас понял опасность положения Реджинальда,  потому  что
крикнул:
   - Держись крепче! Крепче!
   Ласково потрепав "скалолазку" за шею, он снял  с  нее  веревку,  тихо
напевая что-то вроде мантры; затем, взяв корову  за  рога,  направил  ее
голову  в  сторону  дерева,  на  котором  обосновался   Реджинальд,   и,
прищелкнув языком, сказал ей:
   - Чаль!
   Что сие означало, европейцам было неведомо, однако  корова  запрыгала
вверх, словно горная коза, и через минуту очутилась на  тропинке  позади
людей. Сам же индус, даже не опустив головы, чтобы поглядеть  под  ноги,
подскочил к Реджинальду, обмотал его  коровьей  веревкой  вокруг  пояса,
снял с дерева и поставил на ноги, а затем, поднявшись на тропинку, одним
взмахом втащил за собою англичанина - немного бледного и потерявшего дар
речи, однако не присутствие духа.
   Сие  доказывал  щелчок,  которым  Реджинальд  вдруг   наградил   свою
бесформенную рубаху, в которую  он  был  принужден  облачиться  в  храме
джайнов:  таким  щелчком  сэр  Реджинальд  Фрэнсис  обыкновенно   сбивал
несуществующую пылинку  с  шелкового  отворота  своего  безукоризненного
сюртука, проскакав, скажем, с десяток  миль  в  погоне  за  какой-нибудь
лисицей. Правда, от этого невинного щелчка из  его  рубахи  на  сей  раз
вылетело облачко пыли.., и это напомнило Реджинальду, что  находится  он
не в салоне, не на дерби и даже не в оксфордширских охотничьих  угодьях.
Да и жест, которым он поправлял кивер после жаркого боя, вконец разрушил
его неумело намотанный тюрбан, поэтому Реджинальд счел за  благо  вполне
по-человечески улыбнуться и даже - !!! - пожать руку индусу, несомненно,
спасшему ему жизнь. И  он  уже  протянул  тому  руку,  как  вдруг  издал
изумленное восклицание и замер, глядя на незнакомца столь же потрясен