тчиков, захваченных дезертиров,  например...  Но  у  обоих
как-то не укладывалось в голове, что организованное убийство может  быть
экзотическим зрелищем! Оба мечтали об охоте на тигров - по всем туземным
обычаям, со слонов, на которых сидят стрелки, а перед  ними  цепью  идут
загонщики, криками вспугивают тигра, перегоняют его с места на место и в
конце концов доводят до такой безумной, лютой ярости, что он забывает  о
страхе, об инстинкте самосохранения и бросается на людей.
   Вот это, понятное дело,  развлечение!  А  наблюдать  за  убийством..,
вдобавок казнью слоном... Что, слон будет  топтать  какого-то  бедолагу,
что ли?
   Лишь вообразив это, Василий ощутил, как остатки завтрака подкатили  к
горлу, и совсем уже собрался заявить: "Нет уж, увольте, слуга покорный!"
Судя по  выражению  лица  Реджинальда,  раджа-инглиш  испытывал  сходные
ощущения и готов был произнести то же  самое.  Однако  магарадже  Такура
нельзя было отказать в наблюдательности! Заметив нескрываемое отвращение
на лицах своих гостей, он сделал сладкую, как мед, улыбочку и  нежнейшим
голоском заявил, что казнь сия - необходимое жертвоприношение Кали,  без
этого просто-таки праздник не в праздник! И вообще - эта  богиня  не  из
тех, кто стерпит непочтительное к себе отношение.  Можно  называть  Кали
ужасной, кровожадной, черной, однако с ней никто не  рискует  ссориться.
Все-таки супруга самого Шивы-разрушителя!.. И  магараджа  уже  несколько
дней  находился  в  великой  растерянности,  поскольку   совершенно   не
представлял, кого из своих верных слуг принужден будет казнить. Все-таки
смерть, даже в умилостивление богини, для человека наказание,  а  никого
из слуг не за что, ну совершенно не за что было  наказывать!  Магараджа,
дескать, уже совсем было решился метать жребий, предоставив право выбора
самой  Кали,  вернее,  ее  жрецам,  как  вдруг  вчерашний  день  даровал
разрешение мучительного вопроса. Жертва найдена!
   - Вчерашний день? - переспросил, недоумевая,  Реджинальд.  -  Что  же
произошло вчера?
   Магараджа укоризненно покачал головой.
   - О мой дорогой, несравненный друг! - проворковал он.  -  Неужели  вы
забыли?..  Нет,  я  не  корю   вас,   я   завидую:   молодость   обильна
впечатлениями,  и  новые  естественным  образом  заслоняют   старые.   И
все-таки...  спросите  у  вашего  русского  друга,  и  он  скажет,   что
оплошность, подобная вчерашней, не должна была  остаться  безнаказанной.
По вине моего садовника едва не погибла одна  из  прекраснейших  женщин,
которую когда-либо зрели стены моего дворца, а посему...
   - Несуразица какая! - вспылил Василий. - При чем тут  ваш  садовник?!
Не он же, в конце концов, укусил Варень.., я хотел сказать, мэм-сагиб..,
ну, словом, мисс Барбару. Поди, и раньше в ваш цветник заползали змеи  -
тут их вообще хоть пруд пруди, разве убережешься?!
   Широкая улыбка магараджи стала еще  шире  и  как  бы  даже  превзошла
пределы, отпущенные природою.
   - Он мой слуга, - произнес  магараджа  медовым  голосом,  в  котором,
впрочем, ощущалась изрядная примесь меди. - Я его хозяин. И  я  волен  в
его жизни и смерти.
   К то муже...
   Василий прикусил язык. Эта речь была ему понятна.
   Он тоже был хозяином, тоже был волен в жизни и  смерти  своих  рабов.
Конечно, он их не убивал, нет, не убивал, но насчет изрядной порки ни  у
кого позволения не спрашивал.  Так  что  зря  он  всей  тяжестью  своего
негодования навалился на этого коротышку с кольцом в  носу.  Невежа,  ну
невежа, истинный русский медведище! И магараджа  ничего  не  обязан  ему
объяснять. Однако же объясняет...
   - А главное, - продолжил магараджа, - о примерном наказании для  этой
твари меня просила мэм-сагиб Барбара.
 
*** 
 
   Потом, уже гораздо позднее, когда  Василий  вспоминал  этот  безумный
день, он понимал, что зрелище, предъявленное  ему  и  Реджинальду,  было
одним из самых страшных, виденных им за всю жизнь.
   Привели слона, а к его задней ноге привязали  длинной  веревкой  ногу
жертвы. Как ни тошно было Василию глядеть, он  все-таки  всматривался  в
казнимого, отчаянно боясь увидеть знакомые черты, узнать того  красивого
высокого индуса, который таким чудесным образом спас Варе.., ну,  эту...
Было бы ужасно, если бы именно он был обречен на смерть, и  за  что?  За
спасение человеческой жизни! А за что казнили садовника? Индусы жестоки,
как и все восточные люди, для них жизнь человеческая - даже не  копейка,
а ломаный грош, однако ни в чем  не  виноватого,  в  сущности,  человека
убивали по просьбе женщины - красивой, прелестной женщины!  Вот  что  не
укладывалось в голове Василия, вот что добавляло ужаса картине,  которая
и без того была страшной, отвратительной...
   Садовник был связан и лежал недвижимо, издавая короткие, едва слышные
стоны. Наверное, он был не в себе, потому что  не  кричал,  не  молил  о
пощаде. А может быть, заранее знал, что это напрасно.
   Тем временем махут - погонщик слона  -  понукнул  громадное  животное
двигаться, и тот сделал первый, очень медленный шаг: слоны  ведь  вообще
весьма степенны.
   Да, все делалось крайне медленно. Слон шел и шел.
   Поначалу казнимый не испытывал резких толчков и тащился по  земле  на
спине, раздирая ее в клочья. Теперь он начал стонать громче.
   Постепенно махут ускорял ход слона, и тогда,  похоже,  жертва  начала
испытывать ужаснейшие толчки, потому что слон раскачивается при  ходьбе,
а сила его невообразима.
   Несчастный кричал, кричал.., и вдруг умолк. Потом оказалось,  что  от
удара о землю ему оторвало нижнюю челюсть.
   Садовника швыряло из стороны в сторону так, что  к  завершению  казни
его мясо и кости превратились в сплошное  бесформенное  месиво,  которое
бросили на съедение воронам - ведь вороны, как и совы, птицы Кали.
   А Василий подумал, что эта казнь способна порадовать  самое  свирепое
воображение. Как жаль, что проклятущая мэм-сагиб не  зрела  ее!  Вот  уж
потешилась бы, вот порадовалась! А может быть, содрогнулась бы  даже  ее
закоренелая в жестокости душа. Глядишь, зареклась бы лютовать!
   Хотя едва  ли.  Таких  небось  ничем  не  проймешь.  Недаром  Василий
невзлюбил ее сразу, еще не видя. Ему только невыносимо было  вспоминать,
как взывал к небесам, моля оставить ее в живых, как прижимал ее к  себе,
- и сердце разрывалось от боли. Пожалуй, камень королевской кобры сыграл
очень малую роль в исцелении дочери Бушуева (Василию теперь  даже  имени
ее называть не хотелось!). Небось такую змеищу-то не всякий яд  возьмет.
Та кобра, затаившаяся среди роз, небось сама отравилась и сдохла, цапнув
лилейную ручку этой гадины!
   Василий покосился на Реджинальда. Его  приятель  был  бледен,  однако
весьма оживленно болтал о чем-то с любезным хозяином.
   Верно, у англичан нервы крепче, а может быть, Реджинальд уже  столько
навидался  тут  всякого,  что  кожа  у  него  сделалась  крепкой,  будто
слоновья. Правда что, Реджинальд ведь сам  рассказывал:  взбунтовался  у
них какой-то полк сипаев , так  они  половину  мятежников  перестреляли,
половину порубили, а зачинщиков привязывали к жерлам заряженных пушек  и
давали залпы...
   Пожалуй, его не Проймешь зрелищем казни какого-то садовника, вдобавок
шудры.
   И.., и он, кажется, вовсе спятил! Просит магараджу, чтобы  тот  через
свою супругу передал "очаровательной мисс Барбаре" пожелания  скорейшего
выздоровления: ведь завтра чуть свет предстоит возвращение в Беназир.
   Пожелания скорейшего выздоровления! Очаровательной  мисс!..  Да  чтоб
вас черти-дьяволы побрали!
 
*** 
 
   - Полагаю, леди Агата была бы  в  восторге  от  изысканного  зрелища,
которым  нас  нынче  попотчевали  вместо  обеда,  -  со  всем  возможным
ехидством прошипел Василий, улучив минутку, когда магараджа отвлекся  от
гостей.
   - При чем здесь леди Агата? - насторожился Реджинальд.
   - При том! - не сдерживаясь более, рявкнул Василий. - При том, что ей
очень  понравилась  бы  трепетная   забота   о   самой   кровожадной   и
жестокосердной из всех женщин в мире. Да я видеть ее не могу больше, эту
дикарку, а ты слюни распустил. Таких в клетке надо держать, не подпуская
к людям!
   Реджинальд бурно, мгновенно покраснел.
   - Ты, верно, спятил! - проскрежетал он сквозь  зубы.  -  На  тебе  на
самом лица не было после этого случая в саду, а ведь мисс  Барбара  едва
не погибла! Садовник обязан был оградить розу роз веревкой  из  конского
волоса - тогда никакая змея туда бы не заползла. Он этого не сделал -  и
получил свое, только и всего.
   - Знаешь что, - тихо сказал Василий, чувствуя, как кровь отливает  от
его сердца, - удивительно, что магараджа не велел  привести  еще  одного
слона - для меня.
   - Для тебя?! - Бледно-голубые глаза Реджинальда от изумления едва  не
вывернулись из орбит. - Но почему?!
   4- Потому что, когда твоя мисс  Барбара  умирала,  я  ничего  не  мог
сделать для ее спасения. Значит, я тоже виновен в ее страданиях,  и  еще
больше, чем этот бедолага, кашу из которого клюют сейчас хищные птицы.
   Значит, меня тоже следовало прикончить!
   - Успокойся, Бэзил, -  ласково  сказал  Реджинальд,  у  которого  уже
восстановился прежний цвет лица,  а  глаза  вернулись  в  орбиты.  -  Ты
переволновался, ты бредишь.
   Разумеется, мисс Барбаре никогда бы не пришло  такое  в  голову.  Она
ведь не только очень красива и очень богата, но весьма разумна,  хотя  и
несколько эксцентрична, пожалуй.
   - Красива и богата... - повторил  Василий,  задумчиво  вглядываясь  в
своего друга. - Богата, что да, то да. Так вот в чем дело! Неужели ты..,
да нет, не может быть!
   - А что в этом такого? - пробурчал,  отводя  глаза,  Реджинальд,  чья
физиономия вновь приняла какой-то свежеотваренный вид. - Я полагаю  себя
недурной партией для дочери торговца!
   - Но как же твоя нареченная невеста?
   - О господи! - взорвался Реджинальд. - Ну как ты не поймешь,  Бэзил?!
Мне нечего предложить Агате, кроме вечной верности, а что в этом  толку?
Храня свой обет, она живет, словно Христова  невеста  в  монастыре,  без
всякой надежды на счастье. Если бы не наши дурацкие клятвы, которыми  мы
себя так необдуманно связали еще в юности,  Агата,  пожалуй,  уже  давно
нашла бы себе мужа: богатого, знатного, может  быть,  даже  любящего.  С
ее-то красотой и родовитостью... - Он безнадежно махнул  рукой.  -  Нет,
Бэзил. Леди Агата для меня слишком хороша. Я решил вернуть ей слово. Как
только окажемся в Беназире, отправлю письмо, а потом...
   -  А  потом  присватаешься  к  этой  хорошенькой  Салтычихе,  так?  -
сощурился Василий.
   - Салты... Как ты сказал? - не понял Реджинальд. - Кто она?
   - Неважно! - отмахнулся Василий. - Такая же  сучка,  как  твоя  новая
пассия. Кстати! Ты к ней уже присватался? Может быть, меж вами  уже  все
сговорено и даже батюшка благословил?
   - Мне еще предстоит побеседовать с мистером Питером, - веско произнес
Реджинальд. - И не прежде, чем он даст свое согласие.
   - А я бы на твоем месте  начал  все-таки  с  очаровательной  мисс!  -
прошипел Василий. - Что мистер Питер? Он мягкая глина в ее  ручках!  Все
сделает, как дочка велит.
   Скоро и ты таким же  сделаешься:  будет  женушка  тобой  вертеть  как
захочет.  У  нас  знаешь  как  зовут  таких,  как  ты?  Подкаблучник!  -
сорвавшимся, совсем уж петушиным голосом выкрикнул он и ринулся  куда-то
прочь.
   Больше всего на свете ему сейчас хотелось  вскочить,  как  утром,  на
великолепного  скакуна  -  и  пуститься  прочь  отсюда:  из  дворца,  из
Ванарессы, из Индостана, подальше от назойливого толстяка магараджи,  от
дурака Бушуева, от расчетливого, совершенно  изменившегося  Реджинальда,
которого  Василий  недавно  считал  лучшим  своим  другом,  а  теперь  и
смотреть-то  на  него  не  мог,  -  и,   конечно,   подальше   от   этой
отвратительной, мерзкой, жестокой... Надо же, с виду  -  нежный  цветок,
роза роз, а сколько злобы в душе!
   "И змея красива, только зла", - вспомнилась пословица. Вот уж  правда
что!
 
*** 
 
   Конечно, это все осталось мечтою: скакун быстроногий  и  исчезновение
из Индии в одно мгновение ока...
   Нельзя же  выставлять  себя  полным  дикарем  и  дураком,  да  еще  в
священный, праздничный день. Все, чего мог для себя добиться Василий,  -
это  под  предлогом  жесточайшей  головной  боли  уйти   к   себе.   Его
сопровождали магараджевы наилучшие пожелания и  посулы  через  три  часа
после полуночи прислать слугу разбудить его, чтобы руси-раджа не дай бог
не пропустил огненную потеху.
   Едва не кусая себя от злости на весь мир,  Василий  добрел  до  своих
покоев, кое-как пошвырял на пол запыленную  одежду,  опрокинул  на  себя
десяток кувшинов с теплой водой, а потом  рухнул  на  постель  и  закрыл
глаза, вознося к небесам исступленную мольбу:  ниспослать  ему  сон,  да
покрепче.
 
*** 
 
   И небеса оказались к нему снисходительны, ибо, когда  Василий  открыл
наконец глаза, уже  царила  ночь,  и  звезды,  яркие  звезды  светили  в
просторное окно.
   Василий снова отправился в водоемчик. Кувшины были полны -  очевидно,
сюда во время его каменно-беспробудного сна заходили слуги. Вдобавок они
оставили огромный поднос, сплошь заставленный чашами и блюдами.  Василий
отдал  должное  каждому  яству,  однако  ужин  оставил   у   него   одно
впечатление: хорошо, но мало. А может, беда в том, что  он  ел  почти  в
кромешной тьме, толком не разбирая, что кладет в рот. Созерцание хорошей
еды и разжигает аппетит, и насыщает, усиливает вкус того, что жуешь. Это
все равно что смотреть на хорошенькую женщину, зная, что очень скоро  ты
сможешь не только любоваться ею, но и любодействовать с ней...
   О черт, черт, черт!
   Василий откинулся на ложе и с невеселой  усмешкой  поглядел  на  свои
бедра. Легкое покрывало ощутимо вздымалось над ними.
   Плохо дело... Выспался, наелся, а самое большое  томление  так  и  не
утишил, самый лютый голод так и  не  утолил!  Эх,  сейчас  бы  сюда  ту,
черноглазую, назойливую и напомаженную, которая приходила вчера... Право
слово, нынче Василий не стал бы кочевряжиться и сперва насытил бы плоть,
а уж потом, попозже, освободившись и обессилев, предался размышлениям об
идеальной любовнице с серебристыми глазами.
   Он извертелся весь, пытаясь улечься  поудобнее,  чтоб  не  так  томил
набрякший, отяжелевший уд, однако  облегчения  не  получал.  Вдобавок  в
голову лезли всякие скоромные видения. Почему-то  вдруг  вообразился  он
сам в обрамлении целого цветника красоток. Лиц он их, впрочем, не видел,
да и при чем вообще тут лица?
   Главное,  что  девицы  кубарем  вертелись   на   ложе,   кувыркались,
подставляя Василию свои ароматные цветочки, и у него голова  шла  кругом
от невозможности выбора...
   Потом  представилось;  будто  он  лежит  навзничь  -  просто   лежит,
раскинувшись, ничего не делая, - а на него поочередно вскакивают трое..,
нет, четверо, а еще лучше пятеро хорошеньких голеньких индусочек-душечек
и, едва пришпорив его конька, тут же соскакивают, уступая место  другим,
и так они, сменяясь, доводят Василия до полного исступления, а когда  он
уже готов извергнуться, девицы вдруг исчезают...
   Странно: ему  вдруг  показалось,  что  подобный  неугасимый  пожар  в
чреслах, разжигаемый бредовыми  видениями,  он  уже  испытывал  однажды.
Правда, ему мнилось, что он наблюдал  за  каким-то  красивым  и  мрачным
индусом, который,  сохраняя  на  лице  абсолютно  невозмутимое  и  даже,
пожалуй, суровое выражение, удовлетворял пятерых голых красоток,  причем
ловкость его и навык были просто непостижимы.
   Василий вскинулся, суматошно озираясь. Экое пряное видение, и до чего
же реальное! Неужели он и впрямь видел это прежде, да только забыл,  где
и когда?
   Ничего себе! Нашел что забывать! Нет, такие сцены забывать нельзя. Их
нужно  бережно  извлекать  из   копилки   памяти,   перебирать,   словно
баснословные драгоценности, любоваться ими... Разумеется, не в одиночку,
а когда под боком если не пятеро сладеньких бабенок, а хотя  бы  одна  -
уступчивая, на все готовая, пылкая, способная  снести  в  одиночку  весь
пыл, которого хватило бы на пятерых!
   Да что на пятерых! Василий пронизал тьму воспаленным  взором.  Сейчас
он мог бы перебрать целый гарем!
   Сколько там баб? Сто? Триста?.. В эту минуту ему было море по колено,
вернее, не по колено,  а  несколько  повыше,  по  самый..,  вот  именно!
Чудилось, он весь воплотился сейчас в этот отросток буйствующей плоти, в
нем были заключены все его мысли, желания, мечты.
   Танталовы  муки  -  это  просто  тьфу   в   сравнении   с   мучениями
неудовлетворенной плоти! Неужто магараджа после  вчерашней  ночи  решил,
что его гость -  каменюга  бесчувственная?  Неужто  никто  не  осмелится
нарушить его покой? Какая досада,  что  он  не  проснулся  от  легоньких
прикосновений ласкающих пальчиков! Какая досада, что покорная рабыня  не
ждет у порога, склонившись ниц,  чая  исполнить  всякое,  хотя  и  самое
сумасбродное желание белого сагиба!
   Он не поленился сбегать поглядеть. Увы.., просторный  темный  коридор
был пуст, и на обоих балконах ни души.
   Василий постоял немного под тепловатым ночным  ветерком.  Стало  чуть
легче дышать, однако тяжесть в чреслах никуда не исчезла.
   Звезды заглядывали в лицо - Василию почудилось,  что  они  насмешливо
перемигиваются: видите, мол, сестрицы, того сумасшедшего дикаря, который
голяком носится по балкону, потрясая своим копьецом?
   Василий громко, отчаянно выругался и шмыгнул обратно в комнату.  Если
его видел еще кто-то, кроме звезд... Нет, такого позора ему не снести!
   Теперь чудилось, будто взоры непрошеных соглядатаев проницают  сквозь
стены, и он не успокоился, пока не набросил рубаху и не вскочил в штаны.
Когда пытался застегнуть их на боку (они вдруг адски тесны  сделались!),
боль чувствовал непомерную и ругался на чем свет  стоит.  Сунул  ноги  в
короткие, легкие сапоги, снова вышел на балкон, с вызовом  уставился  на
звезды.
   Ишь ты! Похоже, слух о неприличном дикаре  уже  прошел-прокатился  по
всем небесам. Столько звезд, как сейчас, Василий  отродясь  не  видывал.
Эва, повысыпали,  выпялили  свои  сверкающие  гляделки!  Все,  более  не
оскоромитесь, поглазели на дармовщинку - и будя.
   Кажется, кроме этих бесстыжих  небесных  обитательниц,  его  все-таки
никто не видел. Пуст и темен сад, простертый внизу, непроницаемо  темен,
только что это мерцает внизу мягким опаловым блеском? Река? Нет, до реки
отсюда далеко, вниз по горам. Скорее всего водоем.., точно, водоем!
 
*** 
 
   ...Странные, неверные лунные  тени  заиграли  на  взвихренной  волне,
сливаясь в причудливые узоры, и ему, опьяненному от желания, почудилось,
будто водоем полон парами, безумными от любви,  и  вот  уже  все  начали
творить любовь -  сначала  едва  касаясь,  подобно  мотылькам,  а  потом
сплетясь в тесное кольцо, будто змеи...
 
*** 
 
   Что  за  чертовщина?!  Опять  видения!  Василий  воспаленным   взором
уставился во тьму. Нет, он точно сходит с ума!  Какая  же  сволочь  этот
магараджа, сам небось валяется сейчас на перинках в своем гареме, а  про
гостей и думать забыл! Еще вообще неизвестно, не  подлито  ли  ему  было
что-нибудь в питье, не подмешано ли в поданное на ужин кушанье! А что? И
очень даже запросто.
   Нет, надо что-то сделать. Пойти разве походить по саду, а еще лучше -
поплавать в бассейне. Вода небось прохладная.  Сотню  раз  измерить  его
вдоль и поперек саженками - и все,  и  как  огурчик,  и  духовное  опять
возобладает над материальным!
   Василий огляделся, не спускается ли в  сад  какая-нито  завалященькая
лестница, и был  немало  поражен,  увидав  за  колонной,  поддерживающей
ажурный балкон, узенькую и почти отвесную, будто трапик, лесенку.
   Вот повезло! Ему, конечно, раз плюнуть и по стене спуститься - на ней
столько всяких украшений наворочено, что есть и за что ухватиться,  есть
и ногу куда поставить, - однако все-таки он в чужом доме..,  еще  примут
за вора, а с ворами у них, по слухам, р