Джузеппе
так близко, что легкая дрожь его тела невольно передавалась  и  ей,  как
если бы они были две струны, которые заставляла трепетать одна и  та  же
всевластная рука. И Лиза вдруг ощутила измученную  душу  свою  такою  же
вибрирующей струною; надо было только умело тронуть ее, чтобы  заставить
издавать чудесные, чарующие звуки.  Да,  она  всю  жизнь  стремилась  за
пылающим факелом своей любви, но сейчас  он  казался  ей  не  более  чем
блуждающим огоньком, который манит на болоте в самую топь.
   В одно мгновение она постигла, чего так долго жаждало ее сердце, само
того не сознавая. Она мучительно тосковала о нежности и  закрыла  глаза,
когда губы Джузеппе вновь прильнули к ее губам, а рука  начала  медленно
приподнимать юбки.
   Мягкое прикосновение его твердой ладони к обнаженному бедру заставило
ее ахнуть и рвануться к нему.
   Легким  движением  он  опрокинул  ее  на  спину;  губы  его,  уже  не
отрывающиеся   от   ее   губ,   вдруг   сделались   огненно-горячими   и
нетерпеливыми. Лиза слышала только дыхание Джузеппе и грохот его сердца,
как вдруг...
   Как вдруг раздался какой-то скрип и  скрежет,  потом  громкий  окрик,
мычание... Лиза, распахнув испуганные  глаза,  увидела,  что  деревянное
днище повозки, бывшее крышею для их мимолетного рая, сдвинулось, а потом
и вовсе исчезло.
   Беппо откатился в сторону, Лиза приподнялась.
   Дождь кончился, будто его и не было! Вдали колыхалась  в  удаляющейся
повозке согбенная спина поселянина, так и не заметившего ровно ничего.
   Лиза сидела, согнув голые  ноги,  чуть  прикрытая  смятыми  юбками  и
оборками; Беппо стоял на коленях, пытаясь устранить беспорядок  в  своей
одежде. Оказалось, они совсем чуть-чуть не добежали до полуразвалившейся
каменной ограды. Странно, что не заметили ее. Или  не  хотели  заметить?
Под стеною дремало стадо,  и,  приподняв  великолепную  рогатую  голову,
равнодушно смотрел на незадачливых любовников величавый  вожак  древнего
козлиного рода...
   Ну уж этого Лиза не могла вынести! Она со стоном рухнула  навзничь  и
захохотала так, что сизая сойка с недовольным воплем спорхнула с лозы  и
скрылась в вечереющем небе. Джузеппе смеялся тоже, и не  скоро  еще  они
успокоились.
   На том все и кончилось.

***

   Когда возвращались в Рим, сумерки тихо  спускались  на  дорогу.  День
ушел и растворился в померкшем небе, в серебре садов, подернутых  дымкою
недавнего дождя, в мокрых камнях старинных стен.
   Мгновенно пролившийся  дождь  вызвал  к  жизни  все  ароматы  древней
латинской  земли,  все  голоса  населявших  ее  живых  существ,  и  даже
маленький мраморный фонтан словно бы вдруг ожил в сумерках.  Изумительно
цвели  и  благоухали  его  розово-мраморные  сплетения  веток,  листьев,
плодов, крошечных живых  существ  вокруг  каких-то  сказочных  созданий:
козлоногих, веселых селенов,  обнимающихся  с  хмельными  красавица  ми,
увитыми виноградом, и словно благословлявших мимолетную страсть Джузеппе
и Лизы, которая,  не  осуществившись,  обошлась  без  надрыва  и  как-то
незаметно  обратилась  чудесно-легкою  дружбою,  оставив  по  себе  лишь
воспоминание, краткое и острое, как аромат только что сорванного цветка.
Минуты, пережитые ими, были из тех, которых никогда не  заглушит  буйное
громыхание жизни.
   И вдруг...
   - Стой! Стой, проклятущий Калиостро!  -  раздался  вопль,  и  тяжелый
топот забухал по булыжной мостовой.
   Джузеппе вздрогнул, приостановился, но промедлил лишь миг,  а  потом,
резко дернув Лизу за  руку,  втащил  ее  в  какую-то  подворотню,  столь
тесную, что они едва могли выпрямиться во весь рост.
   Лиза хотела спросить, почему Беппо так взволновался. Какое  отношение
имеет к нему сей неведомый Калиостро? Но он быстро прижал к губам палец.
   - Это Марано, - едва слышно шепнул Джузеппе. -  Золотых  дел  мастер.
Помнишь, я тебе рассказывал? Он был  так  глуп,  что  поверил,  когда  я
посулил ему найти в окрестностях Палермо богатый клад, и передал мне две
сотни римских скуди,  ибо,  как  известно,  золото  притягивает  к  себе
золото. Меня порою называют Калиостро и верят всему,  что  я  ни  обещаю
легковерным.
   Я предполагал, что Марано рано или поздно настигнет меня. Но  ожидал,
что это произойдет скорее поздно.
   Однако...
   - Я ничего не понимаю. Что ты хочешь делать?
   - Когда тебя ждет тюрьма, пытка и казнь, гораздо пагубнее  дожидаться
их, чем попытаться избежать.
   В первом случае эти бедствия тебя наверняка настигнут,  во  втором  -
исход может быть разным, - прошептал Беппо в самое ухо  Лизы  с  тою  же
таинственностью, которая уже не раз озадачивала ее нынче.  На  мгновение
Джузеппе  прижался  к  ее  губам  своими  прохладными  губами,  и   Лиза
почувствовала, что он улыбается.
   - Не забывай меня! Addio! - крикнул он, выскакивая  из  подворотни  и
очертя голову бросаясь наутек. Тяжелые шаги неуклюже загрохотали следом,
и запыхавшийся голос прокричал:
   - Стой! Да будет навеки проклят  день,  когда  я  встретился  с  этим
отродьем Бальзамо! Стой! Держи его, держи!..

***

   Лиза выждала несколько минут, прежде чем выйти из подворотни.  Совсем
рядом виднелись  изящные  очертания  церкви  Сант-Элиджио-дельи-Орефичи.
Значит, она была неподалеку от дома.
   Она не думала, как будет объяснять свое отсутствие синьору  Фальконе,
а Чекине - пропажу ее платья. Она не думала даже о Джузеппе. Она  просто
благодарила бога за то, что в ее жизни случился этот день.
   "Addio" - это значит "прощай"...

Глава 7

Ночные тайны

   Было уже вовсе темно, когда Лиза добралась до  дому.  Осторожно  ведя
ладонью по изгороди, нашарила наконец пролом среди плит ракушечника  и",
подоткнув юбки повыше, пробралась в сад, думая только о том, как  бы  не
разорвать, не попортить платье. Наверное,  придется  теперь  отдать  его
Чекине, чтобы  хоть  как-то  загладить  свою  вину.  Это  будет  хорошее
возмещение. Ей было ничуть не жаль подарка Беппо: память об этом дне,  о
глазах странного юноши,  о  его  голосе,  таком  же  мягком,  бархатном,
таинственном, как эти глаза, Лиза знала, останется с нею навсегда.
   Вступая в новую полосу жизни, она с готовностью отрешалась от  всяких
мелочей, знаков былого вроде лент, украшений, платков,  одежды,  к  чему
так пристрастны, как правило, женщины. Нет,  она  без  сожалений  отдаст
платье Чекине да еще попросит молодую служанку  как-нибудь  надеть  его,
чтобы увидеть себя со  стороны  и  представить,  как  выглядела  в  этот
невероятный, чудесный, сумасшедший день...
   Лиза на миг приостановилась. Как ни забылась,  как  ни  разгорячилась
она, однако ворваться сейчас в чинные, тихие, печальные залы виллы  Роза
- вот  такой,  еще  пылающей  после  своей  авантюры!  -  было  для  нее
невозможно. Поэтому, отыскав уже привыкшими к темноте  глазами  дорожку,
ведущую к черному ходу, Лиза поспешила туда, как  вдруг  женский  голос,
раздавшийся совсем рядом, заставил ее замереть.
   - Ты пожалеешь об этом... - прошипела женщина, и Лиза даже  не  сразу
узнала в этом свистящем, угрожающем шепоте  всегда  веселый  и  ласковый
голос Чекины. - Клянусь мадонной! Ты  вспомнишь  мои  слова,  да  поздно
будет!
   Лиза замерла, обливаясь холодным потом. Однако почему Чекина  говорит
так грозно и, главное, кому это она угрожает?
   - Подумать только!  -  воскликнула  меж  тем  Чекина,  не  дождавшись
ответа; теперь голос ее дрожал, как голос обиженного ребенка. -  И  ведь
именно я просила о твоем прощении! Именно я клялась и божилась,  что  ты
искупишь свою слабость! Нет, не слабость, а большой грех!  -  произнесла
она с особенною силою. - И вот теперь, когда следует только решиться, ты
сидишь сложа руки и твердишь, что надо подождать!
   - Но ведь старик еще не  воротился,  -  наконец  ответил  ей  мужской
голос.
   Лиза чуть не вскрикнула: да ведь это Гаэтано! Под  покровом  ночи  он
встречается с Чекиною! Но зачем, когда они и так днем видятся за делом и
без дела? Не присутствует ли  Лиза  при  выяснении  отношений  меж  двух
влюбленных?..
   - Быть может, - продолжал Гаэтано, как бы оправдываясь, -  вести,  им
привезенные, будут таковы, что нам и тревожиться ни о чем не придется  и
все это окажется лишь пустою тратою времени?
   - Мало вероятности, - огрызнулась Чекина.
   Но Гаэтано перебил ее:
   - А по-моему, как раз этого и следует ожидать! Ей уже нашли замену, и
вовсе не похоже, чтобы кто-то, кроме  нее,  продолжал  лелеять  какие-то
надежды. Я думаю...
   Но уж этого Чекина выдержать не могла:
   - Ты думаешь?! С ума сойти! Твое дело не  думать,  а  исполнять,  что
ведено! С какими бы вестями ни прибыл  старик,  будет  лучше,  если  она
умрет.
   - Тогда ты просто дура! - Теперь уж и Гаэтано взъярился. - Какой прок
от мертвого тела? Подчинить ее нашей воле - вот что нужно.
   - Если кто здесь глуп, то именно ты, - ядовито промолвила  Чекина.  -
Ты живешь рядом с нею столько уж времени и до сих пор не  уразумел,  что
никто и никогда не отыщет средства ее подчинить,  покорить,  поколебать!
Да ведь для нее не существует никого и ничего в мире, кроме нее самой  и
той цели, к которой она стремится! Она безумна, как  и  всякий  человек,
который обуреваем неутолимой страстью, ибо сия страсть губительна!..
   Внезапно под Лизиной ногою хрустнул сучок,  но  она  не  тронулась  с
места.
   Однако дело уже  было  сделано.  Легкий,  торопливо  удаляющийся  шум
сказал ей, что Чекина и Гаэтано обратились в бегство, даже не узнав, что
их спугнуло. Лиза еще успела услышать, как служанка что-то  пробормотала
повелительным тоном; различила только слова aqua tofana, но  не  поняла,
что это значит, - какая-то вода.
   Гаэтано не ответил, и они с Чекиной исчезли, как незримые духи ночи.

***

   Лиза по-прежнему стояла недвижима, едва переводя дыхание  от  страха.
Из всего подслушанного разговора ее наиболее  поразила  фраза  Чекины  о
том, что всякая неутолимая  страсть  губительна.  Лиза  усмотрела  здесь
связь со своей пагубной любовью к Алексею... А впрочем, голова  ее  была
настолько забита воспоминаниями о встрече с Джузеппе,  сердце  настолько
полно сим мимолетным, но сладостным приключением, что мысли ее никак  не
могли двигаться в ином направлении, кроме как предполагая всюду и  везде
любовную интригу.
   И сердитый тон  Чекины,  и  ее  упреки  были  понятны  Лизе:  молодая
итальянка столько бед претерпела  по  вине  Джудиче,  что  отныне  могла
довериться не всякому мужчине. Очевидно, Гаэтано что-то наобещал ей,  но
не сдержал слова. Потому, наверное, Чекина и намеревалась  прибегнуть  к
чьей-то  помощи,  кажется,  родственников,   чтобы   заставить   Гаэтано
исполнить обещание.
   Неприятно Лизе было только, что проворная, хорошенькая Чекина выбрала
Гаэтано, всегда глубоко замкнутого, ускользающего, как бы  ненастоящего.
И  она  опасалась,  что  Чекину  и  в   этой   новой   любви   постигнет
разочарование.
   Лиза также поняла  из  разговора,  что  влюбленная  пара  зависит  от
приезда какого-то старика и от известия,  кое  он  должен  привезти.  Ей
показалось, что речь идет о деньгах, о  наследстве,  но  последних  слов
Чекины Лиза хорошенько не разобрала; ясно  было  лишь,  что  смерти  той
особы, от коей все это должно исходить, Чекина и Гаэтано ждут с  большим
нетерпением.  Тут  Лиза  всей  душой  готова  была  им  посочувствовать.
Отчего-то  неведомая   особа   представлялась   вроде   непреклонной   и
деспотичной Неонилы Федоровны,  а  значит,  не  могла  вызывать  у  Лизы
приязни. Впрочем, история сия  пробудила  у  нее  совсем  незначительный
интерес, ибо  она  внезапно  вспомнила  совет  Джузеппе,  как  облегчить
состояние Августы, и загорелась желанием исполнить это как можно скорее.
***

   Выждав еще немного времени, чтобы не столкнуться с Чекиной на  черной
лестнице, Лиза проскользнула в дом и первым делом поднялась  к  себе.  С
большой неохотою сняла она голубое платье, льнувшее к ней, точно  вторая
кожа, и, торопливо умывшись в тазу, уже стоявшем на табурете, облачилась
в свою домашнюю блузу.
   Голубые шелковые туфельки оказались перепачканными мокрой землею,  но
Лиза не стала переобуваться: нелюбимые туфли без задников громко стучали
бы по ступенькам, а для ее замысла необходима была тишина.
   Перевесившись с лестницы, она долго ловила самомалейший шорох в доме;
однако кругом  было  темно  и  тихо,  только  за  дверью  Фальконе  чуть
подрагивал огонечек ночника да на кухне Яганна Стефановна  и  Хлоя,  еле
слышно переговариваясь, убирали посуду. Путь был свободен.
   Бесшумно прокравшись  в  столовую,  Лиза  отыскала  ощупью  fiasci  с
красным вином (она помнила, откуда их. доставал Фальконе) и одну из  них
прижала к себе; потом так же невесомо, почти не касаясь пола, воротилась
на второй этаж и  тихонько  потянула  ручку  двери,  ведущей  в  спальню
Августы.., как вдруг что-то сильно ударило ее по лбу!
   Лиза прихлопнула рот ладонью, заглушив едва не вырвавшийся  вопль,  и
только чудом, у самого  пола,  поймала  выскользнувшую  из  рук  бутыль.
Осторожно отставив ее в сторонку, торопливо ощупала то неведомое оружие,
которое огрело ее по лбу, и с изумлением узнала.., метлу. Обычную  метлу
с длинной ручкою!
   Лиза даже позабыла о шишке, набухавшей на лбу.
   Теряясь в догадках, что и кого могло заставить воздвигнуть здесь  эту
метлу, она подняла бутыль, потянула дверь опять.., и получила новый удар
другой метлою, пришедшийся на сей раз в плечо!
   Только сейчас она вспомнила случайный разговор с  Хлоей.  Молоденькая
гречанка, сокрушаясь о хвори Августы, сетовала,  что  не  может  убедить
суровую лютеранку фрау Шмидт  ограждать  двери  больной  крестами,  дабы
преградить путь нечистой силе, ибо верила, что болезнь Августы - дело ее
рук. Похоже, Хлоя настояла на  своем.  Ей,  конечно,  обидно  станет  не
сыскать поутру на месте охранительного знака,  а  потому  Лиза  положила
себе зарок непременно восстановить метелки на их  прежнем  месте,  когда
будет возвращаться. Затем, ощупав дверь, чтобы  уберечь  себя  от  новых
неожиданностей, Лиза тихонько отворила ее и вошла в опочивальню больной.
***

   Темно и тихо было в комнате. На столике  мерцала  свеча,  но  постель
тонула во мраке. Балконная дверь была приоткрыта, однако в комнате царил
тяжелый, застойный дух, который свойствен всем покоям, где лежат давно и
тяжело  хворающие.  Прежде  Лиза  его  как-то  не  замечала,  а   нынче,
надышавшись свежим запахом полей, как никогда ясно ощутила, что  смерть,
коя все стирает во прах, уже стоит у самого изголовья Августы.
   И ей с такою яркостью вспомнились картины их первой встречи на жалкой
фелуке посреди Эгейского  моря;  бегство  с  Адриановой  виллы;  бешеное
сражение в остерии "Серебряный венец" и Августа в подоткнутой рубахе  со
шпагою в руках; ее лицо,  просветленное  созерцанием  величавых  римских
руин, что впервые ужалила в самое сердце пробудившаяся совесть:  за  то,
что мало отдавала ей своего внимания, что дерзала сердиться  на  нее  за
свою усталость; за то, наконец, что глотнула сегодня пьянящего, вольного
счастья, никогда не знаемого бедняжкою Августою,  не  ведавшей  в  своем
строгом, суровом бытии блаженства любви, опьянения ласкою,  трогательных
воспоминаний... По счастью, жизнь, исполненная страданий,  отучила  Лизу
слишком долго предаваться сердечным  угрызениям.  Так  и  сейчас  -  она
мгновенно вспомнила совет Джузеппе, которого нипочем не получила бы,  не
сбеги нынче из дому!
   Лиза шагнула к окну, решительно распахнула все. створки  и  некоторое
время постояла, с наслаждением вдыхая свежий воздух. Усилившийся к  ночи
ветер трепал, сгибал стройные струи фонтанов, всколыхнул огонек свечи  у
постели Августы...
   Лиза  торопливо  вернулась  к  ней,  вслушалась  в  тяжкое,  неровное
дыхание; потом, чуть приподняв горячую голову подруги, сняла  с  ее  шеи
крестильный крестик и кипарисный крест с драгоценной реликвией - подарок
Чекины. И так велика была ее вера в слова Беппо,  что  ей  почудилось  -
хотя этого, конечно,  не  могло  быть!  -  будто  дыхание  больной  враз
сделалось спокойнее, а лоб - прохладнее.
   Ободрившись,  Лиза  раздвинула  пошире  полог,  чтобы  свежий   ветер
достигал постели,  перевернула  и  взбила  подушки;  затем,  отыскав  на
столике ложечку, принялась поить Августу красным кисловатым вином.
   Та оставалась в своем полузабытьи, однако пересохшие губы  и  гортань
жадно впитывали освежающее питье, и Лиза остановилась, лишь когда заныла
рука, приподнимавшая  голову  больной.  Приглядевшись,  Лиза,  к  своему
изумлению, увидела, что в бутыли осталась едва ли  половина,  а  Августу
вдруг пробрала сильнейшая испарина.
   Лиза засновала по  комнате,  поднося  таз,  обтирая  исхудавшее  тело
подруги,  перестилая  постель  и  меняя  Августе  рубашку;   и   наконец
спохватилась, что пробыла здесь слишком долго и  вот-вот  появятся  Хлоя
или фрау Шмидт, всегда бравшие на себя обязанности  ночной  сиделки.  Ей
отчаянно не хотелось сейчас объясняться с ними, а  потому  она  еще  раз
коснулась лба Августы, убедилась, что жар  резко  спал,  и  на  цыпочках
вышла, сжимая в одной руке полупустую бутыль, а в другой - два крестика,
которые надо было куда-то деть.
   Она кинулась было в столовую - вернуть  бутыль  в  буфет,  но  голоса
Яганны Стефановны и Хлои слышались у самой двери, и она решила выждать в
своей спальне. Сделав шаг, зацепилась за брошенные на лестнице  метлы  и
едва не грохнулась на ступеньки. Шепотом чертыхнувшись, Лиза едва успела
воздвигнуть метелки на прежнее место, когда под  лестницей  распахнулась
дверь кухни.

***

   По счастью, Яганна Стефановна и Хлоя, поднявшись на второй этаж, пока
миновали спальню Августы и пошли  дальше  по  коридору  к  комнате  фрау
Шмидт.
   Лиза  была  поражена  спокойным,  полусонным  тоном   их   разговора,
посвященного подсчетам каких-то расходов и сетованиям  в  адрес  синьоры
Агаты Дито, которая пообещала им самого дешевого мясника в  Риме,  а  на
деле свела с настоящим обдиралой. Не обошлось  и  без  упреков  в  адрес
Чекины, которая улизнула куда-то от госпожи: как  была  дверь  заложена,
так и стоит.
   Наконец фрау Шмидт и Хлоя скрылись  за  поворотом  коридора,  и  Лиза
отважилась выбраться из своего уголка. Ей уже до смерти хотелось  спать,
однако непременною казалась необходимость избавиться от фьяски.
   Не могла же она спрятать бутылку в своей опочивальне!
   А ну как Чекина или Хлоя наткнутся на нее? Поди-ка объясни потом, что
ночами не прикладывается втихаря к бутылке!
   Вдобавок на руке у нее все еще болтались крестики Августы.  Следовало
бы запрятать их куда подальше, но Лиза неожиданно для себя самой, то  ли
из чистого  озорства,  то  ли  из  растерянности,  то  ли  из  опьянения
сегодняшним днем, нацепила их на ручки метелок, прислоненных к двери.
   Потом, едва  дыша,  с  чрезвычайной  осторожностью.  нашаривая  ногою
ступеньки, она спустилась с  лестницы  и,  миновав  кухню,  двинулась  к
буфетной. Однако по пути ей надобно было пройти около комнаты  Фальконе,
за дверью которой так плясал огонек ночника, будто граф сновал из угла в
угол. И  Лизу  вдруг  обуяло  нестерпимое  любопытство  узнать,  что  же
происходит,  что  вынуждает  так  метаться   всегда   спокойного   Петра
Федоровича.  И,  перехватив  стеклянное  горлышко  одной   рукою,   Лиза
осторожно потянула на себя дверь.
   Тяжелая  дубовая  створка  бесшумно  и  послушно  поддалась,  и  Лиза
устремила сверкающий любопытством взор свой в мерцающую полутьму.  В  ту
же секунду руки ее взлетели потрясение, и злополучная фьяска  грохнулась
на пол с оглушительным звоном ***

   Бог весть сколько он длился, этот звон,  -  мгновение,  другое...  Но
этого хватило Лизе, чтобы отпрянуть от двери Фальконе,  невесомо  взмыть
по лестнице и, ворвавшись в свою спальню, рухнуть на кровать.
   Она лежала, уткнувшись в  подушку,  унимая  бешеный  стук  сердца,  и
непрошеные слезы одна за другой текли по щекам.  Отчего