бращал внимания, но  которые  сейчас  во  весь  голос
кричали ему о безответной любви Нараяна к богине!
   Почему же он не дал воли своей ревности прежде?
   Верно, проклятущий раджа-йог  отводил  ему  глаза  своей  вазитвой  и
прочими такими же штучками! Но теперь этому  придет  конец.  И  если  он
когда-нибудь окажется в развалинах Мертвого города, то не один, а вместе
с Варенькой...  Правда,  после  всех  страданий  им  вряд  ли  захочется
задержаться в  Индостане.  Что  до  Василия,  то  он  мечтал  об  одном:
оказаться прямо сейчас в Москве,  Петербурге,  Аверинцеве  -  словом,  в
России. В России - с женой!
   Он довольно легко нашел  ту  объездную  дорогу,  о  которой  упоминал
Нараян: на ней и впрямь не было опасных оврагов, ее  вполне  можно  было
назвать торной,  И  Василий  в  который  раз  пожал  плечами,  вспоминая
отсутствие всякой логики в поступках Нараяна. Или он нарочно волок их по
обрывам, чтобы вовсе замучить? Надеялся, что кто-то погибнет? Нельзя же,
в  самом  деле,  всерьез  говорить  о  том,  что  он  мечтал  о   дружбе
индусов-бхилли и чужестранцев!..
   В эту  минуту  Василий  убедился  в  том,  что  русское  утверждение:
"Упомяни о черте, а он уж  тут!"  -  как  нельзя  более  жизненно  и  на
просторах Индостана.
   Окружавшие  его  джунгли,  чудилось,  раздвинулись,  И   целая   туча
всадников показалась между деревьев. Они были в полном боевом облачении,
а   их   яркие   бирюзовые   глаза   и   светлая   кожа   яснее   ясного
свидетельствовали,  что  это  бхилли   собственной   персоною.   Похоже,
появление Василия  тоже  явилось  для  них  неожиданностью,  потому  что
какое-то мгновение они разглядывали  его,  оторопев,  но  вдруг  воздели
копья и с диким воем ринулись к нему.
   "Ну, похоже, все", - хладнокровно подумал Василий.
   Воистину, если говорить словами поэта, несчастья  следовали  за  ним,
как тень, как колесо за следом везущего!.. Но сейчас Василию было не  до
метафор. Он мигом оценил боевую ситуацию  и  принял  единственно  верное
решение: отступил перед превосходящими силами противника.
   Подняв коня в дыбки, развернул его - и помчался куда глаза глядят.
 
*** 
 
   Он несся через овраги и кустарники, время от времени  оборачиваясь  в
робкой надежде, что погоня отстала, однако этот жалкий  огонечек  тотчас
угасал под свирепым ветром  очевидности:  преследователи  не  только  не
отставали, но неуклонно нагоняли его, Чем  быстрее  летел  Василий,  тем
отчетливее  ощущал,  что  конь  выбивается  из  сил,   Четверо   бхилли,
вооруженные  самыми  длинными  копьями,  сидевшие  верхом  на   каких-то
гигантских конях, более  схожих  величиной  и  резвостью  с  верблюдами,
наконец до того приблизились  к  Василию,  что  их  пронзительные  крики
надрывали его слух. Похоже было, что он окончательно пропал.
   Неподалеку возвышалась стена джунглей, но Василий прекрасно  понимал,
сколько там  преимуществ  будет  у  этих  лесных  обитателей,  а  потому
поглядел в другую сторону.
   Серая широкая трещина простиралась там, указывая  на  овраг,  слишком
широкий для того, чтобы усталый конь мог через него перескочить.
   Выбора не было: Василий направил коня с  обрыва...  уже  в  полете  с
ужасом вспомнив о ловкости, с которой бхилли  одолевают  самые  страшные
пропасти. И если конь, а то и он сам переломает ноги...
 
*** 
 
   По счастью, этого не  произошло.  Вылетев  из  седла,  Василий  успел
сжаться в комок и упал довольно удачно.
   И все-таки удар о сухую, твердую землю был так силен, что из  носа  и
ушей у него хлынула кровь, а перед глазами поплыло багровое марево.
   Вскочив, первым делом ринулся к коню. У того был рот в крови - порван
удилами - и две раны на крупе, к счастью, небольшие. Скакун изнемогал от
усталости, заплетался ногами, но тоже был жив и цел!
   Василий подхватил свою саблю, выпавшую при прыжке, и  попытался  было
вскочить в седло, как вдруг дал себе труд взглянуть на стены оврага -  и
едва не закричал от бессильной ярости. Все они  были  усеяны  бхилли,  и
оставалось только дивиться, как  эти  люди  -  и  их  огромные  кони!  -
умудряются преспокойно спускаться по почти отвесным стенам.
   Всех опережал могучий всадник, и конь под ним был -  истинный  зверь.
Очевидно,   это   приближался   предводитель   бхилли,   вознамерившийся
собственноручно принести жертву Махадеве-Шиве. Его  кольчуга,  поножи  и
тюрбан,  украшенный  свирепой  чакрой,  составили  бы   гордость   любой
этнографической коллекции.
 
*** 
 
   Василий вскинул саблю, понимая, что это его первый (а может  быть,  и
последний!) противник, и намереваясь дорого продать свою жизнь, хотя его
оружие казалось детской игрушкой  против  меча  этого  богатыря.  Однако
сабля выпала у него из рук, когда бледно-голубые (не пламенно-бирюзовые,
нет!) глаза вождя обратились  на  него,  а  знакомый  голос  высокомерно
произнес:
   - What hell?! You call me out, buddy Basil? There is no fog now where
you cold get lost! .
 
*** 
 
   Василий только и мог, что перекреститься... Однако морок не исчез,  а
как бы раздвоился: в овраг, оседая на задние ноги, съехал еще один конь,
всадник коего выглядел не менее живописно и устрашающе. Потрясая табаром
и огромным кулачищем, он грозно взревел:
   - Что? У Прошки задрожали ножки? А где дочь моя?
   Варька?  Или  забыл,  что  жена  не  гусли:  поиграв,  на  стенку  не
повесишь?
   Вот теперь Василий поверил, что ему не мнится!
 
*** 
 
   Он переходил из объятий  в  объятия,  и  в  конце  концов  ему  стало
казаться, что он - колода  карт,  которую  наперебой  тасуют  не  только
Бушуев и Реджинальд, но даже и воины-бхилли.  Похоже,  все  они  были  в
равном восторге от встречи с Василием, тем паче что почти не сомневались
в его гибели. Оказалось, что за семь или восемь дней,  пока  он  пытался
освободить Вареньку, а вместо  этого  попался  в  ловушку  Нараяна,  его
друзья отнюдь не теряли времени! Прежде всего Реджинальд отбросил  прочь
то почтение, с каким прежде относился к магарадже. Такура,  и  дал  себе
труд пораскинуть умом.
   Результатом сего напряженного действия был однозначный вывод: если не
во всех, то  во  многих  злоключениях  путешественников  не  прямо,  так
косвенно повинен именно сей  льстивый,  лживый,  двуличный,  сладкий  до
приторности индус. Не тратя времени даром, Реджинальд явился в становище
бхилли и  просил  помощи,  так  что  в  ту  же  ночь,  когда  Василий  в
полубеспамятстве висел над разинутой крокодильей пастью, немалое  войско
выступило к замку Такура. А через сутки  оно  осадило  крепость.  Однако
магараджа был весьма искушен  в  умении  обводить  своих  врагов  вокруг
пальца.  Еще  через  двое   суток   Реджинальд   снял   осаду,   получив
"неопровержимые" доказательства,  что  замок  пуст.  В  это  время  весь
гарнизон во  главе  с  магараджею  затаился  в  бесконечных  подземельях
дворца... Отряд бхилли повернул назад несолоно хлебавши,  не  зная,  где
искать врага, однако Реджинальд оставил нескольких соглядатаев,  которые
вскоре доставили ему новые вести: в опустевшем  дворце  появились  люди,
магараджа вернулся в Такур - очевидно, для того, чтобы принять участие в
торжественном  сожжении  трупа  своего  врага-чужеземца.  В  этом  слухи
сходились. В дальнейшем были  противоречивы:  труп  чужестранца  сожгли;
бросили в Гангу; зарыли в землю; отдали на съедение шакалам, после  чего
призрак его начал бродить по дорогам и пугать добрых людей.
   В костер, зажженный для  иноземца,  бросилась  красавица-чужестранка;
магараджа остановил ее в  последнюю  минуту  и  заточил  в  свой  гарем;
красавицу похитили посланцы богов,  нарочно  спустившиеся  для  этого  с
небес; красавицу похитили не посланцы богов  и  не  демоны,  а  какой-то
факир, или колдун, или раджа-йог,  обладающий  почти  сверхъестественной
силою.
   Несмотря на противоречивость сведений, и Бушуеву, и Реджинальду  было
совершенно ясно: Варенька все еще в  беде,  в  беде  теперь  и  Василий,
однако где искать, как выручать - известно одному господу богу...
   И тут, заметив, как приуныл  побратим-чужеземец,  тот  самый  бхилли,
который некогда спас его из пропасти, подал совет, настолько  дельный  и
простой, что Реджинальд за голову схватился, дивясь, как он сам до этого
не додумался. Впрочем, его  трудно  винить:  ведь  мысль  обратиться  за
помощью  к  колдунье  куда  скорее  могла  прийти  туземцу-дикарю,   чем
скептически настроенному британцу! Надо  сказать,  однако,  что  скепсис
Реджинальда уже дал преизрядную трещину. Во всяком случае, этот чиновник
Ост-Индской  компании  безропотно  облачился  в  доспехи   бхилли-воина,
нацепив на себя некие знаки отличия,  приличествующие  вождю,  и  Двинул
свой отряд к логовищу Кангалиммы, намереваясь не добром, так угрозами...
   - Уж не вздумали ли вы испугать меня, злосчастные чужеземцы и те, кто
служит им?
   Голос, чудилось, раздался с небес.
   Бхилли простерлись ниц - кто  где  стоял,  даже  не  дав  себе  труда
вылезти из оврага. Всадники спрыгивали с коней и падали на колени:
   - Мать, старая мать! Прости нас, старая мать!..
   И Василий понял, что он еще не отучился удивляться.
   Как  ни  поразило  его   внезапное,   ошеломляющее   появление   сэра
Реджинальда и Бушуева в виде предводителей отряда  воинственных  бхилли,
возникновение на краю обрыва высокой тощей фигуры  в  шафраново-красных,
летящих по ветру, словно языки пламени,  одеяниях,  с  желтыми  прядями,
вьющимися вокруг головы, похожей на череп, словно стая разъяренных змей,
было равнозначно выстрелу в лоб. Во всяком случае, на какое-то мгновение
Василий вновь  ощутил  себя  тем  же  хладным,  безгласным,  беспомощным
трупом, каким он был несколько часов назад.., по милости Нараяна.
   Нараян! Воспоминание  об  этом  ненавистном  имени  подействовало  на
Василия подобно крику павлина на берегу Ганги.
   Он не помнил, как взлетел над распростертыми бхилли, как оказался  на
краю обрыва рядом с Кангалиммой - и увидел,  что  они  находятся  совсем
недалеко от ее обиталища: среди деревьев белели развалины храма.
   Значит, окольная  дорога  привела  его  на  другую  сторону  холма  с
атласной травой так незаметно, что он даже и  не  подозревал,  насколько
близок к цели!
   И, внезапно обретя уверенность, отбросив  прочь  сомнения,  он  резко
спросил:
   - Где моя жена?
 
*** 
 
   В кожаной маске, облегающей кости черепа, ничто не дрогнуло.
   Выцветшие до белизны глаза смотрели почти безжизненно:
   - Где твоя жена? Кто она? Я ее не знаю.
   - Ты должна вспомнить, - настойчиво сказал Василий.  -  Прошло  всего
несколько дней с тех пор, как ты свершила над нами обряд.
   - Всего несколько дней? - глумливо перебила  старуха.  -  И  она  уже
сбежала от тебя? Ну-ну.., верно, ты оказался не лучшим  из  мужей,  если
надоел ей так скоро. Но не  огорчайся.  Нельзя  полагаться  на  верность
женщины: сердце женщины - это сердце гиены.
   - Ты говоришь, конечно же, о себе? - с той же интонацией  осведомился
Василий.
   - У тебя острый язык,  и  мне  нравится  твоя  смелость!  -  хмыкнула
колдунья. - Смотри: эти несчастные валяются передо мной  в  грязи,  а  у
тебя хватает духу пререкаться со старой Кангалиммой! Да, мне  по  сердцу
твоя смелость. Поэтому я не уничтожу тебя на месте и даже  не  обращу  в
трусливого шакала. Я дам тебе один совет: любовь - это то, от чего  надо
держаться подальше. Запомни это, иноземец.., и прощай!
   Василий успел вцепиться в ее руку прежде,  чем  старуха  отвернулась,
чтобы уйти. Ощущение было диковинное: словно  он  ухватился  за  ледяное
змеиное тело и за сухую ветку враз... Вдобавок Василию  показалось,  что
он как бы выдернул старуху из воздуха, с которым  она  уже  готова  была
слиться, чтобы исчезнуть без следа.
   - Держаться подальше от любви? - усмехнулся Василий.  -  Может  быть,
когда мне сравняется триста лет, как тебе, я тоже  буду  так  думать,  а
пока...
   - Триста?! - перебила его старуха, и впервые Василию почудились некие
отзвуки жизни в этом мертвенном голосе: это  было  явное  возмущение.  -
Триста!.. Ну, все равно, как бы то ни было, за эти годы я усвоила  некую
истину.  И  сейчас  хотела  бы  сказать  тебе:  когда  глупец,  на  свое
несчастье, овладевает знанием,  оно  уничтожает  его  удачливый  жребий,
разбивает ему голову!
   - Понимаю, - кивнул Василий. -  Меньше  знаешь  -  лучше  спишь.  Все
старики так говорят. Однако не думаю, чтобы они следовали этой мудрости,
когда  им  было  семнадцать,  двадцать,  двадцать  пять...  Конечно,   -
оговорился он, с пренебрежительной жалостью оглядывая стоящий перед  ним
скелет, - слабо верится, что тебе когда-то было  семнадцать.  Может,  ты
отродясь была старухою? Что-то больно скучные речи ведешь!
   Они сам не  знал,  откуда  взялась  эта  смелость  -  а  может  быть,
наглость? - заставлявшая его грубить Кангалимме. Говорить в таких  тонах
с дамою, по возрасту годной ему в незапамятные прапрапрабабушки?
   Вдобавок дерзить колдунье?! Уж сейчас она  наверняка  обратит  его  в
трусливого шакала или вовсе в муравья: вон какие молнии заблистали в  ее
белых глазах!..
   И все-таки Василий удерживал на своем  лице  развязную  ухмылку.  Вся
жизнь его, весь многообразнейший опыт общения с прекрасным полом (даже в
тех случаях, когда сей эпитет  -  безнадежный  плюсквамперфект)  научили
его, что почтение - это последнее, чего женщина ждет от мужчины, и  тот,
кто возьмет на вооружение эту нехитрую истину, всегда добьется своего  -
у всякой женщины!
   Правда, Василию никогда еще не приходилось  применять  свой  опыт  на
практике в Индостане, тем более в общении с ведьмами. Оставалось уповать
на то, что слово "ведьма" - все-таки тоже женского рода!
   Прошло не менее полминуты (длиною в полжизни, не меньше!) - и Василий
с восторгом понял, что он не прогадал! Едва заметная усмешка  зазмеилась
по сухим, как две ниточки, устам  Кангалиммы.,  он  не  захотел  портить
отношений с английским магараджею-кингом  и  выдал  им  бывшего  владыку
Такура.
   Нараян умолк - и  Варенька  ощутила  его  испытующий  взгляд,  но  не
повернулась поглядеть на него  или  как-то  показать,  что  слышала  его
слова. Тогда Нараян заговорил снова:
   -  Тхаги-душители,  замышлявшие  убийство  твое  и  твоих  спутников,
погибли.  Узнав,  что  их  приговорили  к  повешению  за  многочисленные
убийства, они умолили судей позволить им прекратить течение своих жизней
самим. Обвязали себе шеи одной длинной и толстой  веревкой  и  по  знаку
старшего бросились в  разные  стороны.  Через  несколько  мгновений  все
двадцать  лежали  мертвыми.  С  ними  был   и   магараджа.   Монотонный,
однообразный голос умолк.  Могло  показаться,  будто  Нараян  совершенно
равнодушен к тому, о чем говорит, и  к  тому,  слушает  ли  его  кто-то,
однако  когда  Варенька  слегка  повернула  голову,  то  встретила   его
пристальный взгляд.
   Интересно, что он хотел отыскать в  ее  лице?  Удовлетворенную  жажду
мести? Злорадство? Какая глупость!
   Она пожала плечами и равнодушно произнесла:
   - А что мне до этого? Ты можешь радоваться, будто  Индра,  поразивший
змееподобного  и  зверообразного  Арбуду.  Ты  топчешь  его  ногой,   ты
поражаешь  его,  ты  пронзаешь  его  льдиной,  разбиваешь  ему   голову,
выпускаешь ему кровь! Ты восторжествовал над своим врагом!  А  я..,  что
мне до всего этого? Только то, что скоро настанет и мой черед  сделаться
твоей жертвой.
   Почудилось ей или Нараян слегка отпрянул, будто эти  слова  хлестнули
его по лицу? Но голос его звучал по-прежнему спокойно и безучастно:
   - Брама создал смерть, чтобы людям не было тесно на земле, и каждый в
свой черед должен уступить место другому.
   - Вот именно - в свой черед!  -  горько  улыбнулась  Варенька.  -  Но
почему же эту пору мне определил ты?!
   - Не я, - резко качнул  головой  Нараян.  -  Не  я!  Это...  служение
богине. Это твоя  Карма,  прекрасная,  луноликая  Чандра,  и  ты  должна
смириться.
   - Ты выдумал меня! - с ненавистью выговорила Варя. - Выдумал  Чандру,
эту богиню! Подобно тому, как  апсара  Урваши  родилась  из  воображения
Брамы, ты создал Чандру своим воображением. Но ты слишком  много  принял
на себя, Нараян. Ты возомнил себя равным небесным богам,  если  взял  на
себя смелость определять людям час рождения и  час  смерти!  За  это  ты
будешь наказан - помяни мое слово. Потому что  не  сгинут  бесследно  те
проклятия, которые я призываю на твою голову, и ненависть  моя  раздавит
тебя - рано или поздно.
   Я желаю тебе отправиться в ад - и как можно скорее, пусть одни только
злобные демоны окружают тебя!
   - Никогда в  этом  мире  ненависть  не  прекращается  ненавистью,  но
отсутствием ненависти прекращается, она, - изрек Нараян,  и  самый  звук
его размеренного голоса вызвал у Вари такое сильнейшее раздражение,  что
у нее даже челюсти свело, будто от оскомины. У нее уже с  души  воротило
от этих философских откровений, которые Нараян день за днем обрушивал на
ее  голову,  стремясь  внушить  ей  фаталистическое   смирение..,   нет,
блаженное ожидание смерти. Да, была в ее жизни мину та, и даже не  одна,
когда она желала умереть и готова была шагнуть навстречу смерти - но это
был ее выбор, ее собственный! По указке же Нараяна - непонятно ради чего
- она не хотела умирать, а потому его премудрости представали перед  ней
в облике занудных назиданий, истины превращались в тусклые  банальности,
от которых липким потом покрывалось все  тело,  а  к  горлу  подкатывала
тошнота. Право слово, она была уверена, что ее  тошнит  именно  от  этих
омерзительных нравоучений, а вовсе не потому, что на исходе второй месяц
ее беременности.
   Это плоть от  плоти  ее  протестовала  против  роковой  необходимости
смерти, против неизбежности вековечной разлуки с той, которая породит ее
на свет.
   О господи, Варя увидит свое дитя только раз.., а дочка не  увидит  ее
никогда! И не услышит ни слова правды о своей  матери,  не  узнает,  чья
кровь наделила ее волосами цвета бледного  северного  золота  и  глазами
серыми, как пасмурное, туманное небо России.
   Ослепительная клокочущая синева, слепящее солнце и  огромная  золотая
луна станут ей родными. Она будет знать все о подвигах Индры и хитростях
Шивы, о лукавстве прекрасной Лакшми  и  злодействах  дракона  Вритры,  и
ничто не дрогнет в ее душе при  словах:  Жарптица,  Иван-царевич,  Елена
Прекрасная, Змей Горыныч...  И  если  когда-нибудь  во  сне  увидит  она
бескрайнее поле, золотое от спелой ржи, и крутояр  над  сизой  водой,  и
диковинное  белоствольное  дерево  с  длинными,  словно  девичьи   косы,
зелеными ветвями, то не узнает имени неведомой страны, а будет  уверена,
что привиделась ей сказочная, волшебная  Арьяварта,  которая  существует
только в  безумных  мечтаниях  детей  Луны,  -  а  ведь  она  есть,  она
существует, живет, и дышит, и простирается за горами за морями, и  ждет,
и зовет к себе дочерей своих, чтобы  приголубить,  и  утешить,  и  спеть
колыбельную песню метелей...
   О господи, никогда! Больше никогда не будет этого ни у самой Вари, ни
у Катюшки. И слезы, которые. Варя  думала,  давно  уже  были  выплаканы,
вновь полились из ее глаз при  мысли  о  том,  что  девочка  даже  имени
своего, данного ей мамой, знать не будет.., ни своего русского имени, ни
имени матери, ни имени отца, которого уже давно нет на свете.
   Эта сказочная Индия, эта страна чудес, о которой некогда так  мечтала
Варенька, оказалась насквозь лживой. Здесь лживы даже  клятвы,  даваемые
пред священным алтарем. Вот ведь пророчила Кангалимма, что суждено им  с
Василием умереть в один день, однако прах его  давно  уже  развеяли  над
землею и водою, а жена его все еще жива  -  если  только  можно  назвать
жизнью  это  однообразное  чередование  ненависти,  тоски  и  горя,  чьи
раскаленные струи сжимают ее душу, испепеляют сердце и терзают разум.
   Она ощущала свое одиночество как неизлечимую боль,  чувствовала