ми, который, расталкивая всех  локтями,
продирался  к  суетившимся  подмастерьям.  И  еще   прежде,   чем   Лиза
рассмотрела его лицо, она уже знала, кто это. Верзила  повернул  голову,
словно искал кого-то, и Лиза  почувствовала  себя  так,  словно  шла  по
цветущей полянке, да забрела в зловонное, гибельное  болото.  Перед  нею
был Джудиче!
   Что он здесь делает? Кого ищет? Неужто ее?
   Лиза склонилась еще ниже, отчаянно молясь в душе, чтобы дама в  шляпе
не вертела так головою и не открывала то и дело  Лизу  взгляду  Джудиче,
который был так велик ростом, что людские головы  не  помешали  бы  ему,
если б он захотел кого-то отыскать. Она была уверена, что Джудиче явился
отомстить ей, и прилагала все усилия, чтобы неприметно выбраться из гущи
народа, как вдруг заметила, что грубое лицо Джудиче просияло,  его  взор
нацелился.., на Августу и Фальконе, все еще стоявших у печи.
   О боже! Да вовсе не ее искал Джудиче! Что  она,  самозванка,  лгунья?
Ему  нужна  Августа,  Августа-Елизавета,  истинная  наследница  русского
престола!
   Своими ручищами он раздвигал толпу, как опытный  пловец  -  волны,  и
неудержимо продвигался вперед.
   - Агостина! Агостина! - отчаянно закричала Лиза,  подпрыгивая,  чтобы
лучше видеть, и уже нисколько не заботясь о том, что может быть замечена
Джудиче. Однако крик  ее  слился  с  многоголосым  восторженным  воплем,
которым  зрители  приветствовали  одного  из  пекарей:  он   жонглировал
десятком горячих кренделей с ловкостью заправского циркача.
   Казалось, никогда в  жизни  не  испытывала  Лиза  такого  ужаса,  как
сейчас,  вынужденная  стоять  и   беспомощно   наблюдать,   как   убийца
подкрадывается к жертве. Она уже не в силах была  даже  крикнуть:  горло
свело, по лицу катились слезы, она судорожно смахивала их, истово шевеля
губами в последней,  отчаянной  молитве,  заранее  зная,  что  ничто  не
поможет, что вот сейчас Джудиче приблизится к Августе,  сейчас  выхватит
нож, сейчас...

***

   Вдруг что-то произошло. Многоглавое тело толпы испустило единый вопль
ужаса. Лизе показалось, что этот  крик  издало  ее  готовое  разорваться
сердце.   Толпа   заколыхалась,   рассыпалась,    зрители    заметались,
разбегались, падали. И Джудиче  бежал,  петляя  и  отшвыривая  людей  со
своего пути.
   Как-то сразу между Лизою и  очагом  образовался  широкий  коридор;  и
первое, кого она увидела, была Августа, стоявшая на  коленях,  воздев  к
небу руки.
   Лиза кинулась вперед, не чуя под собою ног, упала рядом  с  Августою,
обняла, глядя в побелевшее, искаженное лицо,  затормошила  вне  себя  от
радости:
   - Ты жива? Агостина, ты жива!
   Черные  зрачки  Августы  расплылись  во  все  око,  глаза   безумные,
незрячие. Сведенные судорогой губы чуть дрогнули:
   - Он убит, он убит!
   Лиза смотрела, не понимая. О ком она? Что еще  имеет  значение,  если
жива она?!
   Августа уставилась через ее плечо, и белое лицо ее задрожало, из глаз
хлынули слезы.
   Лиза боялась обернуться.  Она  поняла,  что  придется  увидеть  нечто
страшное. Уже поняла, что увидит... Наконец заставила себя повернуться и
только и могла, что схватилась  за  голову,  словно  все  это  был  лишь
безумный бред.
   Там лежал Фальконе; и живот его был разворочен страшным  ударом  так,
что кровь заливала мостовую вокруг.

***

   Лиза вскочила и,  спотыкаясь,  чуть  не  падая,  ринулась  туда,  где
накануне видела Джудиче. Он исчез, но она чуяла  его,  как  собака  чует
след загнанного зверя, чует запах его страха.
   Она  вылетела  на  площадь  и  закричала,  заметив  Джудиче,  который
огромными скачками приближался к широкой лестнице храма Святого Петра.
   - Убийца! Убийца! - выкрикивала Лиза, бросаясь следом. - Держите его!
   Джудиче, споткнувшись, свалился прямо на ступеньки и  пополз  по  ним
вверх. Толпа, преследовавшая его, замерла  у  подножия  лестницы;  вдруг
отпрянула, как волна,  наткнувшаяся  на  утес.  И  когда  Лиза  достигла
ступеней и уже занесла ногу на первую, кто-то крепко схватил ее сзади; и
она напрасно  билась  в  этих  тисках,  как  безумная,  напрасно  молила
отпустить, наказать убийцу. Чьи-то лица мелькали  перед  нею,  беззвучно
разевались рты; люди пытались что-то объяснить, но  она  рвалась,  будто
птица из силков, ничего не видя, не слыша, ничего не понимая, пока вдруг
из головокружительной мути не выплыло испуганное, плачущее лицо Агаты, а
рядом - нахмуренные брови синьора Дито.
   - Луидзина, ради святейшей мадонны, Луидзина, - твердила, всхлипывая,
жена управляющего, - послушай, умоляю! Его  не  могут  схватить,  он  на
ступенях храма. Он под защитой бога!
   - Он убийца! - опять рванулась Лиза, но синьор Дито перехватил ее и с
неожиданной силой прижал к себе.
   - Подожди. Здесь полиция, его стерегут. Сейчас послали к кардиналу за
разрешением арестовать его на церковных ступенях. Надо подождать.
   Лиза оглянулась и увидела трех караульных, стоявших рядом, на  нижней
ступеньке храма.
   А, так еще не все потеряно? Еще есть у нее надежда  выцарапать  глаза
Джудиче, перегрызть его горло, вырвать его сердце?
   Она отстранилась от синьора Дито и, зловеще улыбаясь, взглянула вверх
на Джудиче, скорчившегося на ступеньках. Эта улыбка, сулившая  неминучую
погибель, подействовала на преступника подобно видению ада.
   Он вскочил, простирая руки, и громко позвал:
   - Чекина! Чекина!..
   - Чекина?! - повторила Лиза, не веря себе. Так она жива, поганая?  Ее
не убили венценосцы? И огонь ее не взял?
   Да, жива. Вот, уже стоит рядом со своим  гнусным  любовником;  только
появилась не снизу, где ее перехватили бы, а сверху: выбежала из  дверей
церкви. Сверкнули черные глаза, красивое, дикое лицо пылает от волнения,
и,  наверное,  только  Лиза  рассмотрела  злорадную   усмешку,   змейкой
скользнувшую по пунцовым губам.
   -  Люди!  -  завопил  Джудиче.  -  Рассудите!  Я   невиновен,   люди!
Посмотрите!
   Он схватил Чекину за руку, выволок ее вперед.
   - Посмотрите, вот Чекина, моя невеста. Она служила в богатом  доме  и
стала жертвой похотливого синьора, Я убил его.  Я  защищал  честь  своей
невесты, я защищал свою честь!
   - Врешь, врешь! - выкрикнула Лиза, но ее голос утонул в  реве  толпы,
которая мгновенно приняла сторону Джудиче.
   Он защищал честь  невесты.  Он  убил  насильника.  Он  поступил,  как
настоящий мужчина, и не заслуживает никакого наказания, ибо  восстановил
справедливость.
   Лиза затравленно озиралась, ей казалось, что  люди  прямо  на  глазах
уподобились стаду, над которым щелкнул кнутом ловкий, умелый пастух...

***

   Трех часовых, оставленных стеречь Джудиче, смело, как пушинок.  Толпа
закружила Лизу в  своем  водовороте,  потом  отхлынула,  оставив  ее  на
лестнице, где уже больше никого не было: ни Джудиче, ни Чекины.
   Людское море мелкими ручейками выливалось в боковые  улочки,  площадь
пустела; Лиза никак не могла поверить, что убийца ускользнул.  Мелькнула
надежда, что Джудиче скрылся в храме Святого Петра, и  она  ворвалась  в
холодный, надменный полумрак.
   Ни одного человека не видно меж  колонн,  в  боковых  приделах.  Лиза
пробежала мимо главного алтаря, чувствуя, как от этой давящей  тишины  у
нее звенит в ушах, и с тоскою понимая, что никого не найдет здесь.
   Вдруг она услышала  какой-то  звук.  Столь  низкий,  столь  глухой  и
протяжный, что его скорее  можно  было  не  услышать,  а  почувствовать,
приняв за наваждение.
   Она оглянулась и замерла.
   Везде: направо, налево,  прямо  перед  собою  -  всюду,  куда  бы  ни
обращала Лиза взор, она видела статуи с простертыми руками,  рвущиеся  к
ней из своих ниш и с постаментов. Все они издавали один общий, неслышный
и в то же время оглушительный мраморный крик.
   Еще немного, статуи и впрямь сойдут вниз и  наполнят  храм  страшной,
причудливой толпою гигантов.
   И вся эта многоликая толпа изгоняет и проклинает ее!
   Она здесь чужая. На ней клеймо  иной  страны,  иной  веры.  Такой  же
могущественной  и  стойкой,  как  католичество,  а  значит,  враждебной.
Потому, позабыв о божественной справедливости, этот храм и его обитатели
отринули ее; взяли под свою защиту злодея, убийцу только потому, что  он
одной с ними веры и одной крови.
   Не помня себя, Лиза выскочила на паперть, а сзади нарастал шум шагов,
звучал мраморный крик...
   Она слетела с лестницы и кинулась бежать через опустевшую площадь.

***

   Улочка перед пекарнею уже была пуста. Мертвый Фальконе так и лежал на
мостовой. Синьор Дито с женой стояли  на  коленях  поодаль,  а  рядом  с
Фальконе,  в  его  крови,  точно  на  одной  с  ним  кровавой   постели,
простерлась Августа.
   Она прижалась головою к его груди, и  ее  тонкие  пальцы  сплелись  с
похолодевшими пальцами Фальконе.
   Лиза медленно закрыла глаза, не в силах двинуться с места, не в силах
подойти, обнять, утешить Августу, заставить ее подняться. Вся тайна этой
страстной, неистовой, глубоко скрытой любви сделалась ей очевидна.
   Но поздно, поздно! Они  были  пронзены  одним  ударом  -  Фальконе  и
любившее его сердце.
   Синьора Дито,  всхлипывая,  тихонько  молилась,  ее  горестный  шепот
сливался с шепотом Августы:
   - Сокол мой, сокол...
   - Да смилуется над ним Иисус...

Глава 14

Фонтан Треви

   - Луидзина! - зазвенел в саду голос синьоры Дито, и Лиза, караулившая
под дверью, тотчас выглянула:
   - Это вы, синьора Агата? Пожалуйста, зайдите на минуточку. Я  сейчас,
сейчас.
   И она придержала тяжелые  створки,  чтобы  Агата  со  своей  огромной
корзиной для продуктов смогла пройти.
   Дверь захлопнулась, и приторная улыбка слетела с лица синьоры Дито.
   - Скорее, Луидзина, - прошептала она возбужденно, подставляя корзину.
   У Лизы все уже было приготовлено. Миг - и под чистую белую холстинку,
прикрывшую корзину Агаты, уложен тугой сверток.
   - Что сегодня? - спросила синьора Дито, поправляя лоскут.
   - У тебя нижние юбки, - ответила  Лиза,  подхватывая  с  пола  вторую
такую же корзину. - А у меня теплая накидка. Пошли, на сегодня хватит. Я
приготовила еще башмаки, но лучше захватим их завтра.
   - Уж лучше завтра,  -  согласилась  Агата.  -  Они  могут  что-нибудь
заподозрить, если корзины будут оттягивать нам руки.
   - Хорошо, идем.
   Несмотря на ранний час, какой-то оборванец уже слонялся вдоль  улицы,
а старик нищий сидел на паперти церкви Сант-Элиджио-дельи-Орефичи.  Один
из них бил баклуши, другой просил милостыню уже много дней  подряд;  оба
так и обшаривали взорами всякого, кто входил на виллу Роза  или  выходил
из нее.
   Впрочем, входящих и выходящих можно было пересчитать по пальцам одной
руки. Из обитателей виллы  это  была  Луидзина,  а  навещали  их  только
синьора Дито да изредка ее муж.
   С некоторых пор  Агата  зачастила  на  виллу  Роза.  Со  стороны  это
выглядело так, как если бы хозяйственная, опытная синьора взяла под свое
покровительство соседей, внезапно оставшихся без прислуги;  и  поскольку
все хлопоты упали на  плечи  Луидзины,  то  синьора  Агата  каждое  утро
выводила ее за покупками.
   День начинался с посещения пекарни, где брали только  что  испеченный
хлеб. Поскольку же всем было известно,  что  хозяин  пекарни  -  дядюшка
Агаты, то никого не удивляло, что она приходила к нему сама и  приводила
новых покупателей. В пекарне никто, кроме самого дядюшки Фроло, не знал,
что племянница и ее подруга поднимаются каждое утро в  каморку,  где  он
вел свою бухгалтерию, не для того, чтобы выпить по стаканчику  холодного
лимонада или отведать горячих булочек,  но  чтобы  спрятать  в  огромный
сундук, стоявший в углу, все новые и новые вещи: платья, чулки, башмаки,
накидки, платки, шляпы, белье - все, что  нужно  для  женщины  в  долгом
путешествии.
   Потом  Лиза  и  Агата  шли  на  рынок  и  возвращались,   нагруженные
продуктами.
   Все их предосторожности и хитрости необходимы были потому, что  после
убийства Фальконе с виллы Роза не сводили глаз  какие-то  подозрительные
личности; и вели они себя  столь  нагло,  что  даже  не  считали  нужным
скрывать слежку.
   Сколько раз Лиза просыпалась по ночам  от  того,  что  слышала  скрип
песка под чьей-то осторожною стопою!
   Однажды сквозь дрему  она  почувствовала  опасность  и,  вскинувшись,
увидела чье-то мутное, бледное лицо, прильнувшее к стеклу. Не  закричала
только потому, что онемела от страха.  Однако  у  нее  хватило  смелости
украдкой встать и, внезапно распахнув створку, ударить ею разбойника  по
голове. Тот мешком свалился в колючий розовый куст и, тихонько подвывая,
бросился наутек. Больше в сад никто не заходил.
   Лиза и Августа не сомневались, что их преследуют не грабители: скорее
всего Орден, уничтожив единственного защитника русской наследницы, решил
пока не трогать ее, но и не сводить с нее глаз. Лиза  предполагала,  что
мессиры Ордена вновь ищут связи с кем-то из возможных преемников больной
императрицы, потому  и  держат  Августу  под  надзором,  не  то  выжидая
удобного случая для начала новых переговоров, не то вычисляя вероятность
ее восшествия на престол, не то  просто  решив  сделать  невозможным  ее
возвращение в Россию до тех пор, пока  не  найдут  там  себе  достойного
ставленника. Августа придерживалась именно  такого  мнения,  но  это  не
имело для нее никакого значения. Как, впрочем, и все остальное.
   Лиза оказалась права: Фальконе и княгиня  были  убиты  одним  ударом.
Августа так привыкла таить истинные  свои  чувства  от  окружающих,  что
выглядела  и  держалась  почти  как  прежде,  разве  что   исхудала   до
полупрозрачности да лишилась  последних  остатков  молодой,  беззаботной
веселости. Тот взрыв чувств, который видела Лиза в  день  гибели  графа,
был  единственным  и  случайным.  Казалось,  Августа,  рухнув  тогда  на
окровавленную мостовую  безутешною  возлюбленной,  поднялась  молчаливой
вдовой, утратившей всякий интерес в жизни, кроме одного:  возвращения  в
Россию.
   В тщательно подавляемой  и  глубоко  скрытой  страстности  ее  натуры
всегда было нечто обреченное. Теперь же  она  и  вовсе  напоминала  Лизе
приговоренную к смерти, которая ждет эшафота почти с нетерпением, ибо он
избавит от мучений. Этим эшафотом  для  Августы  был  вожделенный  трон,
которого она положила себе добиться во что бы  то  ни  стало,  -  не  из
властолюбия, не из тщеславия или алчности и даже не  из  любви  к  своей
стране. Лиза ощущала, что Августа винит в смерти графа только себя  (так
же, как и в смерти Хлои и болезни фрау Шмидт, чье здоровье ухудшалось  с
каждым днем), порою даже ненавидит страну, которая требует  от  нее  все
новых и новых жертв, ничего не давая и  даже  не  суля  взамен.  Августе
теперь нужен был российский престол для  того  лишь,  чтобы,  взойдя  на
него, сказать себе:
   "Да, я потеряла свою единственную любовь, да, я загубила свою  жизнь,
но мой возлюбленный погиб ради того, чтобы  я  взошла  на  сей  трон,  а
значит, я должна царствовать".
   Дух Августы  был  тяжко  болен,  но  не  слабость,  а  только  скорбь
отображалась в лице  ее.  Взор  порою  становился  таким  отсутствующим,
словно душа ее бродила где-то в уединенной дали, и уж там-то она  всегда
была рядом с Петром, и ничто не мешало их встречам и взглядам. Это  были
сны наяву, сопровождаемые слышной только Августе музыкой  печали,  между
тем они не помешали ей измыслить тот самый хитроумный  план,  выполнение
которого теперь, изо дня в день, неуклонно приуготовляла Лиза с  помощью
синьоров Дито.
   Пришлось довериться Агате и Джакопо. Риск был огромен,  но,  по  сути
дела,  супруги  сами  предложили  свою  помощь.  Как  Лиза  и   ожидала,
проницательный Джакопо Дито давно почуял полуправду существования  виллы
Роза, но он всей  душой  жалел  княгиню;  кроме  того,  его  итальянская
романтичность  и  благородная  экзальтированность   теперь   каждодневно
получали самую лучшую пищу для своего утоления. Лиза не сомневалась, что
он считал план Августы слишком  медлительным,  пресным  и  предпочел  бы
что-нибудь  с  выстрелами,   погонями,   каждоминутными   опасностями...
Впрочем, несомненно, это все еще ожидало их.  Поэтому  следовало  ценить
хотя бы временное затишье.
   Если это слово вообще годилось... Хотя внешне дни текли однообразно и
медленно, Лиза ощущала скрытое напряжение, которое пронизывало жизнь  на
вилле Роза, подобно некоему раскаленному стержню, и удивлялась тому, как
летит время. Лизе казалось, что с той поры, как венецианская  танцовщица
и Мария Стюарт в убранной  цветами  calessino  отправились  на  Корсо  в
последний день карнавала, боги на небесах подхлестнули лошадей,  везущих
колесницу их судьбы, и не перестают безжалостно погонять их.
   Дни и недели исчезли. Остались минуты. И, самое большое, часы. Даже и
потом, позже, вспоминая завершение их с  Августою  римской  жизни,  Лиза
ощущала  нетерпеливую  дрожь,  волнение,  от  которого  стыли  руки,   и
неистовое желание, чтобы нынешний день,  едва  начавшись,  уже  истек  и
поскорее настало завтра, завтра, завтра!..

***

   Августа решила оставить Рим тайком, взяв с  собою  только  Лизу,  ибо
единственным документом для  передвижения  у  них  были  бумаги  княгини
Дараган и ее горничной: все, что удалось раздобыть  Фальконе.  Обставить
побег надобно  было  так,  чтобы  у  преследователей  как  можно  дольше
сохранилась иллюзия их присутствия на вилле Роза.  Во  исполнение  этого
плана Августа почти совсем перестала  выходить  из  дому,  лишь  изредка
появлялась в саду в глубоком трауре и под вуалью.
   Все дела вела Лиза.  Тоже  скрыв  лицо  черной  вуалью,  она  сновала
туда-сюда и так примелькалась следившим за виллою, что на нее уже  почти
не обращали внимания" хотя ей всякий теперь казался  шпионом  Ордена:  и
юный  носильщик,   предлагавший   поднести   корзинку,   и   хорошенькая
круглолицая цветочница с черной ленточкой на  шее,  расхваливавшая  свой
товар так настойчиво, что увязалась за Лизой до самого дома,  и  желчный
патер, бросивший на нее неприязненный взгляд...
   С помощью синьоры Агаты Лиза уносила  из  дому  вещи,  потребные  для
путешествия, а  дядюшка  Фроло  поклялся  пред  образом  пресвятой  девы
никогда не соваться в сундук, ключ от которого  теперь  хранился  у  его
бойкой племянницы.
   Но  самым  трудным  оказалось  не  придумать  сей  план  .и  даже  не
осуществить  его.  Самым  трудным  оказалось  решиться  оставить  Яганну
Стефановну.

***

   Если даже у Лизы болело сердце при одной только мысли  об  этом,  так
что же сказать об Августе? Она ведь ни разу не видела  своей  матери:  с
первого мгновения жизни отданная на попечение фрау Шмидт, Августа узнала
любовь, заботу, ласку только  от  своей  воспитательницы;  и  та  уж  не
скупилась на искреннюю, самоотверженную нежность для этой всеми  забытой
царевны-сироты. Августа охотно звала бы ее матерью, и  относилась  бы  к
ней с дочерней покорностью, но фрау Шмидт  превыше  всего  ставила  свой
долг. Эта пухленькая, голубоглазая, переменчивая, то мягкая,  как  воск,
то   взбалмошно-сердитая   немка,   которая   могла   бы   написать   на
невинно-чистой поверхности души и разума несмышленого ребенка  все,  что
ей заблагорассудится, жизнь положила на то, чтобы заботливо взлелеять  в
своей подопечной  ее  врожденную  царственную  гордость,  великодушие  и
величие, не по-женски острый, стремительный ум, редкостное самообладание
при отчаянной смелости и любви к риску. Воспитывайся Августа при  дворе,
она  и  то  не  могла  быть  лучше  приуготовлена  к  престолу,  чем   в
шелково-стальных руках фрау Шмидт! Но, поощряя у Августы готовность  все
принести в жертву ради ее  высокого  предназначения,  Яганна  Стефановна
теперь превращалась в жертву своих же уроков, ибо  ее  воспитаннице,  ее
дочери, ее надежде, единственной любви и счастью, надобно было как можно
скорее уезжать в Россию, а самой - оставаться одной на чужбине.
   То, что при бегстве она, полупарализованная,  будет  только  помехою,
фрау Шмидт поним