лась и подмигнула
красивому синьору,  как  старому  знакомому,  многозначительно  поднесла
кончики пальцев к губам, то ли придерживая готовую упасть моретту, то ли
поощряя его воздушным поцелуем. И внезапно всем существом своим  ощутила
тишину, воцарившуюся вокруг них двоих среди карнавального бедлама.
   Обернулась и наткнулась на взор Августы, сверкнувший  сквозь  прорези
маски. В глазах ее  блеснули  не  ревность,  не  негодование;  это  было
какое-то благородное презрение. А впрочем, что такое  ревность,  как  не
гордость, смешанная с презрением?..
   Какой-то миг девушки стояли, скрестив взоры, как шпаги, а когда  Лиза
оглянулась,  то  незнакомец,  видимо,  тотчас  оценивший  ситуацию,  уже
исчез...
   И в этот миг по Корсо прокатился общий крик:
   - Moccoli!

***

Moccoli - это тончайшие восковые свечи, точнее, восковые фитили, которые горят на воздухе так же быстро, как бумага. По улице уже сновало такое же множество продавцов свечей, как до этого - продавцов конфетти или цветов.
   Незаметно померкло изумительно прекрасное  вечернее,  густое  зеленое
небо и  воцарилась  мягкая  синева  зимних  сумерек,  чуть  подсвеченных
последним розовым лучом заката, напоминающим последний вздох  умирающего
на пороге вечной ночи... Но не успели сумерки спуститься на  Корсо,  как
тут и там, в окнах и на помостах начали вспыхивать  и  мерцать  огоньки;
они мелькали чаще и чаще. И вот уже вся улица оказалась освещена тысячью
крошечных, трепещущих огоньков! Все держали по  две  свечи,  перевив  их
между  собою,  потому  что  одна  тотчас  могла  погаснуть.  Ведь   цель
последнего дня карнавала не столько зажечь мокколи, сколько погасить их.
   Что творилось!.. Пульчинеллы  лезли  в  карету,  дули  на  мокколи  и
хлопали по ним своими  шляпами.  Кто-то,  махнув  плащом,  сшиб  с  Лизы
треуголку и моретту, с фальконе -  его  круглую  шляпу  и  на  мгновение
покрыл всех, наконец-то погасив их мокколи.
   Толпа словно обезумела. В затуманенном от свечей воздухе почти ничего
не было видно. По улицам вдобавок пускали фейерверки и кидали  зажженные
пучки бумаги. Чад вновь и вновь задуваемых свечей, крики людей,  которые
горланили тем громче, чем труднее было расслышать друг друга, - вся  эта
суматоха и беспутство стеснили сердце Лизы и наполнили его  неизъяснимою
тревогою. Она с облегчением вздохнула, когда карета наконец  свернула  в
переулок, а шевелящаяся, огненноглазая сутолока на Корсо сменилась яркой
иллюминацией, каким-то чудом вспыхнувшей разом на всех домах и  фонарных
столбах.  В  небе  рвались  фейерверки:  огненные  дворцы  возникали   и
исчезали, как по волшебству, фонтаны пламени, букеты искр,  снопы  лучей
рождались тут и там; и в этом ослепительном, неземном  сиянии  на  Корсо
выпустили последних barbed.

***

   Шум и стремление начать бег сделали лошадей неукротимыми. Скакали они
этим вечером куда стремительней, чем прежде. Из мостовой сыпались искры,
сусальное золото плюмажей рвалось, гривы развевались...
   Кони летели так стремительно,  что  один  из  сигнальщиков  не  успел
подать условного знака трубой; и в одно мгновение лошади очутились среди
не успевшей разбежаться толпы. Толчок был так силен,  толпа  так  густа,
что передние лошади упали со всего разгону; остальные бросились  направо
и налево искать себе выхода.
   Словно в страшном сне, Лиза  вдруг  увидела  крупного  гнедого  коня,
который со всего маху наскочил на карету и с громким ржанием  вздыбился.
Фальконе с быстрогой молнии слетел с козел, увлекая за собою княгиню,  а
на Лизу медленно, невообразимо медленно надвигались  бьющие  по  воздуху
копыта.., как вдруг чьи-то сильные руки выдернули ее из кареты,  которая
тотчас же громко треснула под  тяжестью  рухнувшего  коня;  чей-то  плащ
укутал с головой; чьи-то губы шепнули, щекоча, в ухо:
   - Тише...
   Она с замирающим сердцем узнала и этот голос, и запах амбры,  и  даже
вкус  его  крупного  рта,  прильнувшего  к  ее  губам,  показался  давно
знакомым.

Глава 9

Граф де Сейгаль, гражданин мира

   Их поцелуй не прерывался вечность. Все  время,  пока  незнакомец  нес
свою добычу, пробиваясь сквозь сутолоку Корсо, потом - неожиданно  тихим
переулком и потом, когда вошел вместе с нею в какую-то карету,  Лиза  не
могла вырваться из плена его  алчных  губ  и  сильных  рук.  Да  она  не
больно-то и рвалась! Все, что копилось, пылало в  ее  душе  и  теле,  не
находя выхода долгие месяцы; все, что грезилось в горячечных снах;  все,
что смущало, раздражало, мучило, - теперь словно бы объединилось  против
нее, лишило сил, рассудка, стыда, и  единственное,  чего  она  могла  бы
пожелать сейчас, даже если бы это было последним желанием в жизни, чтобы
никогда не прекращался сей чарующий поцелуй.
   И все же незнакомец на миг оторвался от ее губ, чтобы, едва  переведя
дух, крикнуть кучеру: "Погоняй!"
   Карета тронулась, незнакомец вновь прильнул к Лизе, но  эта  короткая
передышка  почему-то  напугала  ее  и  вернула   каплю   соображения   в
затуманенную голову.
   Она открыла глаза, но ничего не увидела: было  темно,  пахло  духами,
пудрой и воском свечей.
   - Кто вы, сударь? - пролепетала она, откидываясь назад, но  его  руки
оказались сильнее, он вновь прижал ее к груди и шепнул куда-то в шею:
   - Граф де Сейгаль, синьора, к вашим услугам.
   - Куда вы меня везете? - простонала Лиза, делая последнюю, не  очень,
впрочем, решительную попытку вырваться.
   - В рай, моя прелесть! -  послышался  его  волнующий,  обволакивающий
шепот; и после этого Лиза надолго потеряла возможность что-то говорить и
слышать.
   Граф оказался нетерпелив, и уже никакая сила не могла  бы  остановить
его стремления как можно скорее  почуять  женскую  плоть.  Обошлось  без
ухаживаний и предисловий. Легким, опытным движением граф привлек Лизу  к
себе на колени  так,  что  она  оказалась  сидящей  на  нем  верхом.  По
французской моде Лиза никогда не носила панталон: считалось, что  это  -
принадлежность туалета неприличных женщин, которые не могут блюсти  себя
в строгости без сего  предмета;  потому,  когда  преграда  в  виде  юбок
взлетела вверх, Лиза и ахнуть не успела,  как  ощутила  себя  пронзенной
чуть ли не насквозь. Она рванулась  было  прочь;  движения  кареты  лишь
усугубили ее положение, а потом ровная  тряска  пришлась  очень  кстати,
принудив следовать заданному темпу. Граф  крепко  держал  ее  за  бедра,
направляя и в то же время не позволяя "сорваться  с  крючка".  Его  тело
казалось отлитым из металла, в нем ощущалось такое изобилие мощи, что  и
при  изрядных  усилиях  женщина  не  смогла  бы  освободиться,  а   Лиза
чувствовала себя вовсе ослабевшей.  Губами  он  жадно  терзал  ее  губы,
перекрывая своим языком любой протестующий звук, готовый вырваться из ее
горла.
   Через несколько мгновений граф, однако, ощутил, что жертва его вполне
смирилась со своим сладостным пленом и  не  имеет  ничего  против  того,
чтобы лошади неслись еще быстрее. Оба были, однако, слишком заняты  друг
другом, чтобы  передать  кучеру  команду,  поэтому  лишь  ускорили  свою
собственную скачку. И совсем скоро тяжелое  дыхание  и  жестяной  грохот
парчовых юбок, царившие в  карете,  были  заглушены  протяжными  стонами
женщины  и  хриплыми  вздохами  мужчины,  достигших  вершины   любовного
блаженства.

***

   Некоторое время в карете  стояла  тишина,  прерываемая  лишь  томными
поцелуями, какими обычно обмениваются любовники,  оставшиеся  довольными
друг другом.
   - Должен признаться, моя дорогая, что вы меня несказанно  обрадовали,
- наконец проговорил, задыхаясь, граф. - Я-то полагал,  что  буду  иметь
дело с унылой девственницей, а оказалось, вы даже  смогли  меня  научить
кое-чему в искусстве любви.
   Его ласковый голос вновь очаровал Лизу. Чувствовалось, что она  имеет
дело с образованным и изысканным человеком, перед  которым  не  хотелось
ударить в грязь лицом.
   - Удивительно, почему это вы приняли меня за невинное дитя? Неужто  я
выгляжу такой?
   Да у нее раньше и язык бы отсох - говорить с мужчиною в  таком  тоне!
Но с этим мужчиною ей почему-то хотелось выглядеть изощренной кокеткою.
   Он расхохотался и запечатлел поцелуй на ее обнаженном плече. В карете
по-прежнему царила полная тьма, в открытое окно вливался теплый,  мягкий
весенний дух, но ни лучика света, ибо луна еще не взошла, а звезды  были
затянуты легкой мглою.
   - Поверьте, о красавица, ни к одной женщине, которая выглядит истинно
неприступной, меня никогда не тянуло: с тех самых пор, как я соблазнил и
обрюхатил свою первую любовницу - бедняжку Лючию из Пассеано. Нам  обоим
было по четырнадцати лет, и я помню ее до сих пор, как, впрочем, и  всех
тех, кто явился ей на смену. И если я мечтаю, как второй Юпитер,  обнять
Европу - весь мир женщин во всех его формах и изменениях, то лишь  когда
уверен, что меня и мою даму равно влекут все новые и новые  вариации  на
неисчерпаемой шахматной доске Эроса. Не стану отрицать, что ради  одного
часу с незнакомой женщиной я,  вечный  сын  легкомыслия,  готов  днем  и
ночью, утром и вечером на любую глупость. Сегодня же благодаря вам я  не
только усовершенствовал опыт, но даже и слегка приумножил свое небольшое
состояние. Можете и вы рассчитывать на  мой  кошелек,  красавица.  Новые
туфельки, ожерелье, серьги? Чего бы вы желали?.. Хотя что же это я?
   Лиза услышала, как ее спутник хлопнул себя по лбу.
   - Что вам мои скромные дары, когда к вашим услугам скоро будет  целая
казна? Скажу одно: я бы желал быть вашим подданным, чтобы служить вам по
мере сил моих с утра до вечера и с вечера до утра! А мне лучшая  награда
-  видеть  женщину  счастливой,  приятно   пораженной,   восторгающейся,
улыбающейся и влюбленной; мое высшее наслаждение - вспоминать с нею наши
наслаждения. Я считаю себя cituyen du monde, гражданином  Вселенной,  но
ради вас готов даже принять русское подданство,  чтобы  никогда  уже  не
расставаться с вами.
   Его галантная болтовня начала действовать на Лизу усыпляюще,  но  при
этих словах она невольно вздрогнула:
   - Стало быть, вы знаете, кто я?
   - Ваше сиятельство,  княгиня...  -  В  голосе  его  слышалась  легкая
усмешка. - Не стану этого отрицать.
   - Каким же образом?..
   - Счастливая  случайность,  мадам.  Или  вы  предпочитаете,  чтобы  я
называл вас согласно вашему высокому титулу?
   - Не-ет, - медленно вымолвила Лиза. Она не  совсем  понимала,  о  чем
идет речь. Но странная настороженность охватила ее. -  Оставим  все  как
есть. Но почему случайность познакомила нас?
   - Некий добрый человек утром  сообщил,  что  интересующая  меня  дама
будет сегодня одета в костюм венецианской танцовщицы.
   Он еще что-то говорил, но Лиза не  слушала.  Холодная  игла  ревности
пронзила сердце.
   "Интересующая меня дама будет сегодня  одета  в  костюм  венецианской
танцовщицы". Но, господи боже  ты  мой,  ведь  в  этом  костюме  сегодня
следовало появиться Августе! И кто бы  ни  передал  графу  эти  сведения
утром, он никак не мог знать,  что  ближе  к  полудню  произойдет  обмен
платьями!..
   Что же это  получается?  Выходит,  что  граф  рассчитывал  увидеть  в
венецианском наряде Августу?!
   - Мы с вами виделись прежде? - быстро спросила Лиза.
   - Не считая двух предыдущих раз на  карнавале,  нет!  -  самодовольно
воскликнул граф. - Неужели вы думаете?..
   Он не договорил. Бог весть что он имел в виду, но Лиза услышала в его
молчании следующее: "Неужели вы думаете, что, раз увидевшись со мною, вы
могли бы меня забыть?!"
   И в самом деле: эти плечи Геркулеса, мускулы римского борца,  смуглую
красоту цыгана, силу кондотьера и пылкость фавна не  скоро  забудешь.  И
все же поразительно, какое бесстрастие сейчас воцарилось в ее  душе  при
одном предположении, что, обладая ее телом, он мысленно любил другую...
   - Что же вы знаете обо мне? - спросила  она,  изо  всех  сил  пытаясь
найти выход из дурацкого положения, в кое оказалась вовлечена.
   Можно было, конечно, во всем признаться  и  свести  все  к  любовному
обману, но что-то бормотать, заглаживать свою вину (в чем  состояла  эта
вина, Лиза не смогла бы объяснить, но тем не менее чувствовала себя так,
как  будто  в  чем-то  обманула  ожидания  этого  роскошного   мужчины),
оправдываться - нет, это было для нее нестерпимо! И она решила до  конца
держаться навязанной ей роли, тем более что граф явно никогда  не  видел
Августы и увлекся  ею  заочно,  по  чьему-то  описанию;  еще  предстояло
выяснить - по чьему. То, что репутация княгини Дараган может пострадать,
ежели синьор де Сейгаль окажется нескромен и разболтает о своей  победе,
нимало не взволновало Лизу; хотя бы потому, что это просто не пришло  ей
в голову: она ведь понятия не имела, что такое репутация -  хорошая  или
плохая, своя или чужая, в жизни как-то не  до  того  было,  чтоб  о  ней
заботиться...
   - Итак, что вам известно обо мне? - повторила она высокомерно.
   - Все, - был ответ.
   Хороший ответ, ничего не скажешь!
   - Неужто все?! Думаю, всего я и сама о себе не знаю.
   - Не играйте словами, ваше сиятельство. Если  я  говорю  все,  это  и
впрямь значит - все. Единственное, о чем я прежде не ведал, это  о  том,
что будущая государыня российская так же сведуща в делах любви, как,  по
слухам, ее матушка-императрица!

***

   Боже милосердный... От этих слов сердце пронзила такая боль, что Лизе
почудилось, будто она умрет здесь, сию же минуту!
   Августа... Августа - будущая российская государыня? Дочь  императрицы
Елизаветы?!
   С головы словно бы сорвали мешок, в который она была укутана  с  того
самого мгновения, когда на палубе греческой фелуги  черноглазая  княгиня
Дараган назвала свое имя: Августа-Елизавета. Ну конечно! Второе имя дано
по матери! Дочь Елизаветы! Но почему Дараган?..
   Да какое это имеет значение!  Она  же  все  время  намекала  на  свое
истинное положение! "Моя фамилия по-гречески означает "из рода Петра". И
та сказка о царе Петре и солдате. И  любимая  книжка  -  "История  Петра
Великого".  И  все  эти  беспрестанные  размышления  о   государственном
устройстве, о  власти  монаршей,  которым  никак  не  могла  предаваться
обыкновенная женщина. И граф Соколов - граф! - в услужении. И  несметные
богатства. И напряженное ожидание вестей из России!..  Господи,  как  же
враз все увязалось, как ясно и  понятно  сделалось!  Можно  было  только
дивиться собственной слепоте и неразумности; вернее, неумению, нежеланию
видеть очевидное, увязывать торчащие во все стороны нити. А ведь все это
так и лезло в глаза!
   Право, она упала бы в обморок от изумления, потрясения  и  злости  на
себя, когда бы стыд и раскаяние не вернули способность соображать: зачем
вдруг понадобилась Августа этому распутнику?  Не  только  же  для  тога,
чтобы лишить ее девства в карете, летящей во весь опор?!
   - Мне жаль огорчать вас, сударь, - произнесла она, призвав на  помощь
все свое хладнокровие, и осталась довольна той леденящей насмешливостью,
с какой звучал ее голос. -  Мне  очень  жаль,  но  я  не  понимаю  ваших
намеков. Вы ошиблись. Я вовсе не та, за кого вы меня принимаете.
   - Даже Франциск I, - проговорил граф, - даже Франциск I, а уж  ему-то
не приходилось жаловаться на недостаток внимания со стороны  прекрасного
пола, величайший был распутник, написал на склоне жизни:
   "Любая женщина лицемерит!" А если вам знакомы комедии великого Гоцци,
сударыня  (или  вы  предпочитаете,   чтобы   я   титуловал   вас   "ваше
высочество"?), то,  наверное,  вы  вспомните  статую,  которая  хохотала
всякий раз, когда слышала, как женщина лжет. Так  вот,  мне  только  что
послышался за окном весьма саркастический хохот!
   Лиза невольно выглянула из кареты и лишь сейчас заметила, что  взошла
луна. Было относительно  светло,  и  она  с  изумлением  увидела  вокруг
зловещие  очертания  какого-то  темного,   полуразрушенного   здания   с
колоннами у входа и портиком, увенчанным несколькими  старыми  статуями;
их-то, наверное, и имел в виду граф.
   Это была еще не Римская  Кампанья,  но  улица  достаточно  окраинная,
чтобы Лиза не имела ни малейшего представления о том, где находится.
   - Что сие означает, граф? Куда вы привезли меня?
   И как вы осмелились?.. - Она не  договорила,  захлебнувшись  яростью,
чувствуя себя в этот миг именно той, за кого  он  ее  принимал,  готовой
немедля послать его на правеж, на кол, в Сибирь!
   - Не извольте волноваться,  сударыня.  -  Его  голос  был  спокоен  и
почтителен. - Один из моих приятелей - тот, который дал мне  сведения  о
вас, - бился об заклад, что я не  буду  иметь  успеха  у  вашего..,  гм,
сиятельства. Он только взглянет на вас, и мы отправимся обратно  в  Рим,
на вашу виллу или куда вам будет угодно.
   При этих словах карета остановилась. Граф высунулся в окно, свистнул.
   Из развалин показались три  фигуры.  При  виде  их  сердце  Лизы  так
заколотилось, что она  принуждена  была  зажать  его  рукою.  И  все  же
сохранила достаточно самообладания, чтобы нашарить рядом  с  собою  плащ
графа, в котором он принес ее в карету, и  плотно  запахнуться  в  него.
Единственное, о чем она жалела сейчас, что еще на  Корсо  была  потеряна
моретта, могущая надежно скрыть лицо.
   Разумеется, ее нимало не волновало, выиграет или проиграет де Сейгаль
свое дурацкое пари. Но какое-то чувство - отнюдь не самосохранения, нет,
а то ли любопытство, то ли предчувствие беды, грозящей  не  ей  Даже,  а
Августе - Августе-Елизавете! - заставляло пока хранить тайну.
   Неизвестные приблизились к  карете  и  отвесили  весьма  почтительные
поклоны. После этого  один  из  обитателей  развалин  отворил  дверцу  и
опустил подножку со словами:
   - Извольте выйти, сударыня.
   - Араторн, друг мой, - запротестовал граф, - к чему все это? Разве вы
не видите даму? Спросите ее, и она не станет отрицать,  что  я  выполнил
условия пари.
   - Не сомневаюсь в успехе ваших  маневров,  дражайший  де  Сейгаль,  -
произнес тот, кого назвали Араторном; в голосе его была ясно слышна злая
усмешка. - Но я должен удостовериться, что сия дама - именно та,  о  ком
мы говорили.
   Сердце Лизы тревожно стукнуло.
   - Вы мне не верите, идиот?! - взвился де Сейгаль.
   Но Араторн, не слушая его, подал Лизе руку:
   - Выходите, синьора, иначе я буду вынужден применить силу.
   Делать было нечего. Она оперлась на протянутую руку  и  выбралась  из
кареты, стараясь при этом как  можно  выше  приподнять  бархатный  плащ,
чтобы золото парчовой юбки  блестело  при  луне,  убеждая  Араторна:  де
Сейгаль привез именно ту даму, коя должна была надеть на карнавал костюм
венецианской танцовщицы.
   Араторн смерил ее пристальным взглядом и наконец шепнул чуть  слышно:
"Кажется, она, хвала господу!"
   Лиза незаметно перевела дух. Она думала, что на том дело и  кончится,
но едва ступила на землю, как спутники Араторна встали к ней вплотную, и
Лиза увидела в их руках обнаженные клинки.
   - Вам  придется  следовать  за  нами,  ваше  высочество,  -  негромко
промолвил Араторн. И когда она отшатнулась, торопливо прибавил:
   - В противном случае вы будете убиты на месте, клянусь богом!
   Лиза и не думала сопротивляться. Она не сомневалась, что Араторн  так
и поступит, но почему-то вместо страха в душе ее  воцарилось  величавое,
ледяное спокойствие.  Она  сделала  несколько  шагов  по  направлению  к
развалинам, тут же обернулась, взглянула на графа, стоявшего столбом,  и
не смогла отказать себе в удовольствии: выплюнула ему в лицо то,  что  о
нем думала:
   - Негодяй!
   И только через миг сообразила, что произнесла это по-русски. Едва  ли
он успел ради сегодняшнего вечера изучить язык той,  которую  заманил  в
подлую ловушку; поэтому Лиза задержалась  еще  на  несколько  мгновений,
чтобы уточнить:
   - Mascaizone! Mauvais sujet! Villian!
   Она не сомневалась, что  он  поймет  это  слово  и  по-итальянски,  и
по-французски, и по-английски, и испытала  мгновенный  восторг,  увидев,
как иска