диче потерял равновесие, закачался, пытаясь схватиться  за
перила; они оказались слишком хлипкими,  и  он  с  грохотом  скатился  с
лестницы. Очевидно, Лизе посчастливилось  перешагнуть  эту  ступеньку  в
спешке, не то быть бы ей уже в лапах злодея!
   Однако злоключения Джудиче на этом не кончились.
   Падая,  он  задел  какое-то  хитроумное  устройство,  приводившее   в
действие  водяной  насос  (наверное,  этот  садик   был   местом   забав
какого-нибудь изобретателя-самоучки), и из-под земли сильными  фонтанами
хлынула вода, заливая и  грядки,  и  стены,  и  добродушно  улыбающегося
святого Франциска (так вот почему он так сильно полинял!), и  курятники,
в которых, проснувшись, истошно заголосили  куры,  и  Джудиче,  все  еще
простертого на земле...
   Но Лиза не стала ждать, пока он  придет  в  себя.  Рискуя  переломать
кости,  она  спрыгнула  со  стены  прямо  к  ногам  святого   Франциска,
покровителя птиц, цветов и всех любящих, на лету  шепнув  ему:  "Спасибо
тебе, голубчик!", скатилась по лестнице в прихожую-сарай,  выскочила  на
улицу и, едва свернула за угол, в восторге  увидела  прелестную  церковь
Сант-Элиджио-дельи-Орефичи - свою всегдашнюю путеводную  звезду.  Тонкий
луч солнца ласкал полустертые фрески на стенах маленькой церкви, пестрил
стволы, миртов и лавров, росших вокруг...
   Лиза оглянулась. Джудиче нигде не было видно, и она стрелой понеслась
по милой Виа Джульетта к знакомому пролому в ограде.

***

   Вновь она возвращалась  украдкою  после,  удивительного  приключения;
вся-то разница, что утром, а не поздним вечером. Сейчас,  наверное,  уже
все спят, и ей удастся проскользнуть к себе или по черной лестнице,  или
через какое-нибудь Окошко первого этажа, лишь бы тихо и незаметно. Ну  а
утром  не  миновать  отвечать  на  вопросы  Фальконе  и  Августы.   Лиза
вспомнила, как презрительно глядела та на  нее  во  время  карнавала,  и
покачала головой: это ж надо, отбить поклонника у  наследницы  престола!
Как бы вскорости головы за такое не лишиться!
   А любопытно, как бы развернулись события, не обменяйся они с Августою
нарядами? Удалось бы де Сейгалю завлечь княгиню  в  свою  карету  и  там
склонить к любовным забавам? Ох, скорее всего затея сорвалась бы еще  на
Корсо! Граф получил бы пару затрещин, а Августа, так и не утратив своего
ледяного целомудрия,  воротилась  бы  на  виллу  Роза.  Впрочем...  Лиза
вспомнила безумные поцелуи графа, его бесстыдные руки,  -  и  поежилась.
Лучше не зарекаться. Такой дьявол и  ледышку  смог  бы  растопить  своим
жарким дыханием!
   Она осторожно выглянула из  кустов,  прежде  чем  перебежать  широкую
аллею, как вдруг заметила, что парадная дверь чуть приоткрыта.
   Вот те на! Забыли запереть или случилось что-то?
   Сердце глубоко екнуло. Лиза не решалась  предположить,  что  в  доме,
может быть, не спят, ждут ее возвращения,  волнуются...  Нет  уж,  лучше
украдкою пробраться к себе, а потом объясняться.
   Но любопытство оказалось сильнее осторожности.
   Она тихонько поднялась по ступеням, приникла  к  щелке  и  неожиданно
услышала негромкий, усталый голос Фальконе:
   - Я так и не нашел ее,  ваше  сиятельство.  И  больше  не  знаю,  где
искать. Может быть, в Тибре?..
   В ответ раздалось громкое всхлипывание. И Лиза поняла, что речь  идет
о ней. Плачет Августа.
   Блаженство, неведомое прежде, охватило ее. С чего  взяла,  что  будут
бранить? О ней беспокоятся,  ждут  не  дождутся  ее  возвращения.  Какое
счастье прийти домой, где тебя ждут!
   Лиза  мгновение  помедлила,  прогоняя  внезапные  слезы,   и   только
коснулась двери, как вдруг..,  чья-то  рука  обхватила  ее  за  горло  и
стащила со ступенек.
   Нападающий был страшно силен: он не волок Лизу по земле, а нес,  чуть
приподняв, и от этого шея,  казалось,  вот-вот  сломается.  Лиза  видела
только загорелую, поросшую густыми черными волосами, обнаженную  ручищу.
Она не могла даже крикнуть, только хрипела, пытаясь ослабить смертельную
хватку, ее пальцы только бессильно скользили по мощным мышцам.
   В глазах померкло, в голове звенело. В отчаянном рывке она вобрала  в
себя последний глоток воздуха...
   И тут тиски, сжимавшие ее горло, разжались так внезапно, что Лиза  не
удержалась на ногах и рухнула навзничь,  на  какое-то  время,  очевидно,
лишившись чувств, потому что  когда  вновь  открыла  глаза,  то  увидела
залитое слезами лицо Августы, стоявшей  над  ней  на  коленях.  Губы  ее
шевелились, как будто она молилась, взор был устремлен  не  на  Лизу,  а
куда-то в сторону.
   Лиза с трудом повернула  голову  и  увидела  Фальконе,  с  обнаженной
шпагою в руках, наступавшего на огромного Джудиче.
   Он  был  вооружен  только  длинным  ножом,  которым  владел  поистине
мастерски, ухитряясь отбивать атаки Фальконе; и, пусть  не  наносил  ему
ударов, сам оставался невредим. Фальконе ничего не мог с ним сделать.
   Джудиче сделал обманное движение в сторону,  добежал  до  пролома  и,
едва коснувшись стены рукою, перепрыгнул через нее.
   Фальконе кинулся было к пролому, но его остановил голос Августы:
   - Вернитесь, граф! Ради бога!
   Петр Федорович нехотя спрыгнул со стены и горячо выкрикнул:
   - Позвольте догнать его!
   - Нет! - вскочила Августа. - Нет! Он может быть не один, вы  попадете
в засаду!
   - Он один, - хрипло выговорила Лиза и поморщилась. Казалось, в  горло
ей влили расплавленное олово. - Он один, но лучше вам не рисковать.
   Она попыталась встать. Фальконе помог ей, поддержал и только  головой
покачал, глядя на ее измученное,  покрытое  копотью  лицо,  растрепанные
волосы, рваное, грязное платье.
   - Ох, вижу, тяжко пришлось вам, Лизонька,  -  ласково  сказал  он.  -
Жаль, не мог на помощь прийти. Всю ночь искал, да хоть бы знал, где... -
Он махнул рукой и устало улыбнулся.
   Фальконе был в том же костюме кучера, что на  карнавале,  да  и  стан
Августы все еще облегал темный бархат платья Марии Стюарт. Похоже, нынче
ночью ни у кого не нашлось времени переодеться.
   - Господи, Лизонька, - всхлипнула Августа, простирая к  ней  руки.  -
Сегодня ночью умерла Хлоя, и если бы я потеряла  еще  и  тебя...  -  Она
зажала  рот  платком,  горестно  качая  головою.  -  Где  ты  была?  Что
случилось?!
   Лиза тихо ахнула.
   - Хлоя? О боже!
   Ударило по сердцу воспоминание: ночь, море шумно дышит, костры  горят
на Скиросе, рядом, в лодке, взлетающей  на  волнах,  тихо  плачет  Хлоя,
прощаясь с родиной, прощаясь с родными, которыми она  пожертвовала  ради
русской цесаревны, ради России...
   Хотелось упасть,  уткнуться  в  землю,  зарыдать,  но  Августа  ждала
ответа, и Лиза, отстранившись от Фальконе, медленно двинулась к ней.
   Остановилась в двух  шагах,  с  трудом  присела  в  реверансе,  таком
глубоком, что колено коснулось сырого  песка.  Затем  почтительно  взяла
холодную,  бессильно  повисшую  руку  Августы  и   поднесла   к   губам,
промолвила:
   - Я все сейчас расскажу, ваше высочество.

Глава 13

Сокол убит

   Лиза никогда не считала  себя  особенно  умной,  но  теперь  пришлось
признать, что она не только глупа, как пробка, но  и  слепа,  как  крот.
Задним  числом  все  становилось  необычайно  ясно,  и  оставалось  лишь
удивляться, почему ничего не сообразила раньше.
   Разговор  Чекины  и  Гаэтано  в  саду  мог  показаться  беседою  двух
влюбленных только доверчивой  дурочке  вроде  нее,  Лизы.  Теперь-то  он
исполнился истинного смысла, так же как и заигрывания Чекины с Фальконе,
ее подарки Августе. Наверняка кресты были  чем-то  отравлены,  о  чем  и
догадался  хитроумный  Джузеппе,  "чучельник  или   волшебник".   Чекина
пыталась напоить княгиню каким-то отравленным зельем, которое  досталось
Хлое и постепенно убило ее. Теперь-то Лиза знала, что такое aqua tofana,
о которой  обмолвилась  Чекина  ночью  в  саду.  Фальконе  объяснил  ей.
Чудовищное снадобье, в состав его входит  мышьяк!  Вот  почему  пожелтел
куст роз, в который упал выброшенный Чекиною кувшин.
   Вот почему умерла Хлоя!
   Кусочки головоломки сошлись, образовав картину тщательно продуманного
и дерзко осуществленного плана, а Лиза, осознав свою слепоту и глупость,
не в силах была заглушить мучительных  угрызений  совести,  думая,  что,
будь она поумнее да поосторожнее, все могло бы сложиться иначе...
   Не меньше Лизы страдал Фальконе. Сознавать, что его самые сокровенные
чувства использовали в низменных, злобных  целях,  было  невыносимо  для
этой благородной души. Вдобавок, в отличие от Лизы, он кое-что понимал в
химии: и  внезапная  гибель  цветов,  среди  которых  он  нашел  осколки
кувшина, из которого  сам  же  напоил  Хлою,  пробудила  в  нем  ужасные
подозрения.
   Но Фальконе был слишком горд и надменен, чтобы  дать  им  волю;  ведь
тогда пришлось бы признать, что римская простолюдинка, из-за которой он,
русский граф, потерял голову, гнусна и мерзостна. Теперь же  эта  истина
стала перед ним во всей своей неприкрытой наготе, и деваться от  чувства
вины, от раскаяния, от презрения к себе самому было некуда.
   Не щадя себя, исповедовались Лиза и Фальконе  перед  Августою  в  тот
бесконечно печальный день, пришедший на смену карнавальному забвению, но
она повела себя с великодушием истинной  государыни,  отпускавшей  своим
друзьям и сотоварищам их невольные прегрешения, простившей все ошибки, с
готовностью забывшей прошлое, чтобы стойко встретить будущее, ибо пока и
оно не сулило ничего доброго.
   Она отказалась от попыток разыскать похитителей "русской  принцессы",
ибо не верила, что сие возможно.
   Вдобавок разделяла надежду Лизы, что большинство похитителей  погибли
при пожаре в катакомбах и от них остались только одиночки вроде Джудиче.
Просто надо быть осмотрительнее - вот и все.
   - Нас теперь только четверо, - сказала она с печальным  спокойствием.
- И осталось единственное: немедленно вернуться в Россию. Я не верю, что
больше чтят того, кто в отдалении. Нет, их просто забывают.
   - Бог весть, что ждет там, ваше высочество, - начал было Фальконе, но
властный жест Августы остановил его.
   - Нерешительностью и осторожностью я сыта по горло! Более  ничего  не
желаю знать, кроме воли государыни, выраженной ею самолично.
   Лиза вскинула глаза, и Августа поняла ее.
   - Если императрица не пожелает дать  аудиенцию  своей  подданной,  то
мать не откажется увидеть свою дочь. А я.., я готова склониться пред нею
и смиренно принять всякую участь, коя мне будет ею уготована:  трон  или
монастырь, славу или забвение. Но только в  России!  Ежели  оставит  при
дворе, повелев, как и прежде, не открывать тайны рождения моего, приму и
сие, сделавшись покорною служанкою императрицы, а затем, - голос ее чуть
дрогнул, - затем и нового государя.
   - Не опасаетесь ли вы гнева императрицы за самовольство? -  осторожно
осведомился Фальконе, но встретил огненный взор Августы.
   - Мне бояться гнева императрицы? Я не только дочь  ей,  но  и  внучка
великого Петра! Верить стану, что решения  государыни  на  благо  России
принимаются, поэтому повторяю: всякую участь благодарно  приму,  даже  и
плаху!
   Лиза слушала ее, опустив глаза и  до  боли  сплетя  дрожащие  пальцы,
чтобы скрыть волнение, охватившее все ее существо.
   Она могла прежде считать Августу доброю подругою, оставаться дружна с
нею и впредь, грустить и смеяться  с  нею,  негодовать  на  нее  и  быть
благодарной, меняться с нею платьями, возбуждать ее ревность,  разделять
с нею опасности или почести - и все же никогда теперь не избавиться Лизе
от понимания, что не только  рождены  они  с  Августою  в  разных  слоях
общества, но и принадлежат к разным мирам  по  умственному  и  духовному
строю, по предназначению своему и путям, коими идут к его исполнению;  к
разным, разным мирам, как если бы стояли они на противоположных  берегах
быстротекущей  реки  жизни,  лишь  изредка  и  ненадолго  встречаясь  на
перекинутом меж ними шатком мосточке. И грустно, бесконечно грустно было
ей оттого, что никогда не подняться ей на те нравственные высоты, с коих
никогда не спускалась Августа, и весь клубящийся,  противоречивый  строй
душевных сил Лизы чужд Августе так же, как прекрасной, светлой,  сияющей
утренней звезде чуждо ее зыбкое отражение  в  темной  мути  придорожного
бочажка. И вдруг с острою тоскою вспомнила Лиза ту бесшабашную гордость,
ту благородную дерзость, которые поддерживали ее под огнем злого допроса
Бетора, и она поняла, что душу заложила бы, чтобы еще хоть раз  побывать
Августою - возвышенной, величавой, царственной!..
   Она с трудом воротилась из дебрей своих мечтаний, чтобы увидеть,  как
Фальконе покорно склоняет голову, услышать его почтительное:
   - Воля ваша, государыня!
   Итак, решение было - ехать в Россию.
   Но решить оказалось еще мало. Фальконе  занялся  добыванием  выездных
бумаг. Дело осложнилось тем, что документов надобно было три:  на  выезд
Фальконе и двух его племянниц из Папской республики, на выезд  греческой
княгини Петриди со свитою и русской княгини Дараган со свитою тоже,  для
передвижения по Швейцарии, Франции, Германии и Польше.  Могла  случиться
погоня, и ее надо было во что бы то ни стало сбить со следа.  Обращаться
приходилось к разным не очень надежным людям, представляющим  закулисные
стороны государственной машины. Щедрые взятки давались одна  за  другой,
но проволочек и препятствий не становилось  меньше;  Фальконе  ежедневно
возвращался домой злой и усталый, бормоча:
   - Это не город, а средоточие всех пороков!
   Миновал февраль, потом и половина марта, прежде чем Фальконе раздобыл
только одну проездную: на имя княгини Дараган и ее горничной.
   Это  было  совсем  не  то,  что  требовалось,  и  напрасное  ожидание
превратило нервы Августы в до предела натянутые  струны.  Сознание,  что
она впустую тратит время в безделье, упуская  благоприятную  возможность
для разрешения своей судьбы; что ее мать,  измученная  тяжелой  болезнью
(слухи подтвердили  злые  слова  мессира  Бетора),  в  любой  миг  может
умереть, не оставив дочери даже последнего благословения, не говоря  уже
о престоле, сделало Августу подобием мрачной тени,  бесшумно  скользящей
по вилле или по саду, избегая всех домашних, не замечая  дивной  картины
стремительно наступающей весны.
   Страшное напряжение поселилось на вилле Роза.
   Это постоянное ожидание, казалось Лизе, способно свести  с  ума  кого
угодно, даже самого стойкого из них - Фальконе.
   Как-то раз они  сидели  вдвоем  на  солнечном  пригреве,  наслаждаясь
ароматом разогретой земли и кипарисов, источающих смолку. Незначительный
разговор сам собою иссяк.  Лизе  почудилось,  что  Фальконе  уснул;  она
молчала, не желая тревожить его, и сама незаметно впала в  дрему.  Вдруг
Фальконе резко вскочил. Лицо  его  было  искажено  гримасой  отвращения;
испуганно проследив его взгляд, она  увидела,  что  по  каменной  стене,
увитой плющом, совсем близко от них проползла змея.
   Фальконе покачал головою. Лицо его было мрачно.
   - Так всегда, - промолвил он, оборачиваясь к Лизе  и  отвечая  на  ее
невысказанный вопрос. - Всегда где-то рядом таится опасность. Она близко
и сейчас, я чую ее приближение. И кто знает, минует она нас сегодня  или
ужалит?..
   Что-то знакомое было во всем этом,  и  Лиза  целый  день  ходила  под
впечатлением ужасной сцены, пока не вспомнила: нечто  подобное  -  образ
подползающей змеи  -  привиделось  ей,  когда  она  застала  Фальконе  в
объятиях Чекины!
   Ожидание необходимых бумаг все затягивалось и затягивалось.
   Наконец Яганна Стефановна и Лиза, которые не могли без боли наблюдать
молчаливые страдания  Августы,  взбунтовались.  Их  поддержал  Фальконе,
считавший, что сердечное  нетерпение  и  затворничество  сведут  молодую
княгиню в могилу еще прежде, чем она доберется  до  желанной  России,  а
потому  надобно  хоть  ненадолго  выезжать,  хоть  как-то  развлекаться.
Разумеется, под его присмотром и неусыпною охраною.

***

   Наступило 19 марта, День святого Иосифа,  покровителя  всех  пекарей.
Синьора Дито, дядюшка которой был  владельцем  преуспевающей  пекарни  в
самом центре Рима, вся так и пылала в радостном предвкушении  торжества,
которое всегда было необычайно красочно и обещало быть таковым и нынче.
   Фальконе предложил Августе непременно побывать на празднестве;  и  та
скрепя сердце  согласилась,  но  после  того  лишь,  как  он  с  улыбкою
намекнул, что будущей государыне следует знать обычаи народные не только
своей страны.
   Слова его неожиданным образом вернули румянец поблекшим щекам Августы
и блеск ее угасшим глазам.
   Она ласково улыбнулась, протягивая Фальконе руку Для поцелуя.
   - Если б вы знали, граф, сколь много значат для меня ваши слова!
   И Лиза, стоявшая рядом,  с  изумлением  увидела,  как  тонкие  пальцы
Августы скользнули по щеке Фальконе в мимолетной ласке...

***

   Выехали тотчас после полудня, и сразу  стало  ясно,  что  сегодняшний
день - праздник для великого множества людей. Еще с вечера  здания  были
разукрашены огромными картинами, намалеванными на холсте:  души  в  огне
чистилища, адские котлы с кипящею смолою.
   Итальянские пекари считают, что в их ремесле многое связано с  огнем,
а значит, и с пеклом.
   На улицах тут и там, куда ни глянь, гремели сковороды, полыхало пламя
в наспех сложенных очагах. Народу было множество, и, едва  добравшись  в
calessino до площади  Святого  Петра,  по  просьбе  оживившейся  Августы
оставили коляску на попечение какого-то услужливого  мальчишки,  а  сами
пошли пешком.
   Из толпы их окликнула Агата Дито, которую сопровождал  важный  синьор
Джузеппе, приложившийся к руке княгини с таким видом,  будто  удостоился
чести поцеловать туфлю святейшего папы римского. "Неужто и он  обо  всем
проведал?" - подумала Лиза, которую события последнего  времени  сделали
подозрительной.
   А праздник шел своим чередом.
   Огонь в самодельном очаге наконец разгорелся. Один подмастерье тут же
замешивал тесто; другой придавал ему форму,  вытягивал,  лепил  из  него
кренделя и бросал в кипящий жир, шкворчавший на огромной сковородке. Эти
двое были нарочно  перемазаны  сажею  и  олицетворяли  собою  слуг  ада,
чертей. Еще два парня одеты в белоснежные передники; сверкающие чистотой
колпаки нахлобучены поверх белых париков; они изображали  ангелов.  Один
доставал горячие, с пылу  с  жару,  кренделя,  пончики  и  нанизывал  на
небольшой вертел, который второй ангел тут же предлагал зрителям.
   Другие подмастерья подносили  вино  товарищам,  пили  сами,  кричали,
выхваляя товар. Впрочем, ангелы и черти  тоже  кричали  что  было  мочи.
Народ собирался отовсюду: в этот день выпечка продавалась со скидкою,  а
то и отдавалась бесплатно беднякам, как и часть выручки.
   Августа, по всему видно, была счастлива. Она пробилась  сквозь  толпу
вплотную к пекарям и тоже получила благоухающий крендель, такой  румяный
и обжигающий, что ей пришлось перебрасывать его с ладони на ладонь, пока
не остынет. Фальконе стоял рядом,  глядя  на  нее  преданным,  обожающим
взором; Лиза, которая замешкалась в толпе, остановилась, не сводя с  них
растроганных глаз.
   Странный был какой-то день нынче - так брал за сердце, что слезы то и
дело подкатывались к горлу. Или это весна растопила  измученное  сердце?
Свет и тень, движение и покой беспрестанно сменялись на римских  улицах,
как оттенки настроения, оттенки жизни. Ветер дул из-за  Тибра;  и  запах
возделанных полей смешивался с влажностью древних каменных стен,  а  шум
работ в садах и на виноградниках - с шумом улиц.
   О, Лиза хорошо понимала эту лихорадочную веселость Августы! Быть иной
в такой солнечный, звенящий смехом и песнями день просто невозможно.
   Толпа стиснула Лизу со всех сторон, она уже  не  могла  пробраться  к
своим, да не больно-то и пыталась: весенние  ароматы  кружили  голову  и
словно бы нашептывали: "Не мешай им! Не мешай!"
   Она с улыбкою  отвела  глаза  и  вдруг  вздрогнула.  Взгляд  упал  на
огромного пекаря с могучими плеча