ляд Василия, могли и не  стараться:  ведь  их  хорошенькие
личики и без того было трудно разглядеть за несметным количеством серег,
колец и цепей, украшавших их головы, шеи, уши и даже носы.
   В толпе прохаживались факиры  -  увечные,  худые,  будто  обглоданные
кости,  с  длинными,  крючкообразными  ногтями.   Обвитые   четками,   с
обмаранными синеватою сажей лицами и телом,  с  длинными  всклокоченными
волосами,  собранными  на  макушке,  с  бородатыми   физиономиями,   они
представляли пресмешное подобие голых  обезьян;  некоторые  из  них,  по
причине беспрестанного самобичевания, были страшно изранены.
   Василий  восхищенно  таращил  глаза.  Странная  неумолкающая  музыка,
тяжелый запах мускуса от множества мускусных крыс, живущих под землею...
Вот это и есть Индия! Пылающие взоры, влажные зубы,  яркие  полуоткрытые
губы, тюрбаны желтые и алые, с золотой и серебряной нитью -  целое  море
разнообразнейших, нигде, кроме Индии, не  встречаемых  тюрбанов!  Легче,
казалось, сосчитать звезды на  небе,  чем  тюрбаны  в  Беназире.  Каждая
каста,  ремесло,  секта,  каждое  из  тысячи   подразделений   индийской
общественной иерархии имеет свой особенный, блестящий  золотом  головной
убор.
   Заглядевшись на цветник тюрбанов, Василий и не  заметил,  как  они  с
Реджинальдом оказались на базаре.
   Строго говоря, почти весь Беназир состоял из базаров, как, впрочем, и
другие индийские города, потому что название шаок - базар -  здесь  дают
почти всем местам, где находятся лавки.  Большинство  из  них  не  имело
передней стенки, и можно было видеть разложенные товары, от рухляди,  на
которую не стоило  обращать  внимания,  до  самых  дорогих,  искуснейших
произведений Индостана и привезенных со  всех  концов  света  богатейших
товаров. У Василия глаза разбегались!
   Сквозь отворенную дверь он увидел комнатку, убранную  циновками,  где
среди  шелковых  разноцветных  подушек  сидела,  небрежно  куря  длинную
изогнутую трубку, красавица, обернутая в яркие, прозрачные, как паутина,
ткани,  увешанная  ожерельями,  кольцами,  подвесками,  с   благовонными
цветами в волосах. Она опиралась на точеную руку, выставив из-под подола
голую ножку - на пальчиках сверкали перстни...
   - Ото, какая! -  усмехнулся  Василий,  подмигивая  красавице,  и  она
тотчас словно бы впилась в его глаза своими матово-черными очами, повела
плечом  -  и  легкая  ткань  соскользнула,  обнажив  манящие  округлости
грудей...
   - А, баядерка, - пренебрежительно оглянулся Реджинальд. - Нет, это не
первый сорт. Поехали дальше.
   - Да ты стал настоящим купцом! - хохотнул Василий. - Не первый  сорт?
А на мой вкус, очень хороша...
   - Да забудь ты о ней! - отмахнулся  Реджинальд.  -  Погляди-ка  лучше
сюда, вот на этого буни!
 
*** 
 
   Буни - это змеечарователи. С целыми десятками кобр, фурзенов и  гадюк
вокруг пояса, шеи, рук и  ног,  они  являлись  достойными  моделями  для
художника, который пожелал бы изобразить фурию мужского пола.
   Особенно отличался меж ними один колдун, который  обвил  себе  голову
кобрами, как чалмой. Раздув капюшоны, подняв свои зеленые  листообразные
головы, кобры безостановочно шипели, быстро  высовывая  маленькие  жала,
сверкая злыми глазками на всех проходящих. Их шипение напоминало тяжелое
дыхание умирающего и было слышно не менее чем за сто шагов.
   Ничего подобного видеть Василию в Калькутте не приходилось. Да  и  то
сказать: в стены Азиатского общества, где он проводил почти  все  время,
змеечарователи не допускаются! Поэтому Василий  был  изумлен  редкостным
зрелищем и  осадил  коня,  а  потом  и  вовсе  спешился,  желая  получше
разглядеть джадугара, по-здешнему - колдуна. Реджинальд, позевывая  и  с
неохотою, ибо  всякого  такого  он  уже  преизрядно  навидался,  все  же
последовал его примеру.
   Зачуяв такой интерес к"  своей  персоне,  буни  решил  показать  свое
древнее искусство во всем блеске.
   Вынув   непременную   принадлежность   всякого    змеечарователя    -
дудочку-вагуду, он сперва погрузил всех своих кобр, фурзенов и  гадюк  в
сон. Наигрываемая им мелодия, тихая и медлительная, едва не зачаровала и
Василия с Реджинальдом: по крайней мере их вдруг  стало  клонить  в  сон
безо всякой видимой причины.
   Тогда буни дал им какой-то травы и  велел  крепко  натереть  виски  и
веки. Сонливость, слава богу, отошла.
   - Ишь ты, Орфей! -  пробормотал  Василий,  наконец-то  справившись  с
судорожным зевком. - Только тот камни заставлял плакать, а у этого  змеи
окаменели.
   Неведомо, понял ли чарователь сей  комплимент,  однако  он  вынул  из
грязного мешка что-то вроде круглого камешка, похожего на рыбий глаз или
белый оникс с  крапинкою  посредине,  и  принялся  уверять,  что  это  -
волшебный талисман, который "очарует" какую угодно кобру (на других змей
камень не действует), мигом парализуя и, наконец, усыпляя ее. К тому  же
это было единственное, по его словам, спасение  против  укушения  кобры:
следовало только немедленно приложить талисман к ране, к которой он  тут
же пристанет так крепко, что его нельзя будет оторвать;  затем,  высосав
весь яд, камень отпадет сам собою, и тогда минует всякая опасность.
   Василий и Реджинальд переглянулись, причем англичанин так значительно
подмигнул, что это не укрылось от внимания буни.  Вскипев,  он  поклялся
богами и Солнечной, и Лунной  династии  ,  что  надменные  сагибы  скоро
раскаются в своей недоверчивости, и принялся дразнить змей.
   Выбрав громадную  кобру  футов  в  восемь  длиной,  он  довел  ее  до
бешенства; обвив хвостом пенек, возле которого обосновался со всем своим
серпентарием  змеечарователь,  кобра  начала  страшно  шипеть,   вернее,
хрипеть. Яростное дыхание раздувало  ее  тело,  как  грудь  у  человека.
Первые восемь пар ее ребер раздвинулись, шея стала похожа на  диск.  При
этом на спине явственно проступил рисунок в виде двух колец, соединенных
перемычкой в форме буквы V. Качаясь из стороны в сторону,  словно  побег
некоего зловещего растения, кобра наконец  вцепилась  своему  хозяину  в
неосторожно (а скорее намеренно) выставленный палец, на  котором  тотчас
выступило несколько капель крови.
   У  толпы  зрителей  вырвался  единодушный  вздох  ужаса,  а   Василий
выкрикнул, чтобы змеечародей немедленно надрезал место укуса прокаленным
на огне лезвием и отсосал кровь.  Однако  тот  не  торопясь  приклеил  к
пальцу свой грязноватый камушек, который пристал, будто пиявка, а  через
малое время  сам  собой  отвалился,  так  что  на  пальце  остался  лишь
красноватый легкий след укола.
   - Иди ты!.. - восхищенно,  недоверчиво  пробормотал  Василий,  хватая
буни за палец и крутя так и  этак,  словно  вознамерился  вывернуть  всю
кисть. - Вот же чертов колдун! Силен, а, Реджинальд?
   - Фарс! - громко, презрительно изрек его Друг. - У змеи мешок с  ядом
вырезан, это просто фарс!
   Эту английскую высокомерную речь змеечарователь  понял  по  скепсису,
так и лившемуся из глаз рыжеватого сагиба. Что-то  возмущенно  промычав,
он, после небольшого состязания в ловкости, поймал кобру  за  шею  одной
рукой, а другой всунул ей в рот маленькую палочку,  установив  ее  между
двумя челюстями так, что они оставались разверстыми; затем  он  подсунул
змею к обоим сагибам поочередно,  указывая  на  убийственную  железку  с
ядом.
   Василий так и передернулся от отвращения, взглянув на кривые  змеиные
зубы, напоенные смертью, однако Реджинальд остался непоколебим:
   - Мешок там, а яду, может быть, и нет, почем мы знаем?
   И  снова  лингвистическое  чутье  "колдуна"  выказало  его   истинным
полиглотом.  Он  сделал  несколько  весьма  недвусмысленных  жестов,  из
которых только круглый дурак не уразумел  бы,  что  он  предлагает  двум
европейцам вместе или  поодиночке  попробовать  на  себе  действие  яда,
которого якобы нет, а затем волшебного камушка.
   Реджинальд поджал губы, смерив дерзеца таким уничтожающим взором, что
тот ощутил себя даже не шудрой, каким был по происхождению, а чем-то еще
более низменным, чем даже пария,  и  почти  не  заслуживающим  права  на
жизнь.
   Тем временем  Василий,  который  не  отрывал  взора  от  неподвижных,
стеклянных глаз змеи, вдруг встрепенулся и  двинулся  вперед,  засучивая
рукав легкого светло-серого сюртука, одолженного ему Реджинальдом.
   Однако он не успел сделать и шагу, как был  отшвырнут  на  порядочное
расстояние англичанином, после чего понял, что  мышцам  Реджинальда  еще
далеко до состояния порриджа.
   Змеечарователь,  получив  хлесткий  удар  стеком  по   голым   ногам,
заставивший его подскочить над землею  на  добрый  фут,  тоже  мгновенно
поумнел  и  выразил  намерение  продемонстрировать  боеготовность  своей
змеищи менее опасным для людей способом. Отпустив  кобру  на  землю,  он
ловко наступил ей на хвост, так что она на мгновение застыла,  приподняв
голову. Ловким движением схватил кобру  одной  рукой  сзади  за  шею,  а
другой за тело неподалеку от хвоста и, широко расставив  руки,  растянул
извивающуюся змею, сколько хватило сил. На его призывный  клич  подбежал
полуголый мальчишка со стеклянной чашею в руках и с тем выражением лица,
какое бывает у знающих себе цену подручных знаменитых фокусников.  Бокал
поднесли к змеиной голове; немедленно последовал резкий бросок.
   Нижние зубы кобры заскользили по стеклу, верхние нависли над краем, и
на дно бокала упало несколько капель смертоносного яда...
   - Все без обмана! - восхищенно  выкрикнул  Василий.  -  Ах  ты,  сила
нечистая!
   Желая вознаградить змеечарователя за редкостное зрелище, он  привычно
сунул руку в карман, который отродясь не был пустым,  да  вспомнил  свои
обстоятельства - и воззрился на Реджинальда. Лицо его при этом сделалось
совершенно мальчишеским, и чудилось, что он просит старшего брата купить
себе вожделенный леденец.
   Чумазые физиономии  чарователя  змей  и  его  "ассистента"  мгновенно
отразили это же выражение, и  Реджинальд  понял,  что  деваться  некуда.
Впрочем, ему все труднее было удерживать  маску  надменного  равнодушия,
ибо представление захватило и его тоже. Поэтому он сунул "колдуну" целую
рупию, чем поверг того в настоящий столбняк, а  затем  протянул  руку  к
волшебному камушку  и  провозгласил,  что  покупает  это  -  для  своего
русского друга!
   Однако подвижное лицо змеечарователя вмиг поблекло  и  приняло  самое
унылое выражение.
   - Что такое? - круто заломил бровь Реджинальд, почуявший неладное.
   Василий уставился на индуса с тревогой. И  предчувствие  не  обмануло
его.
   - Сагибы, высокочтимые сагибы, - забубнил змеечарователь, -  простите
несчастного! И своей жизни, и жизни своего сына я не пожалел  бы,  чтобы
выполнить  ваше  желание  (Реджинальд  удовлетворенно  кивнул  при   сих
словах),  однако  пусть  пожрет  меня  черная  Кали,  если  я  в   силах
потворствовать вашей воле!
   - Клянусь, она тебя непременно пожрет,  если  ты  сию  же  минуту  не
объяснишься!  -  с  ужасающим  хладнокровием  процедил   Реджинальд,   и
змеечарователь  обреченно  закатил  глаза:  мол,  чему  быть,  того   не
миновать.
   - Извольте выслушать, о сагибы! - сказал он задушевно. - Мой талисман
- поистине волшебный. Он спасает не  только  от  змеиных  укусов.  Ежели
кого-то цапнет бешеная собака, стоит только положить камень в  стакан  с
водой и оставить на ночь, а на другой  день  дать  больному  выпить  эту
воду, как он выздоровеет...
   Но мой талисман очень боязлив. Его надобно держать непременно в сухом
месте, следует остерегаться оставлять его поблизости от  мертвого  тела,
беречь от солнечного и лунного затмения - иначе он потеряет силу.
   - Камень! - нетерпеливо сказал Реджинальд,  протягивая  руку,  однако
индус спрятал сжатый кулак за спину и печально покачал головой:
   - В руках белого сагиба камень станет совершенно бесполезным.
   - То  есть  как?!  -  возмущенно  воскликнул  Василий,  а  Реджинальд
значительно прижмурился.
   - Стало быть, все-таки шарлатанство! - сказал он с явным облегчением,
и лицо его мгновенно приняло привычное скучающее выражение..
   Змеечарователь стоял понурясь. Мальчишка глядел с обидою. Даже кобры,
чудилось, имели теперь вовсе не грозный, а как бы пристыженный  вид:  не
вставали на хвосты, не раздували капюшоны, не сновали туда-сюда жалом.
   - Эх вы, дуры!  -  укоризненно  сказал  Василий  по-русски.  -  Чего,
спрашивается, пыжились? Шуму-то, шуму навели!..
   И,  даже  не  оглянувшись  на  змеечарователя  с  его   пристыженными
подружками, он вскочил на коня и направил его вслед за важно восседавшим
верхом  Реджинальдом,  имеющим  вид  pater'a   familiae   ,   наконец-то
оторвавшего своего несмышленого отпрыска от пагубного увлечения.
   Впрочем, на "отеческом" лице вскоре вновь появилась дружеская улыбка,
сопроводившая слова:
   - Ну, вот мы и приехали.
   И в эту минуту из-за высоких ворот, затейливо вырезанных из  красного
дерева, донесся женский крик, полный такого ужаса, что по спине  Василия
пробежал ледяной ветер.
 
5. Зловещая незнакомка 
 
   Откуда ни возьмись,  точно  сквозь  стену  прошла,  перед  всадниками
возникла невысокая согбенная фигурка.  И  без  того  встревоженные  кони
вздыбились, когда она вдруг кинулась чуть  ли  не  под  копыта,  издавая
сдавленные, мучительные стоны и заламывая руки так отчаянно и  горестно,
что молодые люди  мгновенно  спешились  и  кинулись  поднимать  женщину,
обуреваемые  одним  лишь  желанием:  немедленно  помочь  этому   жалкому
существу.
   Однако стоило им взглянуть на женщину внимательнее, как оба  обмерли,
хором издав проклятие.
   Она была избита до того, что смуглое,  медное  лицо  выглядело  одним
сплошным кровавым синяком. Кровавая пена  пузырилась  во  рту  там,  где
чернели ямы выбитых зубов. У корней  ее  всклокоченных  волос  виднелись
кровавые ссадины. "За  волосы  таскали,  выдирали,  -  подумал  Василий,
жалостливо  морщась.  -  А  на  руках  что  -  кандалы,  что  ли,  были?
Преступница небось?"
   Мутный взор полубесчувственной женщины между тем прояснился, но  лицо
ее не сделалось спокойнее.
   Напротив - она издала еще один стон и захрипела (очевидно, голос  был
до того сорван криком, что громче говорить она не могла);
   - Не убивайте! О, не убивайте меня, белые сагибы!
   Я не сделала ничего, клянусь великим Вишну! Я ни в чем  не  виновата!
Не убивайте меня!
   Василий и Реджинальд переглянулись.  На  них  еще  никто  никогда  не
смотрел  как  на  людоедов,  и  они  словно   бы   удостоверились   этой
переглядкою,  что  лицо   сотоварища   не   возымело   в   себе   ничего
нечеловеческого.
   Но оба враз без труда смекнули, что  не  выражение,  а  цвет  их  лиц
приводит бедняжку в исступление страха, и Василий быстро спросил:
   - За что тебя так?
   Уловив неприкрытое сочувствие в его голосе, женщина залилась  слезами
и протянула руки с кровавыми рубцами на запястьях,  а  потом,  обезумев,
вздернула изодранное сари, открыв такие же следы на щиколотках:
   - Я рабыня.., я рабыня в этом доме! - И она простерла трясущуюся руку
к стене, окружающей тот самый дом,  куда  направлялись  друзья.  Тут  же
стало ясно, что она выскочила не сквозь стену, а через  маленькую,  чуть
ли не вровень с землею, калиточку,  причем  куст  жасмина,  прикрывавший
этот ход, еще хранил на себе клочки ее окровавленного одеяния.
   Василий только головой покачал, а Реджинальду  изменила  его  обычная
сдержанность.
   - Рабыня? - вскричал он в ужасе. - Ты рабыня мистера Питера? Да  нет,
не может быть! Ты, должно быть, хотела сказать - служанка?
   Женщина закрыла лицо руками, и все  тело  ее  затряслось  от  тяжелых
рыданий. Это был ответ - яснее не скажешь, и Реджинальд даже  побагровел
от возмущения:
   - Тьфу! Кто бы мог подумать, что мистер Питер...
   - Хозяин-сагиб груб, жесток, у него тяжелые  кулаки,  -  пробормотала
шепелявя избитая женщина, и кровавая слюна потекла по ее  подбородку,  -
но он только бил меня. А мэм-сагиб, молодая  мэм-сагиб  -  она  истинная
Кали: кровавая, черная, жестокая! Это сама Смерть!
   Имя ее должно быть Смерть!
   Лицо Реджинальда внезапно обесцветилось.
   - Что  ты  говоришь?  -  воскликнул  он  почти  грубо.  -  Какая  еще
мэм-сагиб? Мисс Барбара? Чепуха! Чепуха!
   Женщина обреченно свесила руки и, точно ноги ее  больше  не  держали,
опустилась в пыль.
   - Мэм-сагиб Барбара... - пробормотала она помертвелыми губами.  -  Ей
не нравилось, что у меня волосы гуще и длиннее, чем у нее, и она  хотела
вырвать их.
   Реджинальд схватился за голову  так  порывисто,  что  шляпа  слетела.
Василий покосился на друга, подумав, что  леди  Агата,  конечно,  должна
быть очень благодарна сегодняшнему  утру.  Акции  ее,  похоже,  взлетели
нынче  на  недосягаемую  высоту,  потому  что  мисс  Барбара  в   образе
кровожадной рабовладелицы не имела права даже на сотую, даже на тысячную
долю Реджинальдова сердца.
   Василию все происходящее казалось,  конечно,  отвратительным,  однако
вовсе не чудовищным. Интересно, что сделалось бы с  Реджинальдом,  узнай
он,  что  и  его  любимчик  Кузька,  и  Кузькина  мать  (родная,  а   не
метафорическая), и отец, и деды с бабками, и жена  с  малыми  детьми,  а
также еще тысяч десять народу - все они были рабами  его  лучшего  друга
Василия Аверинцева?
   Сиречь его крепостными душами. А предки их принадлежали его  предкам,
и этак велось с тех пор, как вошел  в  силу  некогда  захудалый  древний
боярский род Аверинцевых. Впрочем, неведомо, как этим самым предкам,  но
Василию   бессмысленная,   торжествующая   жестокость   господина   была
совершенно чужда. Драли, конечно, мужиков по его воле в холодной,  а  то
на конюшне, чего греха таить, - однако драли за дело; за  недоимки,  или
леность, или потраву господского  поля,  сведение  барского  леса..,  не
часто  драли,  мог  сказать  Василий,  положа  руку  на  сердце!  Он  не
распродавал за долги  крестьянские  семьи,  не  менял  детей  на  борзых
щенков, не тешился с пригожими невестами прежде их законных мужей, хотя,
если видел к себе добрую охоту, никогда  не  оставлял  вниманием  бойкую
молодицу или девку. От  Аверинцевых  крепостные  не  ударялись  в  бега,
поэтому  среди  некоторых  своих  соседей  Василий  слыл  чуть   ли   не
вольнодумцем. О нет, сия французская  губительная  зараза,  впоследствии
принесшая России столько бед, счастливо обошла его, не пристала, как  ко
многим русским молодым офицерам, в заграничном походе, и лишь  природное
человеколюбие, а вовсе не политические воззрения,  делало  Василия  тем,
кем он был и слыл: добродушным  и  справедливым  барином.  К  жестокости
мужской он относился с молчаливым осуждением, ну а жестокость женская...
Конечно, она не заставляла его  волосы  вставать  дыбом,  подобно  рыжим
кудрям  Реджинальда,  однако  внушала  естественное  отвращение.  И,   С
брезгливой усмешкой вспомнив дифирамбы приятеля этой Барбаре  (лебединая
шея, глаза будто озера), Василий подумал, что  не  зря  индийцы  считают
длинные шеи у женщин признакам неверности и неустойчивости характера,  а
голубые глаза - дурными, кошачьими, в точности  как  у  сиамских  кошек!
Правда, Реджинальд говорил, будто у Барбары  серые  глаза.  Ну  что  же,
очень  возможно,  что  серые  глаза  -  свидетельство  кровожадности   и
безрассудной свирепости... Не зря ему так не нравилось ее имя. Замашки у
нее совершенно  дикарские,  правда  что  варварские.  Сам  Бушуев,  надо
думать, тоже хорош. Вот  жалость,  что  надобно  идти  в  дом  к  этаким
недобрым  людям,  вдобавок  просить   у   них   денег!   Не   лучше   ли
воспользоваться,  в  самом-то  деле,   тощим,   но   честным   кошельком
Реджинальда, а уплатить долги уже по возвращении в Россию?
   И в эту минуту свирепый рев долетел из бушуевского двора, потом свист
плети, резкий звук удара - и новый женский крик.., такой крик,  что  оба
друга, не сговариваясь, кинулись к воротам, взлетели на них, опираясь на
затейливую резьбу, - и свалились во двор, г